Александр Михайлович Кравчук – петербургский художник.
С 1982 года занимался воссозданием православных храмов России и ближнего зарубежья. Среди них работа на памятниках федерального значения: Коневецкий монастырь, Иоанно-Богословский Крыпецкой монастырь, собор Покрова Пресвятой Богородицы в Великом Новгороде.
А.М. Кравчук – член Союза художников Санкт-Петербурга, потомственный живописец, является убежденным сторонником и последователем реалистической школы живописи.
Одной из самых замечательных работ художника стал портрет Святейшего Патриарха Алексия II. Созданию его предшествовала уникальная история личной встречи А. Кравчука с Патриархом, во время которой Святейший заказал свой портрет и благословил мастера на его труд.
О детстве и о сегодняшних днях
– Я родился шестого октября 56-го года в городе Ленинграде. Мы жили в помещении Пантелеймоновской церкви, на Моховой улице, там находился маневренный фонд. На втором этаже комнатка священника, метров пятнадцать, с одним маленьким окошком. Эта маленькая комнатка священника и была моим домом до семилетнего возраста.
Еще не было парового отопления в городе, его только начинали вводить, и у нас стояла дома печка. А все дворы были заставлены маленькими сарайчиками, потому что каждая семья заготавливала себе дрова на зиму. Все наши детские игры, и мои и моей младшей сестры Ольги, были связаны с этими дровяными сараями.
Я только недавно вернулся из Казахстана, прилетел первого июня. Две недели там был, давал мастер-классы. Заработок на мастер-классах чисто символический, потому что есть люди, которые ходят ко мне заниматься совершенно бесплатно, это малоимущие, пенсионеры. И есть те, которые могут платить, такие тоже, конечно, ходят ко мне учиться. И очень дорогие сейчас материалы стали. Очень дорогие в последнее время.
Сейчас, когда ехал, сразу же заплатил, краски, мольберты, кисти, это сразу тысяча долларов, только материалы, без всяких там загрузочных, отгрузочных.
А для детей-сирот, для детских домов я делал благотворительные мастер-классы. В Ломоносове я делал, еще в несколько городов ездил, потом они, дети, приезжали ко мне в Смольный Собор на выставку. Мы им там накрывали чайные столы, и они и рисовали там же.
Знаменательная встреча со Святейшим Патриархом Алексием
Писал я Патриарха по его заказу. Я был на встрече с Патриархом, конечно, не со мной лично встреча проходила, я был в группе художников из Петербурга. И Патриарх разговаривал с разными членами встречи, и когда до меня дошла очередь, то мы с ним поговорили. А он же, конечно, знал о каждом художнике что-то до встречи, ну, как это принято, когда обязательно готовят такую информацию, кто что из себя представляет. И он обратился ко мне и сказал, что хотел бы, чтобы я написал его портрет.
Фото: alexandrkravchuk.ru
Я так, конечно, был в некотором недоумении, ведь есть же великие художники в Москве, – Шиловы и прочие там Глазуновы, – а я-то не придворный художник. Но он сказал, что стилистически ему больше нравятся мои работы, и он любит Крамского. Ну, я не могу сказать, что я написал как Крамской, потому что Крамской писал как Крамской, а я пишу так, как я пишу, но… портрет этот и нынче висит в Галерее в Чистом переулке. Там есть галерея Предстоятелей всех, и это очень ответственно, потому что там висят портреты всех патриархов, и причем там портреты и кисти Левицкого, например, то есть это высокий уровень.
Я писал, встречался с ним, снова писал, ездил в Москву пару раз. Конечно, я не могу сказать, что писал портрет полностью с натуры, очень много материала я брал из того, что мне специально высылалось. Там было оговорено все, от четок на руке и о том какая панагия должна быть на шее, в каком он должен быть облачении, то есть все. Но портрет был не парадный, в повседневной одежде, поясной.
Портрет Патриарха
Я, конечно, ощущал ответственность, потому что немного было бы стыдно совсем уж так опозориться и хотелось все сделать как можно лучше. Такие же заказы бывают не каждый день. Судят-то не по тому, когда ты идешь на охоту, а по тому, что ты с нее принес.
Поэтому ощущение ответственности, конечно, было, но меня волновало больше не переживание об ответственности, а как сделать лучше. Потому что я и композицию менял несколько раз, и начинал заново, и были у меня свои какие-то раздумья. Возможно, это из-за того, что я не совсем смог до конца увидеть сразу портрет, как он будет. Очень сложно было, Патриарх – фигура серьезная. Не в смысле его положения, а сам Алексий.
Конечно, мы общались, но многие вещи, о которых мы разговаривали, я оставлю при себе, не хочу рассказывать, не хочу передавать их. Но, если в общем, то мы разговаривали и об искусстве, и о современности, и во всех смыслах это были глубокие и познавательные для меня разговоры.
О вере
Я глубоко верующий человек. И когда мне кто-то говорит: «Ты редко бываешь в храме», – то я могу только ответить, что я много был в храме. Я двадцать лет работал в храме. Из храма я, в основном, выходил поспать и в туалет. И было этого еще в советские времена. Занимался воссозданием православных храмов России и тех стран, что сейчас называют ближним зарубежьем. Коневецкий монастырь, Иоанно-Богословский Крыпецкой монастырь под Псковом, собор Покрова Пресвятой Богородицы в Великом Новгороде, церковь святой Екатерины Великомученицы в здании Санкт-Петербургской академии художеств, всего восемнадцать храмов.
Когда меня пригласили, у меня тогда уже было такое усредненное художественное образование, наше ленинградское, это была совсем другая эпоха, это был 82-й год, и тогда работа в церкви не была почетным мероприятием. Не тайком, конечно, ходил, но и грамот за это не давали. И мне приходилось числиться официально работающим в других местах, я работал и в автоколонне художником-оформителем, я работал и в кинотеатре, в Инженерном замке, в разных местах.
Я и комсомольцем был. До тридцати лет. Я знаю, что в комсомоле до двадцати восьми состояли, но я был до тридцати, потому что я считал, что комсомол – это было самое лучшее, что было рождено в советской России, и идеалы комсомольцев очень мне близки, и я бы даже сказал, что идеалы эти очень церковные, православные, правильные. Мне, правда, говорили некоторые секретари райкомов, что быть передовым комсомольцем и работать в церкви – это как-то не совсем верно. Но у меня на этот счет свое мнение.
Первый раз меня пригласили поработать в церкви на один сезон. Там нужен был кто-то в роли бригадира, в простонародье это называется «кнут». И я поехал. Это был 83-й год, и работал я под Костромой, в Нерехте, там такой небольшой поселок и церковь XVIII века, мы там делали два купола и покрывали их металлической чешуей. Сложнейшая работа, было очень трудно найти нужного специалиста. Мы выполнили свою работу, но после этого я понял, что фасадными работами я больше заниматься не буду. Все же кровля – это не совсем правильное занятие для художника. Хотя я это понимал и с самого начала, но было интересно себя попробовать.
И уже после этого у меня было несколько предложений. И я стал работать и внутри храмов, попробовал себя и в плане живописи. Храмовая живопись давала мне возможность сделать работу, которая сохранится не год и не два.
Только не подумайте, меня не привлекала слава великих, это было несколько другое восприятие. Во-первых, у меня с головой все нормально, я себя вторым Рафаэлем или первым Микеланджело не представлял никоим образом, и мое желание было совершенно скромное, я хотел подняться на уровень тех мастеров, которые писали в данных храмах (если там какая-то живопись была сохранена), и хотя бы приблизиться к их уровню исполнения. А там же понятно, что писали не Рафаэли, а обыкновенные художники, но живопись они все равно делали очень качественно, потому что церковь обязывала.
Фото: alexandrkravchuk.ru
А в 86-м я принимал участие в реставрации Рундальского дворца, построенного еще Растрелли в XVIII веке в Латвии.
Были ли у меня в те годы моменты столкновения с властью? Конечно, были, вызывали меня и в Большой дом на Литейном один раз, ну, я КГБ имею в виду. Вызвали меня по повестке обыкновенной, я пришел. Я как раз тогда только приехал из Минвод, где отделывал церковь.
А система там была очень строгая в то время, по месту работы сразу платили налоги, и потом этот квиток приходил по месту жительства, и сразу все отражалось. Тогда церковь была четко под присмотром государства, финансовой деятельностью священники не занимались, а занимались старосты.
И, в общем, вызвали меня в Большой дом, там человек в штатском, не помню уже фамилию, он представился мне очень солидно и задал просто один вопрос, как он сказал «как комсомолец комсомольцу».
Он мне сразу сказал: «Посадить мы вас не можем, вроде как и не за что. Налоги уплачены, характеристика с места работы очень положительная, комсомолец, вожак, можно сказать. И вообще. Но…» На что мне пришлось ответить: «Просто у нас с вами разные позиции, вы принадлежите к той категории, которая уничтожает культуру, а я к той – которая сохраняет. А церковь – это тоже культурный очаг, национальный».
Так мы с ним и разговаривали минут шесть или семь. После этого мне он отметил повестку, и простились навсегда, больше меня не вызывали.
Мама у меня работала всю жизнь дворником, а папа закончил Мухинское училище как художник-керамист. А крещен я был в детстве. Я, кстати, не могу сказать, что семья у меня была какая-то особо атеистическая или сильно верующая, единственное, что у нас в роду коммунистов не было. Вообще. Ни по матери, ни по отцовской линии не было членов партии. И дело не только в моем, например, отношении к самим коммунистам.
Я вообще плохо отношусь к любой партии, потому что человек не должен находиться в каком-то стаде и идти туда, куда это стадо ведут. Он должен сам принимать решения, и отличаться друг от друга люди могут только здравомыслием, а не политической принадлежностью. Это все маневрирование людьми. Ну и потом, ни одна партия в мире не зарекомендовала себя как что-то действительно прогрессивное и приведшее к хорошему. Все это заканчивается всегда примерно одной схемой.
Меня, кстати, чуть не приняли в партию. Без меня. В 83-м году я работал в Инженерном замке, в патентном отделе, и там были одни женщины, мужиков на все здание было человек пять, включая электрика. А разнарядка-то по партийной линии приходила. И начальница, Алла Александровна Самохвалова, решила поставить на мне галочку, и выдвинули меня в кандидаты. Потом она мне позвонила, я срочно приехал на собрание, и на этом открытом партийном собрании мне сказали, что я, вот, как бы рекомендуюсь в кандидаты в члены партии.
И спрашивают меня: «Вы хотите выступить?» В общем, ждали от меня ответного слова, ну я встал, сказал, выступил: «Если вас не смущает, что я человек, верующий в Бога, и вы считаете возможным верующему человеку состоять в коммунистической партии, то подумайте и решите». В общем, они подумали сразу, и мне пришлось уволиться.
Так что все удачно совмещалось в моей жизни, пока меня не решили пристроить в партию. Хотя, например,я дружил со вторым секретарем Дзержинского райкома партии, с Димой. И мы с ним были хорошие приятели, и я понимал, что он тоже такой, скажем, не совсем комсомолец, но у него были связи в Смольном, там родственники работали, поэтому он там и был пристроенным, пока Союз не рухнул, а мы с ним часто встречались и общались. А он стал потом известным писателем советским, точнее, постсоветским, писал детективы, Дима Петров.
Фото: alexandrkravchuk.ru
И о стране
А вообще развал Союза – это во многом катастрофа. Потому что огромное количество смертей, которое последовало в результате так называемой перестройки, уже само по себе дает оценку. С точки зрения государственности, разрушение такой супердержавы – это тоже ужасно. Понятно, что государства должны объединяться и укрупняться, потому что время феодализма давно ушло в историческое прошлое. И, конечно, по отношению и к стране, и ко всем нам это было предательство правительства в тот момент.
И Горбачев – предатель и изменник родины стопроцентный. И память тех миллионов и миллионов людей, чьи жизни были погублены, пусть даже ради и лживой идеологии, были стерты. А это я считаю преступным. А то, что сегодня идут стоны со стороны псевдоинтеллигенции, так это тоже понятно.
А то, что мы видим сегодня в нашем обществе некое ожесточение, когда волна негатива выплескивается и в интернет-сети, и в реальной жизни, то я считаю, что это способ управления сознанием, и больше ничего. Это технологии, совершенно четко проводимые в жизнь, потому что все сводится к этому одному понятию, управлению человеческим сознанием, массами. И это и есть новая война, которая ведется на всех уровнях, от детских садов до пенсионеров.
И, кстати, если мы снова вернемся к христианству, то христианство всегда было воинственным. И я не понимаю, почему оно сейчас не должно быть воинственным. Оно всегда развивалось в рамках государства, оно всегда было правой, ну, или там левой рукой государства, это всегда был апологет сильнейшей власти, которая была на территории нашей страны в тот или иной исторический момент.
И в советское время, например, когда церковь как бы была отделена от государства, все основные дипломатические каналы в том или ином виде осуществлялись через официальную православную церковь. Ну, по-другому быть не может, что же они, Америке, что ли, должны были служить? И это нормально, ведь они граждане своей страны, и они любят свою страну. И если бы нашу церковь вытеснили бы какие-нибудь баптисты, то это было бы значительно хуже для людей.
Я двадцать лет работал в храмах, и светской живописью я стал заниматься совсем недавно. До этого я, конечно, писал и натюрморты, и какие-то портреты, но это так, это было незначительно, не носило каждодневный характер. Ведь, когда я восстанавливал храмы, то объемы работ были в последние годы очень большие. Я уже не работал один, у нас бывало, общий коллектив из строителей и художников доходил до тридцати человек. И это, кроме всего прочего, тяжелая физическая нагрузка. Да и много других, не только физических, трудностей было. Это все не так просто, как кажется со стороны, что пришел в храм и расписываешь его.
Когда я заключил договор на работу в храме в Митино, то питерцев в Москве не уважали, о чем мне неоднократно и говорили. А через несколько месяцев священника, с которым мы согласовывали работы, просто убили. Расстреляли вместе с экономом Данилового монастыря, вспомните, какие тогда были времена. Но я все равно не ушел. Я делал свою работу.
И поэтому у меня светской живописи немного, триста или четыреста полотен. Я точно не скажу, не считал. Я пишу портрет в среднем два месяца, поэтому стоит он от ста тысяч рублей. И сто пятьдесят, и триста, и триста пятьдесят может. Ну, две тысячи долларов он у меня и раньше стоил. Но сейчас же доллар вырос. Но это не самая высокая цена. У некоторых художников и пейзажи по шесть – семь тысяч долларов стоят. А мне заказывают преимущественно портреты детей.
Натюрморт в работе. Фото: Татьяна Петрова/Великая Эпоха
То, что вы видите на стенах, это то, что я писал для себя. Например, писал я групповой портрет, где было много персонажей, это был такой многофигурный портрет, из одиннадцати человек. И вот там были дети, и я писал с них этюды. И какие-то этюды тоже купили родители, но один остался у меня. И так и с другими работами.
И если вы думаете, что мои заказчики – это только какие-то богатые люди, то ошибаетесь, бывает у меня и слесари заказывают. Это я вполне серьезно говорю. Копят, собирают, чтобы сделать радость близким. Вот, у меня Александр есть, он заказал портрет внучки. Сначала одной, вторая была маленькая совсем. Потом она подросла, и он ее привел и заказал второй портрет. С диапазоном в четыре года я написал два портрета, а Александр – самый простой человек, который работает руками, слесарем-авторемонтником.
Всегда делать, что можешь
Когда мне недавно предстояла операция на сердце, когда мне ставили стенты, то я, как и положено, приготовился ко встрече с Богом. Пригласил священника, он меня исповедовал, причастил. Я уже не мог сам идти в церковь, я до метро не мог дойти, поэтому позвонил и попросил прийти ко мне. Сделал я это перед назначенной мне операцией. И позвонил в Москву своим друзьям, там тоже очень набожные люди, они записочки отнесли, помолились за меня.
Пейзаж. Александр Кравчук
А вообще не надо бояться смерти. Смерть – это естественно, это ждет каждого. И я не жалею ни о чем. Что было сделано, то сделано, что было нОлито, то выпито. Я всегда делал то, что я мог. Сколько Бог мне всего отпустил, я и стараюсь этим максимально распорядиться. Хотя, конечно, каждый начинает думать, когда готовится к уходу в иной мир, что еще много и на этом свете не доделано. И я, как художник, еще во многом себя хотел бы реализовать. По всей видимости, для этого отсрочку мне и дали.
Беседовала Вероника Севостьянова
Читайте также:
- Лев Токмаков: от карандашной почеркушки – к «Чудесам Господним»
- Архитектура как образ времени, или Почему в Иерусалиме нельзя строить небоскребы
- Александр Соколов: Иконопись – удел маргиналов
- Художник Борис Диодоров: Самое страшное – это жить и не любить