Оставляет ли тоталитарная история неизгладимый след в массовом сознании, есть ли в преступлениях тоталитарного режима вина общества и отдельного человека, какие мероприятия по преодолению тоталитаризма были в своё время проведены в Германии. Об этом мы беседуем с пресс-секретарём Синодального отдела по благотворительности Василием Рулинским.
Проблема вины в немецком общественном сознании
– Недавно Вы защитили диссертацию о проблеме вины в послевоенных дискуссиях немецких историков. Что это вообще была за дискуссия, кто в ней участвовал?
– Дискуссия развивалась практически все время после того, как Германия потерпела поражение во Второй мировой войне. Эти споры во многом стали следствием немецкого поражения. В дискуссии принимали участие две группы историков, философов, общественных деятелей, можно сказать, все общество разделилось на два дискутирующих лагеря.
Один из них, и в первое время после войны он был в численном большинстве, исходил из того, что не нужно думать о преступлениях прошлого. Не нужно вообще останавливаться на чем-то плохом, но необходимо заняться строительством будущего. Причём этой позиции придерживались зачастую совсем не ревизионисты, которые пытались возродить культ Гитлера. Просто людям хотелось жить, как они умеют. В основном такие взгляды были распространены в первые послевоенные годы.
Этой точки зрения придерживался, например, автор книги о нацистских концлагерях Ойген Когон. Он сам прошел концлагерь и считал, что у каждого человека должно быть право на политическую ошибку. Он полагал фарисейством и лицемерием приписывать человеку те ошибки, которые допустили правящие круги. Когон считал, что гораздо больше, чем обычные жители Германии, виноваты союзники, которые допустили Гитлера к власти, а потом устроили бомбардировку немецких городов. Таким образом, он как бы говорил: «Обычного человека не трогайте». Обычный человек, в общем, не виноват.
Ойген Когон
Продолжателем идей Когона во многом стал историк Эрнст Нольте – один из основных участников «спора историков» 80-х годов. Он полагал, что нацистские преступления не следует считать беспрецедентными: все самое страшное было уже придумано до нацистов. «Разве ГУЛАГ не был раньше Освенцима?», – задавался вопросом Нольте.
Другой лагерь – это люди, которые считали, что немцам необходимо осознать ответственность за произошедшее: не только власти, не только конкретным людям, которые совершали преступления, но всему германскому народу. Осознать ответственность хотя бы за то, что они допустили приход к власти национал-социалистов. Кроме того, приверженцы этого подхода настаивали на личной вине тех людей, которые совершали конкретные преступления.
Получилось так, что основу второй группы составили в основном не профессиональные историки, а философы, люди, занимавшие важные государственные посты, публицисты, общественные деятели.
Ключевую роль сыграла работа философа Карла Ясперса «Вопрос о вине», которая была написана в 1946 году по итогам прочитанных в университете лекций. Примечательно, что когда Ясперс читал эти лекции, говорил о покаянии, о необходимости признать ответственность за нацизм, студенты встречали его слова улюлюканьем. Многие считали его продажным человеком, обвиняли в отсутствии патриотизма, в том, что он идет на поводу у союзников. И этому отчасти было объяснение: многим людям была неприятна та политика, которую проводили страны антигитлеровской коалиции, оккупировавшие территорию Германии.
Карл Ясперс
После 1946 года дискуссия продолжилась. Сходную с Ясперсом позицию занимали, например, Ханна Арендт и Рихард фон Вайцзеккер, президент Германии. Его известная речь 1985 года о необходимости признания восьмого мая днем освобождения, а не днем поражения была встречена в штыки многими людьми. К этому же лагерю можно отнести Теодора Адорно, который в 1959 году написал известную статью «Что такое проработка прошлого?» Продолжателем идей Ясперса, Арендт, Адорно стал философ Юрген Хабермас, который участвовал в известном споре историков 80-х годов.
– Итак, имена мы обозначили. А в чём основное значение «дискуссии историков»?
Мне кажется, здесь важно отметить несколько моментов.
Прежде всего, в моей диссертации я стремился показать, что во многом благодаря общественно-политической дискуссии о проблеме вины Германия смогла стать той Германией, которую мы знаем сейчас. Внутренняя интеллектуальная работа лучших людей этой страны привела к тому, что Германия смогла извлечь уроки из своего прошлого. И сегодня большинство стран, которые прошли опыт тоталитарного или авторитарного режима и настроены на преодоление этого наследия, ссылаются на опыт Германии и считают его образцом.
Другой важный момент заключается в следующем. Почему-то бытует представление, что вся работа по преодолению прошлого в Германии удалась исключительно благодаря союзникам.
Безусловно, союзники сыграли очень большую роль в денацификации Германии. Благодаря им после войны прошёл Нюрнбергский процесс, ещё целая серия судебных процессов. В стране была проведена люстрация (правда, потом от нее стали постепенно отказываться). Произошла реституция собственности, Германия стала выплачивать компенсации жертвам нацизма – недавно посчитали, что к концу 2012 года они составили больше семидесяти миллионов евро.
Помимо этого, союзниками активно проводилась политика перевоспитания, «re-education». Элементом этой программы была наглядная демонстрация преступлений нацистов обычным немцам, которые заявляли, что они ничего не знали о зверствах, происходивших рядом с ними: их специально отвозили в концлагеря, практически сразу после того, как те были освобождены.
Но все-таки ключевую роль в преодолении нацизма, как мне кажется, сыграли не союзники, а сами жители Германии. Накал страстей, острота общественно-политической дискуссии по поводу нацистского прошлого свидетельствовали о том, что освобождение от тоталитарного наследия было не искусственным, не навязанным извне, а стало результатом глубокой внутренней работы.
Огромное значение имело участие в этом процессе гражданского общества. Простой пример. После войны на месте бывшего концлагеря Дахау размещались разные учреждения. Сначала это был американский лагерь для интернированных, потом территория была передана властям Баварии. Я не помню, в каком точно году это произошло, но суть в том, что именно население, именно люди, пострадавшие в этом концлагере, либо их потомки, а не правительство, настояли на том, что там нужно сделать мемориал.
Практически всё, что сейчас видит человек, входящий в Дахау, восстановлено по чертежам. И, несмотря на это, ощущения действительно очень глубокие: там сделано все для того, чтобы понять весь ужас нацистской системы.
Лагерь в Дахау
В экспозиции рассказывается о политической системе Германии, начиная с Веймарской республики, о приходе к власти Гитлера, о том, что происходило в концлагерях. Там можно послушать воспоминания бывших узников из разных стран и на разных языках – итальянском, русском, испанском, французском.
И очень важно, что именно общественное мнение, участие гражданского общества привело к тому, что на месте концлагеря был создан мемориал.
Другой пример – влияние молодежи 60-х годов на процесс преодоления нацизма: студенты, люди, которые не видели преступлений нацизма, просто потому, что либо были маленькие, либо еще не родились, протестовали против того, что их отцы скрывают или предпочитают не говорить о своих преступлениях.
У молодых людей накопилось возмущение из-за той политики «замалчивания» преступлений, которая проводилась начиная с 50-х годов. Целью этой политики руководство ФРГ считало умиротворение общества. В 1951 году был принят так называемый 131-й закон, который позволил бывшим нацистам, которые не отягчены тяжелыми преступлениями, вернуться во власть, занять общественно значимые позиции.
Отчасти результатом этой политики можно считать события 1959 года, когда по Западной Германии прокатилась волна еврейских погромов, осквернялись синагоги. Поэтому, собственно, Адорно в том году и выступил со статьей, где открыто заявил, что нацизм не преодолен, и вся нация по-прежнему, как и во время правления Гитлера, страдает недостатком саморефлексии, живет потребностью уйти от ответственности и слиться с коллективом. Адорно подчеркивал, что склонность людей к самооправданию приводит к тому, что прошлое остается «непроработанным»
В итоге к 60-м годам молодым людям надоело все это терпеть. Начались протесты. Был известный случай, когда канцлер ФРГ Кизингер, который в своё время занимал пост в структуре Министерства иностранных дел Третьего Рейха, приехал выступать в университете, а его встретили с плакатами: «В 1942-м пропагандист Третьего рейха, сегодня – канцлер». Ещё один случай произошел во время его выступления на партийном съезде, когда женщина выбежала на сцену, дала ему оплеуху, и начала кричать: «Наци! Наци! Наци!»
Канцлер ФРГ Кизингер
Естественно, молодежь не только протестовала, молодежные организации выезжали в Англию, в Польшу – непосредственно на места, где нацисты принесли огромное зло, собирались вместе с польскими студентами, помогали выжившим. Помогали строить еврейские поселения на территории Израиля.
Наконец, мне бы хотелось отметить еще один момент. Одним из главных катализаторов появления вопроса о вине в Германии стало христианское сознание большинства немцев. Стыд за содеянное влечет за собой как минимум понимание того, что нужно признать свою вину. И мне кажется не случайным, что до сих пор в Германии ведущую роль в политической системе играет партия христианских демократов.
Вина уголовная, политическая, моральная, метафизическая…
– А проблемами воздействия тоталитарного режима на сознание вообще кто-нибудь занимался?
– Карл Густав Юнг, практиковавший психиатр, утверждал: даже те из его пациентов, кто занимал исключительно четкую позицию против национал-социализма, пережив двенадцать лет под властью Гитлера, сильно изменились. Они пострадали именно психологически. Не говоря уже о людях с четким нацистским прошлым, которые приходили к нему на сеансы и говорили о своих преступлениях.
Юнг писал об огромном значении американской политики перевоспитания, когда людей привозили в концлагеря, и они видели следы преступлений, сталкивались с ними лицом к лицу. От этого уже не уйдешь.
Можно говорить о том, что «мы этого не знали», «Геббельс нам этого не рассказывал, мы думали, что Рейх сражается и защищает нашу свободу», – но вот здесь они это увидели… и некоторые шоры у них свалились, и как жить с этим новым знанием – было непонятно.
Как раз в этой ситуации был очень важен тот подход, который предлагал своим соотечественникам Карл Ясперс. Он же не предлагал каждому каяться в том, что сделал Гитлер. Понятно, что не нужно конкретному Ясперсу или конкретному Мюллеру каяться в том, что совершил Гитлер. Он же не виновен в личных грехах Гитлера, это очевидно.
В данном случае Ясперс, который не всегда придерживался в своих трудах богословских догматов, выступил с совершенно христианской точки зрения. Он говорил о том, что личное покаяние необходимо только в том, что ты сам совершил.
Но есть разная степень ответственности. Ясперс выделяет четыре типа вины. Есть тип, который Ясперс называет «уголовной виной». Это четко: совершил преступление – ты виноват, ты должен предстать перед судом, быть судим и понести наказание.
Есть политическая вина – и вот это уже касается практически каждого человека, который живет в той стране, в которой совершается преступление. Потому что ты так или иначе отвечаешь за режим, который правит тобой. Если ты никак не сопротивлялся этому, если ты позволил тобой так править, значит, эта политическая ответственность на тебе. Так считал Ясперс.
Есть еще два типа вины, которые Ясперс называет «моральная» и «метафизическая вина». Моральная – это вина за личные поступки, связанные с твоим пониманием нравственности.
Метафизическая вина – это ответственность, которая связана с предстоянием перед Богом. Ясперс писал, что именно Господь определяет метафизическую виновность человека. Этот тип вины предполагает соответственность за каждое несправедливое действие в мире, особенно за то, которое было известно человеку или происходило на его глазах.
По мнению Ясперса, отрыв от божественных ценностей, или, как он говорил, «разбожествление» (Entgötterung) человека, и сделали возможным приход к власти Гитлера. Поэтому, только разобравшись с моральной и метафизической виной, поставив перед собой те вопросы, которые можно решить лишь со своей совестью, можно освободиться от остальных типов вины. Потому что внешне тебя могут наказать, но сознание-то не изменится.
Действительно, в 1945-1946 годах американцы провели опрос. Тогда больше трети немцев заявили, что национал-социализм был хорошей идеей, которая просто была плохо реализована. Так что нужна была колоссальная работа по преодолению нацизма, но она, конечно, не закончилась с уходом союзников.
Огромное значение имели дискуссии по проблеме вины, выступления Ясперса, Арендт, Адорно, Вайцзеккера, Хабермаса. И сегодня мы видим, что официальное понимание того, что происходило в Германии, совпадает с их позицией.
«Только если моя страна, только если Германия целиком и полностью примет на себя постоянную ответственность за это страшнейшее время и за эти жесточайшие преступления в своей истории, мы сможем построить будущее», – говорит Ангела Меркель. «Мы несем за преступления при нацизме историческую ответственность, которая никак не связана с индивидуальной виной», – говорил в 2011 году на тот момент президент ФРГ Вульф. Он фактически повторил тезис Ясперса и Арендт – о разграничении личной вины и политической ответственности – личная вина наступает за конкретное совершенное человеком преступление, но политическая ответственность распространяется на всех граждан страны, которые жили при преступном режиме.
Правда, если официальная точка зрения совпадает с этой позицией, то обычному немцу, как показывают опросы, вина в большинстве своем чужда. Опросы 2005, 2010, 2012 годов по разным поводам, с разными формулировками вопросов показывают, что у нынешних немцев есть четкое представление, что национал-социализм – это плохо, есть четкое представление о том, что Германия и каждый немец в отдельности несут ответственность за судьбу евреев. Но вот вина, само понятие вины немцами сегодня, в основном, не приемлется. Может быть, это связано с тем, что на уровне интеллектуального дискурса четко проведенное разграничение между понятием личная вина и коллективная ответственность просто не дошло до каждого немца. Не в том смысле, что они не способы это воспринять, а в том смысле, что не распространилась эта точка зрения благодаря СМИ, благодаря книгам. Хотя официальная позиция состоит именно в этом.
Взять всех и привезти в Бутово…
– Этот немецкий опыт, будучи приложен к российским реалиям, наводит на любопытные размышления. Получается, что какие-то конкретные дисциплинарные меры – будь то массовое и обязательное посещение Бутовского полигона, покаяние за приход к власти большевизма или расстрел царской семьи сами по себе — не приведут к изменению сознания?
– Да, массовое покаяние в расстреле царской семьи совсем не нужно. А к изменению сознания действительно приводят не только дисциплинарные меры. Люстрация и реституция, какие были в Германии после войны, тоже не могут быть панацеей. Нет гарантий, что это приведет к избавлению от тоталитарного прошлого, здесь важно изменение сознания каждого человека.
И требовать покаяния от всего народа – нельзя. Покаяние – это личный акт. Покаяние, метанойя – это изменение ума, это дело каждого. Задача общественности, задача философов, историков, публицистов, государственных деятелей – в том, чтобы хотя бы не препятствовать этому. А если они будут способствовать покаянию – то это будет просто замечательно.
Мне кажется, с умом проведенные меры по очищению от тоталитарного и авторитарного прошлого дают свои плоды, это способствует покаянию как изменению ума в личных решениях и жизненных выборах. Грамотная государственная политика в этой сфере может облегчить осознание преступлений, о которых, может быть, многие не хотят вспоминать. По-человечески понятна защитная реакция людей, психологическое желание, как говорил Ясперс, «жить, а не думать». Но важно понимать, что, не осознав своих или чужих ошибок в прошлом, невозможно построить нормального будущего.
Немцы как раз хорошо это понимали, поэтому, мне кажется, в целом у них все прошло неплохо. Хотя, конечно, и не совершенно безупречно.
Проводить сравнения советского и нацистского опыта я бы не стал, поскольку я не специалист в компаративных исследованиях. Рецепты по преодолению советского прошлого сейчас тоже не готов предложить.
Но думаю, что все-таки нужно понимать, что советская история имела несколько этапов. Та же Ханна Арендт в своей известной работе «Истоки тоталитаризма» выделяет в качестве тоталитарного конкретный сталинский режим в конкретное историческое время. Существуют разные точки зрения о том, как долго продолжался в СССР тоталитарный период, но можно сказать точно, что Советский Союз не был тоталитарным от начала до конца.
Если говорить про историческую, политическую и юридическую преемственность между тоталитарным, авторитарным и демократическим режимами, то в Германии была принята такая концепция: остается то же государство – Германия, но формируется принципиально другой по сути, по содержанию, режим.
Когда Ясперс в разгар дебатов о сроках давности за нацистские преступления в Бундестаге в 1965-м году давал интервью Рудольфу Аугштайну, он сказал очень важную вещь, которая фактически дополняет его концепцию вины, изложенную ранее. Он сказал, что есть государство, которое совершает, в том числе, и преступления (например, Франция времен наполеоновских войн), а есть преступное государство.
И, с точки зрения Ясперса, гитлеровское государство изначально было преступным государством. Почему? Потому что законы, которые принимались в гитлеровской Германии, идеология, политика были направлены на то, чтобы люди совершали преступления. В отношении евреев, например. Это не скрывалось, писались соответствующие законы и распоряжения.
И сегодня в странах, переживших тоталитаризм или авторитаризм, наибольшее распространение имеют два подхода к этому прошлому. Либо считается, что загубленные жизни людей или, например, гонения на веру свидетельствуют о сути режима в целом. Либо говорится о том, что были свои упущения, ошибки, но в целом все было не так плохо.
– И какие практические меры могут последовать из этого выбора? Люстрации в отношении бывших сотрудников НКВД, розыску которых сейчас уделяют массу сил в определённых кругах?
– Я не вижу, чтобы тема сотрудничества с НКВД занимала сколь-нибудь значительное место в российском общественном пространстве.
Я знаю, что есть, например, такой проект Левада-центра — «Человек советский». Они делают социологические замеры общественных настроений в разные периоды времени, начиная с 1989 года и до сих пор.
И вот социологи «Левада-центра» утверждают: поддержка советского экономического строя, политической системы в общественном сознании растет. Большинство людей сегодня отдают предпочтение советской модели: планирование, централизованная экономика и так далее. Лично мне это совершенно не близко.
Если вернуться к германским реалиям, здесь есть очень интересный момент. Когда союзники занимались перевоспитанием, они не только наказывали преступников, но еще и пытались создать нормальные условия жизни. Это очень важно. Они финансировали Западную Германию в большом объеме.
И во многом экономическое чудо Эрхарда привело к тому, что демократия в Германии прижилась. Многие в это не верили. При слове демократия в памяти немцев сразу возникали неприятные ассоциации, связанные с Веймарской республикой. Помните Ремарка, как он рассказывал о том, какие в то время были цены и как они менялись в течение буквально одного дня. Нестабильное правительство, неспособность правящих кругов взять ответственность за проводимый курс – так представлялась демократия обычному немцу после войны. И это несмотря на то, что Веймарская конституция в свое время была одной из лучших в мире.
На этом фоне построенные при Гитлере автобаны, снижение уровня безработицы, повышение уровня жизни при нацистском режиме выглядели для многих очень привлекательно. Страны-победители в Первой мировой отняли у Германии часть территории, разоряли тяжкими репарациями, унизили немцев, объявили их главными виновниками войны. И в этих условиях появляется Гитлер – человек, который, как многие думали, стремится к тому, чтобы возвысить национальный дух, вернуть национальное величие. К чему это привело – всем известно.
Если говорить о преодолении советского негативного опыта, мне бы хотелось, чтобы как минимум улицы наших городов не назывались именами тех людей, которые повинны в убийствах и других преступлениях. И не только улицы, но и города, области, чтобы их памятники не стояли на площадях.
Мне могут возразить: названия, имена ничего не значат. Но я думаю, это не так. Алексей Лосев в своей книге «Философия имени» писал: «Человек, для которого имя только пустой звук, а не сами предметы в их смысловой явленности, этот человек глух и нем, и живет он в глухонемой действительности». Мне бы не хотелось жить в глухонемой действительности. Или в действительности, в которой прославляются преступники и убийцы.
Конечно, одно только переименование не избавит нас ни от чего плохого. Для преодоления советского прошлого необходим целый комплекс мер. Например, мемориалы на месте концлагерей нужно сделать хотя бы на таком же уровне, как сейчас в Германии: в ФРГ они тоже, может, не идеальны, но хотя бы так.
Важно, чтобы в рамках экспозиции была представлена вся правда о преступлениях, которые совершались в советские годы. В центре Берлина, в здании штаб-квартиры гестапо, не так давно был открыт документационный центр «Топография террора». За один 2012 год его посетили более 900 тысяч человек. И в то же время мы видим, сколько людей приезжают в Бутово. Или сколько приезжают на Соловки. На Соловках, собственно, и мемориала нет. Там один домик.
Здесь все зависит не столько от государства, сколько от нас самих. Если говорить об опыте Германии, очень важным моментом там была смена поколений. Я уже говорил о студенческих протестах. В 1968 году это было поколение студентов, но в 70-х-80-х эти люди были уже вполне состоявшимися. И они во многом меняли общество. А их отцы, которые непосредственно помнили гитлеровский режим или участвовали в преступлениях национал-социализма, постепенно уступали место новому поколению, и у этого поколения были уже совершенно другие ценности.
Переписываем историю
– Но сейчас среди молодого поколения множество людей историю знают крайне плохо. Свидетели эпохи уходят, а для подростков Ленин, Сталин и другие – это что-то сродни первобытным временам. В то же время люди постарше, которые ещё помнят советский школьный курс истории, раздражены от того, что её постоянно меняют: «задвинули» одно – «выдвинули» другое…
– Если можно, я Вас перебью. В той же Германии был такой человек Михаэль Штюрмер, советник канцлера Коля. Он говорил о том, что история должна получить значение, близкое к религии, в некотором смысле стать эрзацем религии. В 80-е годы руководство ФРГ поставило задачу достичь ведущей роли в европейской экономике и политике, стремилось возродить идею о национальном величии, а верное и единое понимание истории должно было сплотить народ, считал Штюрмер.
Естественно, вопрос о вине казался ненужным на этом фоне, он явно мешал национальному величию. Идеологи Коля стремились создать некоторый конструкт, в котором ответственность и проблема вины фактически отсутствовали. Они предлагали такую картину мира: какие-то преступления были, но они прошли, давайте думать о славных страницах нашей истории.
Безусловно, о славных страницах истории нужно думать, и действительно они могут подвигнуть к чему-то хорошему. Но такое искусственное создание смыслов, которые не связаны с реальностью, и замалчивание преступлений вызвали бурю протеста среди историков. Разгорелся так называемый «спор историков», который иногда даже называют не Historikerstreit, а Histerikerstreit – от слова истерика — настолько эмоциональными были высказывания оппонентов в рамках этого спора. По его итогам от концепции Штюрмера было решено отказаться, и возобладал подход, который предполагает честное и правдивое изложение истории без мифологизации.
Мне кажется, что очень многое зависит от реакции общественного мнения. Конечно, я против переписывания истории каждый раз, как меняется тот или иной режим, или меняется настроение в обществе.
У каждого человека должно быть право занять ту или другую точку зрения по поводу каких-то политических вещей. Например, он может быть либералом, либо консерватором, социалистом и так далее. Но отрицать преступления, само их наличие, отрицать необходимость памяти о преступлениях – это недопустимо. Скрывать эти преступления или искажать историю, безусловно, нельзя.
Это не значит, что сейчас мы все должны посыпать голову пеплом. Но понимание негативного опыта прошлого крайне важно. Каждый христианин знает о том, что если человек не сознает за собой ошибок в духовной жизни, то он и не может идти вперед, развиваться в духовном смысле. Если он не чувствует себя грешником, а чувствует, что он хороший, то очень сложно говорить о каком-то движении вперед, потому что непонятно, куда вперед — ты же итак хороший.
– Но, помимо прочего, приложение идеи Ясперса о метафизической вине к отечественной истории приводит нас к выводам о том, что ничто не однозначно. И большевизм в России возник не на пустом месте, то есть, Российская империи начала XX века – это отнюдь не та Святая Русь, которой её подчас пытаются изобразить.
– Да, черно-белые тона зачастую наносят вред нормальному восприятию истории. И демократия – это не на 100% спасение, совсем нет. И демократия может привести к власти Гитлера.
Я не специалист по истории Советской России, поэтому мне сложно здесь говорить предметно. Безусловно, то, что происходило в советские годы, возникло не на пустом месте. У Федора Степуна в работе «Бывшее и не сбывшееся» есть известная фраза: «Хорошо мы жили в старой России, но и грешно».
Эти слова дают представление о том, что и в дореволюционной России многое было не так хорошо, как нам бы хотелось. Понятно, что возврата к ней сейчас нет. Некоторые люди к этому призывают, но понятно, что это невозможно. Слишком много времени прошло.
Есть такая концепция: нужно совместить все лучшее в дореволюционной России, все лучшее в Советской России и построить настоящую Россию. Возможно ли это? Не знаю. Но, думаю, вряд ли: слишком разными, взаимоисключающими, были две этих России.
В наших силах хорошо знать историю, изучать ее, избегать мифологем. При этом важно четко понимать нравственные вещи, то есть воспринимать прошлое не как цепь дат и не как безжизненный исторический процесс, а как действия конкретных людей, которые совершали хорошие и плохие поступки. Исходя из этого, у истории обязательно должно быть нравственное измерение.
Мне кажется, что та концепция, в которой человек не стоит во главе угла всей политической системы, неверна. В Советской России человеком часто жертвовали ради каких-то целей, казавшихся высокими, ради национального величия. Но мне кажется, что самым ценным является именно человеческая жизнь, красота созданной Богом человеческой личности.
Если продолжать тему избавления от исторических мифологем, то не так давно российское руководство рассекретило и передало Польше многочисленные документы, которые показывают, что расстрелы в Катыни совершались не немецкими войсками, как утверждалось до 1990 года, а совершались сотрудниками НКВД по указанию Сталина. Избавление от этой лжи – безусловное благо, потому что исторический миф – это как раз то, что препятствует нормальному осознанию себя, своей страны в историческом процессе.
Хочется надеяться, что таких мифов в нашем восприятии истории будет становиться все меньше и меньше. Полагаю, что в российской истории есть много и других темных пятен, которые нам пока неизвестны.
– Не приведет ли это к хроническому чувству вины?
– Хроническое чувство вины, безусловно, не нужно. Но понимание негативного опыта прошлого мне кажется важным для того, чтобы избежать повторения этого опыта в настоящем и будущем.