Круглый стол «Шестоднев и его контекст», прошедший на конференции «Современная библеистика и Предание Церкви» должен был помочь выполнить вполне практическую задачу: сформулировать взаимоотношения между верой и наукой для документа Межсоборного присутствия на тему «Происхождение мира и человека» .
Текстология против наукообразия
Тон обсуждению задал доклад протоиерея Леонида Грилихеса (отец Леонид в диалоге участия не принимал, текст зачитал игумен Арсений (Соколов)), в котором выделяются три подхода к интерпретации первой главы книги Бытия: «вульгарный буквализм», «смысловая интерполяция» и «имманентная интерполяция». Первый представляет собой отказ от осмысления текста и приводит к примитивному креационизму, который, в свою очередь, ставит человека перед наивными вопросами: над какой водой носился Дух Божий после творения Неба и земли, если вода еще не была создана, как совместить творение неба во второй день, если Небо и земля были сотворены в первом стихе Писания, и т.д. Вторая позиция навязывает тексту не свойственные ему («научные») смыслы ради того, чтобы доказать: библейское повествование современным представлениям не противоречит.
Третий подход, которого и придерживается отец Леонид, предлагает рассматривать текст Шестоднев именно как текст со специфическими законами построения и таким образом стремиться к «реконструкции авторской интенции, т.е. наиболее аутентичного понимания».
Позиция, безусловно, беспроигрышная – в конце концов, в катехизисе можно написать, что между наукой и верой противоречий никаких нет, а Шестоднев надо читать применительно к взаимоотношениям Бога и человека, а не к учебнику физики – и оставить креационистско — эволюционистские споры для специалистов (ученых и богословов). Но это уход от проблемы: противоречия между научной и библейской картиной мира возникают в совершенно конкретных головах совершенно конкретных людей, и чтобы эти люди не скатились в духовную шизофрению (σχίζω — раскалываю, φρήν — ум), им нужно дать ответ, а вовсе не запретить «противоречить».
Шестоднев – метафора?
Можно сколько угодно убеждать себя, что религия и наука говорят о разных вещах (об этом несколько раз напоминал библеист Михаил Георгиевич Селезнев), но тогда мы неизбежно столкнемся с необходимостью понимать Библию метафорически. Если мы читаем строку Сергея Есенина: «Колесом за сини горы солнце тихое скатилось», — мы, конечно, понимаем, что речь здесь идет вовсе не о таких астрономических явлениях, как вращение Земли, а о поэтических переживаниях наблюдателя осеннего заката. Но мы также понимаем, что «колесо» – это метафора, «тихое» — эпитет, да и глагол «скатилось» по отношению к солнцу понимается совсем не буквально. Потому что, на самом деле, Солнце – огромный газовый шар, совсем не тихий, и это не оно движется по небу, а земля изменяет свое положение относительно него.
Если мы начнем читать Библию так, то нужно честно признать, что слова «день», «земля», «небо» и другие следует понимать метафорически. Что порождает ряд проблем другого свойства. Их четко обозначил член библейско-богословской комиссии Аркадий Маркович Малер: где гарантия, что, начав аллегорически толковать Шестоднев, мы не придем к аллегорическому толкованию персонажей Ветхого Завета (такие примеры уже есть в других христианских конфессиях – например, в современном англиканстве)? А почему мы ограничимся только пересмотром Ветхого Завета? Что мешает аллегорически понимать Воскресение Христово? Да и вообще, почему перед нами встает необходимость что-то аллегорически толковать в Библии? (Отсылки к Александрийской школе богословия неуместны – отцы этой школы, предлагая аллегорическое толкование, нисколько не отрицали реальности всех описываемых в Библии событий – аллегории только добавляли смысл.)
Свидетельствует ли наука о вере?
Аркадий Малер
«Мы должны ответить честно на вопрос: почему мы должны менять буквальное понимание Писания? Мы решили подстраивать Писание под изменчивую научную картину мира? » – задается вопросом А. М. Малер (действительно, научные концепции меняются со временем), « или хотим выглядеть адекватно в глазах научного сообщества?» Положительный ответ на хотя бы один из последних двух вопросов выявляет проблемы нашего мировоззрения: оно библейское, христианское, или не библейское и не христианское, в конечном итоге?
Если же мы преследуем цель миссионерскую, то эффект от официальной церковной формулировки, типа, «Церковь позволяет считать, что в дне творения не двадцать четыре часа», будет нулевой. Никто, как справедливо заметил Аркадий Малер, не обращается к Церкви потому что она имеет ту или иную позицию по количеству часов в сутках. Но не все так просто. К Церкви так не обращаются, зато некоторые ученые обращаются к Богу, видя неожиданные совпадения между Шестодневом и научным знанием. Можно считать этот подход (в целом совпадающий с тем, что отец Леонид Гриллихес обозначил как «смысловую интерполяцию») текстологически ошибочным, но для конкретных людей он «работает».
Физик Владимир Игоревич Шевченко (Курчатовский институт) признался в том, что ему как раз близка смысловая интерполяция. По его мнению, современные научные представления как раз согласуются с Библией: и теория Большого взрыва (кстати, возникшая совсем недавно), и представление о возникновении неорганических соединений прежде органических. Противостояние науки и религии в этом случае выглядят искусственно (длина библейского «дня» — это частности на фоне того, что в целом Шестоднев укладывается в научную картину мира). «По идее, когда все это было открыто, это должно было подтвердить правоту библейской картины, а вышло как раз наоборот», — недоумевает ученый. По его мнению, дальнейшие пути взаимодействия науки и религии будут лежать в области не онтологии, а этики («Можем ли мы создать жизнь в пробирке?»), отголоски этого недалекого будущего мы уже встречаем сегодня в дискуссиях о том же суррогатном материнстве.
В. И. Шевченко горячо поддержал проректор Общецерковной аспирантуры и докторантуры модератор круглого стола протоиерей Владимир Шмалий:
— Редукционистские прочтения человека – это реальная угроза! Именно христианское богословие и мировоззрение может стать последним бастионом отстаивания человеческого достоинства.
Допустимость «смысловой интерполяции» с точки зрения сотериологии (не будем касаться метафизики и текстологии Священного Писания) наглядно продемонстрировало отношение В. И. Шевченко к участию Творца огромной и сложной вселенной в жизни каждого человека:
— На одном ресурсе я увидел картинку со скоплением звезд и подпись: «Неужели ты думаешь, что Творцу вот этого есть дело до того, что ты ешь и с кем спишь?» В том и дело, что Творцу всего этого как раз и есть дело до того, что ты ешь и с кем спишь!
Мир – психическое Бога?
Секретарь Ученого совета Санкт-Петербургской духовной академии и семинарии протоиерей Кирилл Копейкин в своем докладе обратил внимание на то, что между современной наукой и верой есть пространство диалога, так как сегодня наука прикасается к онтологии. И начало мира перестает быть безличным. Здесь святоотеческое богословие встречается со светской мыслью – философской и естественнонаучной.
Нелишне будет привести развернутую цитату из выступления отца Кирилла:
— Книга Бытия повествует о творении мира из ничего словом Божьим. В Символе веры, который мы исповедуем на каждой литургии, мы исповедуем Бога Творцом мироздания, буквально Поэтом этого мира. Преподобный Максим Исповедник, один из величайших византийских богословов говорил, что мир представляет собой цельнотканный хитон Логоса. Святитель Григорий Палама называет мир писанием самоипостасного слова. Митрополит Антоний Сурожский, на мой взгляд, один из крупнейших богословов ХХ столетия, подчеркивал, что материя не является мертвой. Если бы это было так, таинство было бы насилием над материей. А таинство с точки зрения владыки Антония – это есть обнаружение того, что сокрыто в материи, того к чему она призвана.
Джон Серл, один из крупнейших американских философов, занимающихся философией сознания, также живой классик, говорит, что с одной стороны – картезианский дуализм, с другой стороны – материалистический манизм – обе позиции ложные. Представляется, что они описывают всю рассматриваемую область, но на самом деле это не так. Если мы отбросим и картезианский дуализм, и материалистический манизм, то у нас останется книга Творца.
Где возникает поэма, когда автор творит поэму? Я думаю, мы логически должны были прийти к однозначному выводу, что мир – это и есть психическое Творца. Этот вывод может показаться нам странным, даже шокирующим, но примечательно, что в ХХ столетии как раз в связи с новыми открытиями в физике вообще встала проблема физической реальности.
Что, собственно, стоит за тем, что открывают физики, исследующие мироздание? Сайлас Бин (Боннский университет) и Ник Бостром (философ из Оксфорда) считают, что мир представляет собой компьютерную симуляцию. Трей Хоган (Чикагский университет), предполагает, что мир – это голограмма. Сейчас он строит прибор, который должен это экспериментально проверить. Тед Ллойд (Массачусетский технологический институт) полагает, что мир – это квантовый компьютер, который вычисляет самого себя. Это метафора, которая ничего не прибавляет, эти воззрения могут показаться наивными, но за ними стоит представление физиков о том, что реальность может быть сотворена чем-то или Кем-то, что стоит за пределами этой реальности.
Человек больше мира
А.И. Кырлежев
Критически оценил такую попытку интерполяции научный сотрудник Общецерковной аспирантуры и докторантуры Александр Иванович Кырлежев:
— Если мы берем Шестоднев, как вероучительный богословский текст, все знают, что в этом творении есть радикальный разрыв – это творение человека. Творение человека происходит совершенно особым образом. Это творение же человека в мире, части мира, но это не мир. Душа человека больше мира. Это что-то иное. Поэтому если говорить о человеке в терминах психического, которое сопоставимо с физическим и может находиться где-то в физическом, мы игнорируем Шестоднев, догматы о творении, идею христианского творения. Не говоря уже о том, что здесь могут быть и философские возражения. Можно ли человека свести к некой безличной субстанции, акциденции, некой энергии, веществу и далее?
В этом вся и проблема по отношению, например, к искусственному интеллекту. Искусственный интеллект творится там же, где творится холодильник и телевизор. А человек – это совершенно другое. Не говоря уже о том, что мир как психическое Творца – этот образ. Он обращен к науке, но сама эта попытка найти параллели между современной наукой и христианским богословием – только одно из частных философствований, и здесь не может вырасти церковная позиция.
Мир как текст, или Может ли Пьер Безухов рассуждать о романе «Война и мир»
Если мы все же воспринимаем мир как текст, написанный Богом, то мы должны также видеть себя героями этого текста. Отец Кирилл обратил внимание и на это: «Мы являемся частью этого мира, и тем не менее, пребывая внутри мира, претендуем на то, что мы можем его познать. Это примерно так же, как если бы Пьер Безухов и Андрей Болконский рассуждали бы в структуре романа «Война и мир» о замысле Льва Николаевича Толстого».
Совершенно не ясно, насколько претензия Пьера Безухова и Андрея Болконского на понимание замысла Льва Толстого обоснована. Можем ли мы познать замысел Творца о мире только через изучение мира? Сомнительно. Через диалог с Автором (а постижение Библии, как слова Божьего, это и есть диалог с его Автором) – более вероятно, но только в том случае, если Автором мы воспринимаем Бога, а не древнееврейских мудрецов и летописцев, писавших соответствующие тексты на протяжении нескольких веков.
В этом смысле совершенно логигично непонимание третьей позиции («имманентной интерполяции») отца Леонида со стороны креационистов. Вопрос сводится вовсе не к тому, сколько часов, веков или оборотов вокруг себя или друг друга тех или иных небесных тел длится день творения (вопрос о времени вообще может или даже должен и ставиться, и решаться с участием специалистов по физическим свойствам времени), а к проблеме авторства священного текста.
«Какая авторская интенция?» – высказал недоумение священник Михаил, редкий представитель креационистов (физик по образованию) в зале: «Кто вообще автор Библии? Чтобы реконструировать интенцию автора, надо подняться на его уровень. Если автор – Моисей — все понятно. Но Иоанн Златоуст говорит, что это Бог говорит словами Моисея.
Молчание креационистов
Креационисты оказываются дважды в проигрышном положении. Во-первых, против них стоит современная наука – почти целиком. Но с этим еще можно примириться. Гораздо хуже другое. Их взгляды упрощаются оппонентами со стороны церковной. Даже в обсуждаемом докладе отца Леонида позиция «буквализма» (не просто так охарактеризованного «вульгарным») доведена до абсурда. Например, никто из современных православных креационистов не задается наивными вопросами о происхождении воды, над которой носился Дух Божий, потому что на эти наивные вопросы уже есть святоотеческие ответы. Из-за этого упрощения креационисты (далеко не однородная масса, люди разного уровня образования и специализации, по-разному воспринимающие те или иные богословские взгляды тех или иных Отцов Церкви) теряют возможность принимать участие не только в научных дискуссиях, но и в таких междисциплинарных обсуждениях.
«Их не зовут, а они не приходят, потому что боятся, что им не дадут слова, — заявил Аркадий Малер: «Это игра в одни ворота. У нас нет диалога между креационистами и эволюционистами, у нас есть диалог между двумя группами эволюционистов». То есть (продолжу мысль Аркадия Марковича), в конечном итоге, у нас богословский диалог подменен псевдоестественнонаучным. «Псевдо» — потому что суть его вовсе не в естественнонаучных разногласиях, а в экзегетических.
Константин Михайлович Антонов, историк русской философии, считает, что проблема комплексная:
— Встречаясь с естественниками, я наблюдал, что они столь же дезориентированы относительно того, чем они занимаются, сколь церковные люди – относительно понимания Шестоднева. Многие креационисты – профессионалы в области естествознания. Существует некая общая сложность – недоверие к сложным формам рациональности. Как только мы с ней сталкиваемся, мы хотим уйти от нее с помощью скептической аргументации.
Главный итог дискуссии оказался куда менее практичен, чем планировалось: выяснилось, что у разных верующих свои отношения и с наукой, и с пониманием библейского текста. Что делать с этим выводом – пока не очень ясно. Наверное, дискутировать дальше.
Текст Марии Сеньчуковой, фото Евгения Глобенко