Такой игры с читателями и зрителями до него никто не затевал. Он добавлял к классическим сказочным (и не только сказочным) сюжетам репризы нового времени, наслаивал очаровательную отсебятину и подбрасывал одну за другой диковинные специи…
Юмор и лиризм Шварца сценичен и киногеничен. Список фильмов, согретых его талантом, у каждого из нас вызовет ностальгическую грусть и радость: «Марья Искусница», «Снежная королева», «Тень», «Золушка», «Сказка о потерянном времени» и – на особом счету – несколько фильмов Марка Захарова, снятых по пьесам Шварца или навеянных его стилистикой…
Где еще юмор, гротеск и политическая сатира так органично соседствовали с патетикой? «Слава храбрецам, которые осмеливаются любить, зная, что всему этому придет конец. Слава безумцам, которые живут себе, как будто они бессмертны», — это как рыцарский девиз. А по репликам короля из той же пьесы до сих пор можно распознавать начальственную дурь…
Даже сказочники имеют право на собственную биографию. Евгений Шварц родился в семье земского врача, крещеного еврея, в Казани. Семья переезжала из города в город, только в столицах Шварцы не живали, пока не пришло время получать образование. Мы представляем Евгения Шварца, по преимуществу, ленинградцем, но студенческие годы о провел в Москве. Учился на юриста и в университете Шанявского, и в старейшем Московском университете. В 1916-м, в разгар Великой войны, его призвали в армию. Но поучаствовать в сражениях тогда ему не довелось.
Запасные части, потом – юнкерское училище… Февральскую революцию Шварц, как и почти всё его поколение, принял не без энтузиазма, не без надежд. Незадолго до Октября он получил чин прапорщика. И тут начинается потаенная сторона его жизни. Рассказывать об этом в советское время, мягко говоря, не рекомендовалось. В феврале 1918-го, на Юге России, прапорщик Шварц вступил в Добровольческую армию и участвовал в походах генерала Корнилова.
Евгений Шварц
Его друг Николай Чуковский, сын Корнея Ивановича, писал в воспоминаниях: «Годы гражданской войны Женя Шварц прожил в Ростове-на-Дону. Там он начал писать стихи — по большей части шуточные. Там он служил в продотряде. Там он стал актером. Там он женился». Такова была конспиративная версия. Разумеется, властям было нетрудно докопаться до истины. Легенду о продотряде развеять – пара пустяков. Но, уж так вышло, им было не до Шварца. По-видимому, в белой армии он провоевал недолго – скорее всего, летом 1918-го армию он оставил. Впрочем, это загадочная история. По дневниковым записям Шварца мы можем судить, что классическим идейным «белым», а тем более – монархистом, он не был, но, как и многие, сочувствовавшие Добровольческой армии, вполне мог оставаться сторонником Февраля и после взятия Зимнего.
Что привёз прапорщик Шварц с Гражданской войны? Ранение, контузию, от которой всю жизнь у него подрагивала рука. Раннюю усталость и, наверное, раннюю саркастическую мудрость.
Человек, прошедший огонь и воду, научившийся таиться, мог придумать, например, такой афоризм: «Каждая собака прыгает как безумная, когда ее спустишь с цепи, а потом сама бежит в конуру».
Или – «И в трагических концах есть свое величие. Они заставляют задуматься оставшихся в живых». Да, пьесы Шварца афористичны. Тогда, на излете Гражданской войны, до собственных пьес предстояло пройти неблизкий путь. Какое-то время он учился и актерствовал в Ростове, потом переехал в Ленинград, ставший для Шварца родным городом.
Известность в литературных кругах он получил, будучи литературным секретарем Корнея Ивановича Чуковского. Остроумный импровизатор, театрал, рассказчик – он стал заправским молодым литератором, многообещающим и неприкаянным. «Шварц изумлял нас талантом импровизации, он был неистощимый выдумщик. Живое и тонкое остроумие, насмешливый ум сочетались в нем с добротой, мягкостью, человечностью и завоевывали всеобщую симпатию… Мы любили Женю не просто так, как обычно любят веселых, легких людей. Он хотел «поднять на художественную высоту культуру шутки», как говорил он сам, делая при этом важное, значительное лицо. Женя Шварц был задумчивый художник, с сердцем поэта, он слышал и видел больше, добрее, чем многие из нас. Он в те годы еще не был волшебником, он еще только «учился», но уже тогда мы видели и понимали, как красиво раскроется его талант», — вспоминала Ольга Форш. Такой человек должен был найти себя в детской литературе, которая тогда вставала на ноги.
С 1925-го он стал одной из звезд знаменитых детских журналов «Ёж» и «Чиж», в которых трудились такие талантливые парадоксалисты, как Даниил Хармс и Николай Олейников. Набил руку, от устного творчества перешел к литературному. Он был близок к обериутам, но виртуозным стихотворцем не стал. Зато стал сказочником. Многим памятны его волшебные истории – например, «Два брата». Но главное – драматургия и сценарии.
Судьбы сотрудников «Ежа» трагичны. Так бывает: красный командир Николай Олейников был арестован и погиб во время «чисток», а «белогвардеец» Шварц сумы и тюрьмы избежал. Работал много и блистательно. Первая пьеса – «Ундервуд» — увидела сцену ленинградского Театра юного зрителя в 1929-м. репутацию отменного детского драматурга подтвердил «Клад», который шёл с заметным успехом. К началу Великой Отечественной на его счету уже – «Голый король», «Снежная королева», «Тень» и «Сказка о потерянном времени». Всё перемешалось – Перро, Андерсен и собственные сюжеты. Так и было задумано.
Целый репертуар отличного детского театра. К тому времени уже сложился шварцевский стиль.
Одну из лучших своих пьес он писал в годы войны, в голодной кутерьме, в эвакуации. Это «Дракон» — аллегорическая сказочная драма, которая, наверное, и могла появиться только во времена Гитлера… Хотя притча о диктаторе и народе годится для любого контекста и любого времени. Боязливая цензура со скрипом принимала «Дракона». Премьеру в ленинградском театре Комедии закрыли после первого представления. До 1962-го постановки «Дракона» не допускались. Там много по-настоящему зоркой сатиры – не прямолинейной, утонченной, и от этого еще более острой. И сложный разговор о душе человека, об инстинктах общества.
Вот рассуждает сам Дракон – великий циник: «Человеческие души, любезный, очень живучи. Разрубишь тело пополам — человек околеет. А душу разорвешь — станет послушней, и только. Нет, нет, таких душ нигде не подберешь. Только в моем городе. Безрукие души, безногие души, глухонемые души, цепные души, легавые души, окаянные души. Знаешь, почему бургомистр притворяется душевнобольным? Чтобы скрыть, что у него и вовсе нет души. Дырявые души, продажные души, прожженные души, мертвые души».
Кажется, победить такого дракона невозможно. Он – в нас, в человеческой слабости. И всё-таки герои одолевают его… Беспросветных финалов Шварц не любил. Как и слишком оптимистичных.
Классический Шварц – это аллюзии и аллегории, эзопов язык и проникновение в художественные миры разных эпох. При этом прорывается и голос автора – грустного ирониста, не разучившегося впадать не только в сентиментальность, но и в романтические выси. У таких пьес, как минимум, три измерения – для взрослых, детей и взрослых детей.
Такова его предпоследняя пьеса – «Обыкновенное чудо», пересказывать которую не имеет смысла. Этот разговор о любви в России памятен каждому – по двум экранизациям, по многим спектаклям, по книгам. Даже наше ерническое время вроде бы не отменило высокопарной патетики Шварца. По крайней мере, хочется в это верить. О том, с каким чувством, с какой высокой меркой Шварц относился к «Обыкновенному чуду», можно судить по одному лаконичному его признанию: «Эту пьесу я очень люблю, прикасаюсь к ней с осторожностью и только в такие дни, когда чувствую себя человеком».
Экранизации Шварца оставались важным явлением и через много лет после его смерти, в 1970-е – 80-е, когда за дело взялся режиссер Марк Захаров. Ну, эти фильмы и в наше время не страдают от отсутствия зрительского внимания.
Он не единственный в те годы играл с великими сюжетами мировой литературы. Такова была мировая тенденция. Достаточно вспомнить «Лису и виноград» Фигейредо – про Эзопа, «Геракл и Авгиевы конюшни» Дюренматта, многие пьесы Ануя и так далее. Шварц оседлал эту тенденцию ловко и прочно. И не подражал коллегам, а, скорее, опережал их. Кстати, «Дракона» с успехом ставили по всей Европе – правда, уже после смерти автора.
В конце 80-х стала возможной и публикация дневниковых записей Шварца. В них много едкости и наблюдательности. Многие записи не предназначались для чужих глаз. Иногда он срывал злость на коллегах, рубил с плеча. И всё-таки мемуарные портреты современников из «Телефонной книжки» — не только ценный источник для историков и литературоведов, но и просто пользительное чтение.
Рентген Шварца просвечивал то, что нынче почти затерялось в архивной пыли. Он болел, в 61 год казался изможденным стариком, хотя шутил по-прежнему изобретательно. И работал, как начинающий, жадный до новых книг и постановок, литератор. В последние год – два он увидел постановку «Обыкновенного чуда» в Театре киноактера. Поставил пьесу незабываемый король из шварцевских фильмов Эраст Гарин, а Медведя сыграл совсем еще молодой Вячеслав Тихонов. Насколько можно судить по сохранившемуся материалу, с тех пор никто Тихонова в этой роли не переиграл…
Последнюю пьесу – «Повесть о молодых супругах» — он завершил такой песенкой:
В доме восемь на Сенной
Жили-были муж с женой.
Им пришлось, беднягам, худо,
Но спасло от смерти чудо.
Научила их беда,
Разбудила навсегда,
Вразумило состраданье.
И на этом — до свиданья!
Что-то в этом есть – и дело не только в «одной, отдельно взятой» пьесе.
Протоиерей Александр Ильяшенко
Комментарий протоиерея Александра Ильяшенко, настоятеля храма Всемилостивого Спаса в бывшем Скорбященском монастыре
Хочется добавить несколько слов к статье А. Замостьянова.
Прежде всего, хотелось бы обратиться к воспоминаниям Леонида Пантелеева. Пантелеев и Белых, тогда еще совсем юные, принесли рукопись «Республики Шкид» в редакцию журналов «Еж» и «Чиж». С трепетом поднимаются на второй этаж и видят: два солидных дяди, обсуждая что-то, важно шествуют по коридору на четвереньках. Они спрашивают, где можно найти Олейникова и Шварца? Не вставая с четверенек, один поднимает правую руку: «Олейников», и второй: «Шварц».
Еще одно воспоминание Л. Пантелеева. Как-то зимой он стоял у входа в редакцию на первом этаже. Распахивается дверь и с мороза румяный, в расстегнутой шубе водит Шварц и неожиданно спрашивает: «Ты в Бога веришь?» — «Да», — «И я верю!», и взлетает по лестнице на второй этаж.
Эта книга Л. Пантелеева так и называется «Верую».
В Ленинграде был в свое время известный протоиерей Евгений Амбарцумов. В его семье хранилась книга пьес Е. Шварца с дарственной надписью. Отец Евгений принимал последнюю исповедь Евгения Шварца.
Если знать, что Евгений Шварц был верующим православным христианином, то его пьесы читаются по-другому.
Например, один из самых негативных персонажей знаменитой пьесы Шварца «Дракон» обращается к Ланцелоту:
Бургомистр(кликушествуя). Слава тебе, слава, осанна, Георгий Победоносец! Ах, простите, я обознался в бреду. Мне вдруг почудилось, что вы так на него похожи.
Ланцелот. Очень может быть. Это мой дальний родственник.
В богоборческое советское время звучит и библейское слово «осанна», и имя великомученика Георгия Победоносца, по пьесе дальнего родственника главного героя.
После боя с Драконом, умирающий Ланцелот обращается в зрительный зал со словом, которое по содержанию с полным правом можно назвать проповедью:
Ланцелот. …мне что-то нехорошо. Не слушаются руки. Вижу плохо. И слышу все время, как зовет меня кто-то по имени: «Ланцелот, Ланцелот». Знакомый голос. Унылый голос. Не хочется идти. Но, кажется, придется на этот раз. Как ты думаешь — я умираю?
Музыкальный инструмент отвечает.
Да, как тебя послушаешь, это выходит и возвышенно, и благородно. Но мне ужасно нездоровится. Я смертельно ранен. Погоди-ка, погоди… Но дракон-то убит, вот и легче мне стало дышать. Эльза! Я его победил! Правда, никогда больше не увидеть мне тебя, Эльза! Не улыбнешься ты мне, не поцелуешь, не спросишь. «Ланцелот, что с тобой? Почему ты такой невеселый? Почему у тебя так кружится голова? Почему болят плечи? Кто зовет тебя так упрямо — Ланцелот, Ланцелот?» Это смерть меня зовет, Эльза. Я умираю. Это очень грустно, верно?
Музыкальный инструмент отвечает.
Это очень обидно. Все они спрятались. Как будто победа — это несчастье какое-нибудь. Да погоди же ты, смерть. Ты меня знаешь. Я не раз смотрел тебе в глаза и никогда не прятался. Не уйду! Слышу. Дай мне подумать еще минуту. Все они спрятались. Так. Но сейчас дома они потихоньку-потихоньку приходят в себя. Души у них распрямляются. Зачем, шепчут они, зачем кормили и холили мы это чудовище? Из-за нас умирает теперь на площади человек, один одинешенек. Ну, уж теперь мы будем умнее! Вон какой бой разыгрался в небе из-за нас. Вон как больно дышать бедному Ланцелоту. Нет уж, довольно, довольно! Из-за слабости нашей гибли самые сильные, самые добрые, самые нетерпеливые. Камни и те поумнели бы. А мы все-таки люди. Вот что шепчут сейчас в каждом доме, в каждой комнатке. Слышишь?
Музыкальный инструмент отвечает.
Да, да, именно так. Значит, я умираю не даром. Прощай, Эльза. Я знал, что буду любить тебя всю жизнь. Только не верил, что кончится жизнь так скоро. Прощай, город, прощай, утро, день, вечер. Вот и ночь пришла! Эй, вы! Смерть зовет, торопит… Мысли мешаются. Что-то… что-то я не договорил. Эй, вы! Не бойтесь. Это можно — не обижать вдов и сирот. Жалеть друг друга тоже можно. Не бойтесь! Жалейте друг друга. Жалейте — и вы будете счастливы! Честное слово, это правда, чистая правда, самая чистая правда, какая есть на земле. Вот и все. А я ухожу. Прощайте.
Музыкальный инструмент отвечает.
Пьеса написана в 1943 году. В суровые военные годы звучит призыв «не обижать вдов и сирот» и жалеть, то есть любить, друг друга. Отдавший жизнь свою за других, умирает не даром, это евангельская истина.
Но, избавленные Ланцелотом жители города не перестали бояться и не научились жалеть друг друга, потому что в душе каждого из них продолжает жить дракон, то есть грех.
Кадр из фильма «Убить дракона»
Ланцелот. Работа предстоит мелкая. Хуже вышивания. В каждом из них придется убить дракона.
Эти слова Ланцелота, привыкшего держать в руках меч, а не иглу, напоминают нам евангельское: «Царствие Божие нудится». Чтобы победить грех требуется прикладывать постоянное усилие и терпеливо ждать, когда оно принесет плод.
Вот какие глубокие христианские мысли содержат пьесы Шварца. Чтобы донести их до зрителя во враждебной идеологической среде, Шварц разработал свой «эзоповский язык», наполнил свои пьесы тонким искрометным юмором, который помогал ему скрыть от недалеких цензоров, как далек он от их идеологии. Какое мужество, какую мудрость и какую веру надо иметь, чтобы не побояться писать и публиковать произведения, наполненные высокими христианскими идеалами!
Вечная память рабу Божиему Евгению!