Мы спешим поскорее избавиться от тела
В течение недели после того дня, когда умер мой сын, случилась еще одна смерть: скончался сосед нашего приходского священника, старый баптистский пастор. Его вдова – правильная техасская баптистская леди, всегда была очень собранной, появлялась на людях идеально ухоженная, прическа – волосок к волоску.
Наш священник увидел ее во дворе дома и спросил, как она. Вдова настаивала, что у нее все в полном порядке. В конце концов – уверенно декларировала она – ее муж сейчас в лучшем мире, а Библия учит нас радоваться смерти и плакать при рождении человека в этот мир. Ее стоицизм просто сводил с ума нашего батюшку! Он-то точно знал, что женщина страдает, но сама она отказывалась признать это.
Иногда кажется, что современные американцы делают все, чтобы отгородиться от боли и скорби: мы должны гнать от себя печаль, мы научились мастерски отвлекать себя от тяжелых мыслей! Наши родственники больше не умирают в своей постели, окруженные членами своей семьи – мы умираем в больницах и домах престарелых, нас быстро отвозят в погребальную контору, где профессионалы выкачивают кровь из бездыханных тел, замещают ее формальдегидом, наносят на безжизненные лица косметику, чтобы придать им более живой вид.
О том, чтобы о теле усопшего позаботилась его скорбящая семья, с любовью подготовила бы его к погребению, нет и речи – мы спешим поскорее избавиться от тела!
Эти бодрые заявления о торжестве жизни, когда кто-то умирает, каждый раз вызывают у меня сожаление. Смерть моего собственного отца тоже была отмечена таким «ободряющим» настроением. Неужели мы не можем на секунду побыть один на один с его смертью? Так ли надо проглотить свою скорбь и побыстрее перейти к развлекательной части?..
В эти молитвы я могу вложить свою боль, страхи и любовь
В 2005 году наш сын умер от синдрома внезапной детской смерти. Он умер дома, прямо в нашей спальне, и я была благодарна за возможность жить в том месте, где он испустил свой последний вздох. По совету друзей и близких я стала посещать группу поддержки для родителей, потерявших своих детей. И встретилась со многими неправославными американцами, которые пытались найти смысл в произошедшей с ними трагедии – такой же, как и моя: ее несправедливость просто выворачивала нас наизнанку.
Весь этот год я наблюдала, как люди пытались создать определенные ритуалы и наполнить их каким-то смыслом: запускали шарик в небо, устаивали бдения при свечах, пытались сочинить молитвенные служения, чтобы хоть как-то дать выход своей огромной, бездонной боли.
Именно тогда я доросла до того, чтобы полюбить заупокойное богослужение, панихиду – те службы поминовения усопших, на которые мы, православные, смотрим как на нечто само собой разумеющееся.
Я наблюдала, как протестантский пастор изо всех сил старается придумать какие-то осмысленные действия, связанные со смертью, и поняла, что мы, православные, всегда этим обладали!
Да, я не могу больше купить моему сыну велосипед или испечь для него торт в день рождения, но я могу приготовить коливо, чтобы отметить годовщину его смерти. И вместе с моим любимым приходом – молиться о его упокоении. Мне не нужно напрягать воображение, чтобы представить, будто запущенный в небо шарик как-то обозначает, что его душа освободилась. Потому что у нас есть прекрасные молитвы, которые звучат уже на протяжении тысячи лет: в эти молитвы я могу вложить свою боль, свои страхи и, самое главное, свою глубокую любовь к умершему сыну и веру в то, что Господь позаботится о нем.
Эти ритуалы, отрицаемые протестантской церковью, были моей жизнью. Попытки приверженцев протестантской веры создать какие-то новые традиции казались мне пустыми – по сравнению с полнотой наших молитв, мощных, проверенных временем, подтверждающих непреходящую связь между нами и нашими усопшими. Они никогда не умрут, но воистину живы во Христе! Да, смерть сына помогла мне полюбить православие.
Забавно, но, хотя сыновья моей свекрови выросли в Церкви, сама она не была православной. До того самого дня, когда мы вместе с ней присутствовали на очень красивом православном отпевании ее собственной свекрови. Я заметила, что такого красивого отпевания у нее самой не будет, поскольку она не принадлежит к православию. Наверное, предположила я, все ограничится тем, что придет представитель кальвинистской церкви и скажет: «Я не знал усопшую, но слышал, что она была любящей мамой и бабушкой, и я думаю, она очень любила Иисуса»… Моя свекровь приняла православие в ближайшую Страстную Субботу. Поминальные службы православных стали тем голосом, который позвал ее Домой. Они невероятно сильны.
Фото: VK/ Симбирская митрополия
Мы не знаем, как правильно горевать – это навык
На прошлой неделе я стояла и молилась на похоронах моего друга. Я знала, что в церковь в этот день пришло много людей неправославных, которые вместе с нами оплакивали потерю этого замечательного человека. Мне было интересно: что они думают о словах молитв, которые часто возглашает священник – о любви Господа к нам, о Его обещании, что мы войдем в жизнь вечную, в Царство Его Отца. Мне было интересно: привлекут ли эти молитвы их к православию, как это случилось с моей свекровью, или все это покажется им слишком странным? Ведь они воспитаны в культуре, которая отгораживается от смерти, от мыслей о жизни будущего века. Мне было интересно, ожидали ли они чего-то жизнеутверждающего, отвлекающего от потери на похоронах Дэвида и были ли разочарованы, не найдя этого?
Мы не рождаемся со знанием, как правильно горевать, правда? Это навык. Он не относится к инстинктам, он приобретенный.
Когда я впервые встретила своего будущего мужа, мне было всего 17, но к этому возрасту я уже похоронила нескольких горячо любимых мною людей. Передо мной вставали серьезные мировоззренческие вопросы, я отчаянно молилась среди ночи. Я столкнулась с этим на опыте, я испытала это. И теперь – верила, что мои любимые близкие – у Господа, в Его объятьях. Марк тогда еще не сталкивался со смертью так близко. У него не было возможности проверить представления и клише о смерти и небесах на практике.
Когда ему было около 20 лет, умер его крестный, которого он очень любил, и впервые в жизни все эти вопросы встали перед ним в полный рост. А я неожиданно почувствовала благодарность за возможность любить тех людей, которые умерли, когда я была еще ребенком. Лучше, думала я, столкнуться с этими переживаниями и проработать их в юности, чем вступить во взрослую жизнь, ни разу не столкнувшись с этими серьезными вопросами.
В Страстную Пятницу я вновь пережила смерть сына
Я всегда задумываюсь над этими вещами накануне Страстной седмицы. Впервые я попала на богослужения Страстной Пятницы в 2006 году – в мае предыдущего года умер мой сын… И на протяжении этого чудовищного и одновременно прекрасного года я осознала, что постоянно нуждаюсь в Церкви. Я полюбила богослужения будних дней, стала нуждаться в них в дополнение к воскресным Литургиям, которые посещала уже много лет. Каждая составляющая церковной жизни подпитывала меня, и я испытывала благодарность за это. Один из друзей побудил меня прийти на все службы Страстной Пятницы. Я не заставила уговаривать себя и пришла.
Службы Страстной Пятницы застали меня врасплох. Никто не сказал мне, что я намереваюсь прийти на похороны Христа!
Но это именно то, чем являются службы Страстной Пятницы. Мы становимся свидетелями крестной смерти Христа, мы обвиваем Его погребальными пеленами, оплакиваем Его и на следующее утро приносим благовония, чтобы помазать Его Тело.
И вот пришла я – женщина, которая не так давно похоронила собственного сына – чтобы услышать «Плач Богородицы» – стенания, с которыми Она стоит у подножья Креста, лицезря и оплакивая невозможную смерть Своего Сына.
Я не могла поверить, что никто не догадался предупредить меня о том, что я увижу и услышу. Не знаю, можно ли употреблять это слово в контексте произошедшего, но уверяю вас, я словно прошла инициацию – я заново переживала смерть моего сына: мы оплакивали Господа, умирающего у нас на глазах, и я будто снова оказалась в том времени, когда мы оплакивали нашего умершего Луку! Для меня Страстная Пятница навсегда останется связанной с этим воспоминанием.
Фото: VK/Татарстанская митрополия
Смерть – не победительница
После 40 дней поста мы входим в Страстную седмицу. Мы осознаем, что один из нас, тот, кто любил нашего Господа, был свидетелем Его чудес, слышал Его слова, предаст Его за 30 сребреников. Мы вынуждены признать, что и мы предаем нашего Господа. Это мы заснули в Гефсиманском саду. Мы трижды отреклись от Него. Мы каждый день продаем Его – нашими слабостями, нашей глупостью, нашим самолюбием, нашей подлостью. Постоянно предаем Его, а затем – распинаем на Кресте.
Страстная седмица ставит нас лицом к лицу с этим фактом: человечество, столкнувшись с совершенной добродетелью, чистой истиной и любовью, ответило на эту Любовь распятием на кресте.
И вот этот Крест перед нами – во время богослужения мы часами смотрим на него. Слушаем евангельский рассказ о том, как Господа схватили, как Его судили, распяли и как Он умер. И потом мы снимаем Его Тело с Креста. Обвиваем Его пеленами и полагаем в гробницу Иосифа Аримафейского.
Мы живем в культуре, которая поклоняется молодости и бежит любого упоминания о смерти. Наша православная Страстная седмица – это своего рода противоядие от этой культуры. Мы приходим в храм и плачем там, вступаем в бесконечную печаль Страстной недели, чтобы потом войти в свет Воскресения Христова.
Каждый раз, проходя Страстную седмицу и отмечая Пасху, мы пересматриваем наши отношения со смертью. Оставляем страхи и иллюзии нашего секулярного века и впитываем вечную истину о том, что смерть – это часть жизни в этом падшем мире. Мы лицом к лицу встречаем смерть, не пытаясь спрятаться от нее. И если приглядимся, то поймем, что смерть – не победительница. Мы принимаем ее и можем взирать на нее именно потому, что Христос победил смерть! И через смерть мы входим в вечную жизнь.
Перевод Валерии Михайловой
Источник – подкаст американского православного радио Ancient Faith Radio