Я стал священником прямо накануне Пасхи: меня рукополагали в Великую Субботу. Так что даже годовщину своей хиротонии я отмечаю для себя не по календарному числу, в которое меня рукополагали, а именно в Великую Субботу.
Рукополагал меня в Богоявленском соборе Святейший Патриарх. Первое дело, которое мне сразу же поручили – освящение куличей. Представьте себе, 1995 год, Богоявленский собор, куда приходили люди чуть ли не со всей Москвы. Там даже крестили желающих ежедневно в три захода.
Можно себе представить, сколько народу было на освящении куличей! И освящал я их до самого позднего вечера. Помню, у меня было большое воодушевление – поток людей с какой-то предпасхальной радостью.
Потом – ночная служба с крестным ходом. И вот мое первое участие в богослужении, как священника, я иду крестным ходом, и мне почему-то кажется, что никто не радуется. Понятно, это исключительно субъективное ощущение, но тогда я прямо расстраивался, как так, мы долго идем крестным ходом с пением «Воскресение Твое, Христе», а все какие-то серьезные, что ли, чинные, и непонятно, по какому поводу собрались. Даже первые возгласы «Христос воскресе!» звучали для меня почти механически. Я сам себе удивлялся: как же так, почему я ничего не чувствую?
И только потом, наверное уже на третьей или четвертой песни пасхальной заутрени, когда начал кадить владыка Арсений, митрополит Истринский, а тогда еще он был просто епископ, как-то очень живо, я, наконец, внутри себя понял, что Христос воскрес и Пасха совершилась.
После пасхальной заутрени меня поставили на исповедь – первую исповедь, которую мне пришлось принимать, причем несколько часов подряд: поток людей был огромен. Я был воспитанник Новоспасского монастыря и твердых правил его наместника, покойного владыки Алексия (Фролова), когда без искренних слов покаяния, без испрашивания у Бога прощения, людям грехи не отпускали. Так что к тому моменту в Новоспасском монастыре была создана хорошая покаянная дисциплина.
А здесь – поток людей, которые в храм приходят раз в год или вообще пришли первый раз в жизни, и я не знаю, что с ними делать. Потому что добиваться от них чего-то вразумительного невозможно, а тут еще громадная очередь. В общем, испытание. А еще рядом со мной поставили большое блюдо, в которое люди клали деньги. Через пару часов на блюде лежала гора этих бумажных и железных денег, и я не понимал, что мне с этой горой делать. Когда я уже уходил, ко мне подошла алтарница со словами: «Батюшка, это ваше». На это я, молодой горячий бессребреник, ответил: «Нет, я это брать не буду. Делайте с этим, что хотите!»
Мне еще в этот день пришлось служить позднюю литургию. Смотрю – вокруг никого, люди на трапезу ушли, а мне ж нельзя. На клиросе, на балкончике составил два стула и заснул. В 7 утра услышал песнопения, отметил для себя: «Ага, началась ранняя». Потом где-то в 8 проснулся, вполне себе бодрый – молодой же, 28 лет.
Душой родом я был из Новоспасского монастыря и очень переживал, что Пасха, а я не там. И уже к Светлому Четвергу отпросился, меня отпустили: «Да, иди, иди, в Новоспасском тебя тоже научат служить».
Через два года в школе-пансионе «Плесково» было мое первое пасхальное богослужение, которое я служил один, даже без дьякона. Я очень готовился к службе, все перечитал. Вот прошли мы крестным ходом, началось пасхальное богослужение. А в церковных книгах не написано, что всех нужно приветствовать возгласом «Христос воскресе!». И вот я где-то к третьей или четвертой песни Пасхального канона понял, что еще ни разу не сказал «Христос воскресе!». А люди-то все напряженно ждут, я начал мучительно вспоминать, в какой момент это нужно говорить (на самом деле-то буквально через каждый возглас). Вот такой конфуз был у меня, когда я впервые служил на Пасху один, без старших товарищей.