Наш портал продолжает серию публикаций, приуроченных к годовщине «закона Димы Яковлева».
Сегодня мы предлагаем вниманию читателей письмо Катрины Моррисс. Старшая дочь Катрины обрела семью после нескольких лет пребывания в американской фостерной системе, а ещё одна — Наташа с синдромом Дауна — так и осталась в российском детдоме после принятия закона.
Морриссы и Наташа
Нашу старшую девочку мы удочерили в 2010 из американской системы фостерных семей. Это был очень долгий и сложный судебный процесс. Ожидалось, что ребёнок вернётся в семью биологических родителей после того, как он прожил с нами почти два года.
К тому моменту, когда судья собиралась вернуть девочку в родную семью, её родители всё ещё находились в реабилитационном центре для бывших наркоманов. Внезапно они решили, что ребёнку будет лучше, если мы её удочерим. Это было настоящее чудо, поскольку сами они с тех пор так и не вылечились.
К тому времени мы решили, что будем усыновлять ещё, но не хотели брать ребёнка, за которого придётся с кем-то бороться. Мы слышали об условиях в российских домах для детей-инвалидов, знали, что пятьдесят лет назад ситуация в Америке была такой же, и испытывали ужас при мысли о жизни этих детей.
Детский дом — не лучшее для детей место, но мы понимали те семьи, которые вынуждены были отказываться от детей, не имея ни возможности позаботиться о них, ни помощи.
В своё время я работала с детьми с синдромом Дауна и знаю язык жестов, который используют, чтобы общаться с детьми, которые не могут нормально говорить. Мы решили искать в России ребёнка с синдромом Дауна, поскольку знали, что их много в детских домах, и усыновляют их крайне неохотно. Ребёнка, которого мы в итоге выбрали, до нас никто даже не посещал.
Мы начали сбор документов в ноябре 2011, а в январе нам сказали, что судьи в Санкт-Петербурге не хотят выдавать разрешение на посещение ребёнка до подписания нового российско-американского соглашения об усыновлении. Поэтому вплоть до второго июля 2012 года мы не могли приехать.
Восемнадцатого июля мы были уже в России и отправились в детский дом к девочке, которую между собой называли «Наташа». Родная мать назвала её Лерой; «Наташа» должно было стать её вторым именем, так как в переводе это означает «возрождение». Мы думали о её усыновлении как о возрождении, втором шансе попасть в семью.
Мы провели с Наташей три дня, стараясь узнать её поближе. В первый день она была расстроена тем, что не может выйти на прогулку, но отнеслась к нам тепло. В первый же визит мы показали ей на языке жестов знаки «мячик», «книга», «больше» и «ещё». Она все их запомнила и использовала во время всех последующих встреч с нами.
На следующий день нам надо было обойти восьмерых врачей для получения медицинского заключения. Однако после этого мы снова отправились в детдом. В этот визит мы показали девочке ещё знаки языка жестов, а она очень старалась с нами пообщаться, даже несмотря на то, что не знала, как говорить.
К третьему визиту Наташа очень привязалась к нам. Мы хотели потихоньку проследить за тем, как она ведёт себя в группе, но она заметила нас, прибежала, схватила за руки и возвращаться в группу категорически не хотела.
Вернувшись в Америку, мы продолжили собирать документы для суда, однако в августе пришло сообщение от судьи в Санкт-Петербурге о том, что все документы, собранные в 2011, более не действительны. Пришлось в срочном порядке переделывать весь пакет документов, включая медицинские заключения, которые были только что получены в Санкт-Петербурге.
Мы пытались продолжить сбор документов в октябре 2012, но нам было сказано, что по условиям нового российско-американского соглашения, кандидаты в усыновители должны пройти курсы из восьмидесяти часов дистанционного обучения вместо прежних десяти. В конце концов, с большим трудом, нам всё-таки удалось удовлетворить все предъявленные требования. Сбор документов мы закончили в ноябре 2012 и ждали назначения даты суда.
О возможности запрета на американское усыновление в России мы узнали 19 декабря, в Наташин день рождения и в тот день, когда документ был представлен на рассмотрение Государственной Думы. Однако мы всё ещё были уверены, что нам позволят добраться до суда, поскольку мы столкнулись с требованиями нового российско-американского соглашения, которые задержали нас почти на год. Мы были уверены, что суд не сможет отказать в семье ребёнку, который ждал её семь лет.
Однако вскоре мы поняли, что ошибались. Наши сердца были разбиты от мысли о том, что Наташа будет расти в детском доме.
Детский дом, где она находится, — очень хороший, его директор — замечательный человек и заботится о сиротах. Он сказал, что почти за тридцать лет из его детдома усыновили всего троих детей, и что им гораздо лучше расти в семьях.
С тех пор, как мы не можем праздновать Наташин день рождения здесь, мы готовимся посылать подарки детям, которые будут отмечать этот праздник с ней в детском доме. В этом месяце ей будет восемь.
Моя шестилетняя дочь до сих пор спрашивает о Наташе, иногда она рассказывает незнакомым людям в магазине, что в далёкой России у неё есть сестра.
В прошлое Рождество, когда мы ещё были уверены, что Наташа скоро будет с нами, я положила в её носок на камине зубную щётку Hello Kitty. В то время мы понимали, что пройдёт не меньше двух месяцев, прежде, чем Наташа окажется дома, но все подарки для неё были куплены и завёрнуты. После я спрятала носок в шкаф. Недавно дочь нашла его и сказала, что отдаст Наташе, когда та приедет.
Потом Нева, другая дочь, спросила, на каком месте за столом Наташа будет сидеть, когда приедет домой. Ещё она говорила о том, как они будут вместе играть. Я пыталась объяснить, что Наташа не приедет — судьи в России не разрешили ей приехать, так как уверены, что некоторые американцы ненавидят российских детей. Нева ответила, что мы не ненавидим Наташу и будем её любить. И что сейчас ей должно быть очень грустно — ведь у неё нет папы и мамы.
Недавно мы купили шапочки для детей из детского дома и новое платье для Наташи, в детском доме сказали, что мы можем это всё им отправить. Нева очень радовалась, когда узнала, что Наташа получит новое платье ко дню рождения и Рождеству. Я думаю вложить в посылку ещё и зубную щётку.
В мае 2013 года я летала в Вашингтон. Мы обратились в Конгресс с петицией, в которой просили сенаторов повлиять на президента, и просить его обсудить наши случаи с российской стороной. К сожалению, этим занялись другие люди из правительства, и их усилия не имели успеха.
По нашей просьбе, о системе усыновления и опеки в США рассказывает Елена Альшанская, руководитель фонда «Волонтёры в помощь детям-сиротам» (otkazniki.ru).
Елена Альшанская, фото из личного архива
— Елена, расскажите, пожалуйста, какие формы опеки существуют в США? И что такое фостер-семьи?
— Как и во многих странах мира, в США существует две формы устройства ребенка — временная (фостер) и постоянная (усыновление).
Как только выявляется ситуация, при которой ребенок не может оставаться в родной семье, или он найден на улице, в первую очередь, его пытаются устроить в фостерную семью. Причём в США такого ребенка отправляют не на длительное обследование в больницу, как это происходит в России, а сразу — в готовую принять его семью. Основная цель фостерной семьи — поддержка ребёнка, попавшего в сложную жизненную ситуацию.
Кандидаты в фостерные семьи проходят обязательное лицензирование, в ходе которого должны доказать свою материальную состоятельность, наличие свободного помещения для ребёнка, отсутствие судимостей и прочее. Лицензия, полученная по итогам такой проверки, может быть очень конкретной — например, дать семье право принять у себя одного ребёнка в возрасте до шести лет, девочку. Нередко эти ограничения приводят к тому, что ребёнок, выросший из определённого возраста, вынужден менять семью. Нескольких детей могут принять только семьи, имеющие для этого достаточные условия.
Заработать, а тем более, обогатиться на фостере невозможно. Насколько мне известно, в большинстве штатов участие в фостер-программах — это по сути волонтерство. Сама работа фостерного воспитателя не оплачивается, нет никакого вознаграждения. Государство выдает на ребенка бесплатную медицинскую, образовательную страховку. Семья проходит подготовку и получает бесплатное сопровождение психолога и, если надо, психиатра для ребенка. Может быть выдана разовая помощь на приобретение мебели для детской комнаты, одежды и т. п. Какую-то помощь могут оказывать профильные НКО.
Таким образом, основные мотивы, которые движут фостерными семьями, — моральные. Это желание помочь детям. Поддержка детей считается в американском обществе социальной нормой, фостерные семьи уважают.
— Какие права на помещённого в фостер-семью ребёнка сохраняют биологические родители?
— Это зависит от ситуации, и решение принимают социальные службы. Общение ребёнка с биологическими родителями регламентируется специальным договором между ними и фостерной семьёй. При этом важные решения относительно ребёнка — например, то, где он будет учиться, — без родителей не принимаются.
Первые полтора года после изъятия ребёнка из семьи все усилия социальных служб направлены только на воссоединение детей с родными родителями. Никакое постоянное семейное устройство в этот период невозможно. Только в тех случаях, когда воссоединить родную семью не удалось, начинается процесс по лишению родительских прав, после завершения которого ребёнка можно усыновить.
Кстати, отличительный момент: изъятие ребёнка из семьи в США — это процедура, которую должен санкционировать суд. Если в семье есть непосредственная угроза жизни ребёнка и ждать решения суда нельзя, социальный работник может взять на себя ответственность за его изъятие, но в течение 48 часов должно состоятся судебное заседание, где он предоставит доказательства необходимости такого шага. На это заседание обязательно зовут родителей ребенка, и им выделяется адвокат. То есть, помимо адвоката для ребенка, которого выделяет государство, выделяется ещё отдельный адвокат для семьи, если у нее нет своего.
— Есть ли в США детские дома?
— Да, в США существуют так называемые «групповые дома». Дети попадают туда, если не нашлось фостерной семьи, готовой их принять.
Как правило, такие учреждения — комплекс из отдельных строений для групп разного возраста и пола с большой территорией, по которой дети гуляют свободно. Воспитанники таких домов живут в комнатах по двое, группы имеют некоторое деление по возрасту, и практически всегда — по полу. Дети из «групповых домов» ходят в обычные школы.
При этом, поскольку персонал там все-таки сменный, нередко дети выходят из подобных учреждений с теми же проблемами, что и наши выпускники детдомов — им сложно приспособиться к жизни, самостоятельно выстроить свою жизнь в социуме.
В США выпускникам «групповых домов» не предоставляют жилья. Поэтому некоторые из них оказываются впоследствии в приютах для бездомных или в пост-интернатных центрах, где им помогают адаптироваться к жизни уже после 18-ти лет.
— Почему американцы не усыновляют детей из своих детских домов, а прибегают к международному усыновлению?
— Внутриамериканское усыновление — очень сложный процесс. Требования к усыновителям в Америке предъявляются очень строгие, особенно к материальному достатку семьи. Многие семьи просто не могут претендовать на то, чтобы усыновить ребёнка в самой Америке. Именно они чаще всего обращаются к международному усыновлению, так как это проще.
До принятия «законы Димы Яковлева» Россия была отнюдь не первой страной, куда американцы обращались в поисках детей. Детей усыновляли из стран Африки, Латинской Америки, Китая, бывших стран СНГ. По уровню затрачиваемых на усыновление средств Россия находилась где-то в среднем эшелоне.
Каких-либо чётко выраженных предпочтений к цвету кожи и внешнему виду ребёнка, по моим наблюдениям, среди американских усыновителей не существует. Конечно, многие родители хотят детей, похожих на них. И, согласитесь, россияне тоже не всегда охотно усыновляют деток с азиатской внешностью.
— Как осуществлялся контроль за усыновлёнными детьми до принятия «закона Димы Яковлева»?
— Всё было очень по-разному и неоднозначно. Надо признать, что некоторые американские агентства, занимавшиеся поиском детей для зарубежного усыновления, вовсе не предъявляли никаких серьезных требований к соискателям. Не было и единых требований к агентствам. Не обязательно семья хоть как-то сопровождалась после усыновления.
Сложность состояла и в том, что, по законам США, усыновлённый ребёнок равен в правах родному биологическому. То есть, формально социальные службы не могли прийти с проверкой в семью до тех пор, пока о ней не поступало каких-то тревожных сигналов. (Впрочем, равнозначность усыновленных и кровных детей по статусу прописана в законодательствах практически всех стран, в том числе и в российском).
Летом 2011 года было подписано российско-американское соглашение об усыновлении, по которому американские семьи, усыновившие российских сирот, должны были предоставлять социальные отчёты о детях. И, насколько мне известно, несмотря на то, что по американскому закону семьи совершенно не обязаны были это делать, практически все агентства получали такие отчеты и предоставляли нашей стороне. Впрочем, это ситуации не помогло.
В 2012 году был принят новый пакет законов, по которому все агентства, занимающиеся международным усыновлением, должны пройти лицензирование. Теперь к ним предъявляются требования, которые должны изменить ситуацию — они обязаны готовить и сопровождать семьи усыновителей. Возможно, отчасти к этим переменам привел и российско-американский конфликт и запрет на усыновление из США. Но насколько я знаю, претензии к этой сфере были не только у РФ.