«Каждую ночь мне снится кошмар — я не могу помочь ребенку». Реаниматолог спас девочку в самолете
Вскоре после взлета шестилетняя девочка пожаловалась родителям, что у нее заболела нога. Они дали ребенку половину таблетки пенталгина.
— Через час после взлета у ребенка развилась клиника анафилактического шока — одышка смешанного характера, сыпь на теле, тахикардия, нитевидный пульс, спутанность сознания, психомоторное возбуждение, — писал в Instagram Василий Жданов.
Вместе с коллегами боролся за жизнь ребенка. «Катетеризация периферической вены, адреналин в/в, инфузия NaCl 0,9%, преднизолон в/в», — его назначения.
Спустя 10 минут после начала лечения пациентке стало легче — одышка была купирована. Через 15 минут — прошла, сознание стало ясным, сыпь побледнела. Ребенок уснул. «Мы в этот момент летели над Атлантическим океаном», — отметил врач.
— Все необходимые медикаменты были у вас с собой или их предоставил экипаж самолета?
— Все это действительно было на борту. Я удивился, что есть несколько аптечек: одна для использования немедицинским персоналом, другая — для врачей. Чтобы воспользоваться второй, нужно сообщить, что ты врач, и что готов заполнить всю необходимую документацию, и оставляешь информацию о себе, и пишешь причины, по которым ты вводил те или иные препараты. То есть берешь всю ответственность на себя.
— На борту кроме вас оказался еще один медик?
— Нас было трое. Я писал в Instagram, что помогала еще и моя жена — она тоже врач, детский эндокринолог. А третьей была Юля — гинеколог. У нас получилась крутая бригада, мы очень слаженно работали!
У меня сохранился контакт родителей девочки, я на следующий день звонил им, меня заверили, что с ребенком все в порядке.
Пациент в порядке, а спустя минуты он попадает на ИВЛ
— В Instagram вы пишете, что работали в ковидарии, и «там зверская нагрузка, и медики испытывают потрясения». О каких потрясениях идет речь?
— В ковидарии — как на войне! Я, правда, не был на войне, но, подозреваю, там происходит что-то такое же.
Это массовое поступление большого количества пациентов, стремительное ухудшение состояния, тяжесть клинической картины.
Мы с коллегами делились мнениями и пришли к выводу, что во всей нашей практике мы не видели такой болезни, при которой так стремительно человеку становится хуже.
Еще только вот пациент себя чувствует неплохо, а через несколько десятков минут он уже находится на аппарате ИВЛ, и у него рушится все. И ты в этот момент похож на Волка, который ловит яйца, из детской игры. И с каждым разом становится сделать это все сложнее.
Первый раз я работал в ковидарии с 15 августа, и тогда мне казалось, что все плохо. Второй раз я зашел 1 ноября и понял, что сейчас гораздо хуже, чем летом.
— Вы готовы идти туда в третий раз?
— Конечно, сколько раз позовут, столько и пойду. У нас такая система: мы записались добровольцами еще в марте, и всех нас ставят теперь в известность, когда следующий заход. Но это не принудительно, ты в любой момент можешь сказать: «Нет, я больше не пойду».
Конечно, сейчас пациентов гораздо меньше, чем осенью, но еще неизвестно, что будет в марте-апреле, когда начнется сезонный подъем.
Родители вырывают ребенка и говорят: «Вы убиваете его»
— Не жалеете, что пошли в медицину?
— Нет, однозначно нет. Перед полетом на Кубу мне предложили перейти на постоянную работу в футбольный клуб. Я полушутя сказал тогда маме: «Может, бросить все и пойти в тренеры? Тем более это детская мечта». На днях я снова был в гостях, говорили про историю в самолете, и она сказала: «Это тебе Бог показал, что не надо никуда уходить!»
Я подрабатываю тренером вратарей в футбольной школе «Олимп», где занимается моя дочь. Она тоже вратарь! Сын играет в баскетбол, а жена любит гонять на велосипеде, бегать, заниматься йогой. Я с семи лет учился в футбольной школе, а когда пришло время поступать в институт, нужно было выбирать, что для меня важнее. И в приоритете оказалась медицина.
— Почему?
— Это детская мечта! Я помню, как она возникла, хотя даже не знаю, почему. Я сидел на уроке сольфеджио, в 7-м классе. Сольфеджио — очень скучные уроки. И эту картинку вижу, как сейчас: я смотрел в окно, шел дождь. И мне как будто ударило в голову: «Я хочу быть врачом!» Не знаю, почему так, я в семье первый, кто стал медиком.
С дочерью Варей
Потом в медицинский пошел мой младший брат, он тоже детский анестезиолог-реаниматолог, мы работаем вместе в одном отделении. Мечта сбылась!
— Детская реанимация — место боли и страдания, вы не боялись, что будет тяжело психологически?
— У меня было желание: сделать так, чтобы детям было и не больно, и не страшно.
При этом я категорический противник открытой реанимации. Эту тему несколько лет назад активно лоббировал Константин Хабенский — очень хороший человек, но далекий от медицины. Он задавал вопрос Владимиру Путину: «Почему не пускают к детям в реанимацию?» И, казалось бы, правильный вопрос.
Но такое если и возможно сделать, только не в наших реалиях. Для начала нужно построить нормальную больницу, чтобы подобная идея была осуществима. В наших же условиях это не больницы, а сараи, построенные в 1940-50-х, в которых нет совершенно никаких условий.
Люди будут ломиться в реанимацию и мешать мне лечить детей. У нас совершенно неподготовленные родители — ни психологически, ни эмоционально, ни интеллектуально. Они не понимают, что мы делаем. Я сталкивался с ситуациями, когда ты пытаешься оказать помощь, а родители вырывают ребенка и говорят: «Вы убиваете его», по сути дела, убивая его сами.
Я работал в Мексике, в США, смотрел, как организована реанимация. И там реализован принцип: один пациент — одна медсестра — одна палата. Вот там я двумя руками за открытую реанимацию. А здесь, где в одной палате лежит три-четыре пациента, это нереально.
— Есть опыт НКМЦ им. З.И. Круглой в Орловской области, где сделали открытую реанимацию, мотивируя это следующим: благодаря близости родителя к ребенку, последний быстрее выздоравливает.
— Это сложный вопрос, на самом деле. Смотря к какому ребенку и в каком состоянии. Если он находится на ИВЛ в медикаментозном сне, это абсолютно бессмысленно. Он не осознает, кто с ним рядом, он ничего не слышит и не видит.
Во-вторых, если ребенок контактный и способный хоть как-то понимать, что с ним делают, и у него достаточно терпеливые и понимающие родители, тогда их присутствие может придать ему сил. Как правило, это дети младшего школьного возраста.
Если же пациент младше семи лет либо родители не способны ему объяснить, что с ним делают, у них недостаточно эмпатии, то нахождение рядом дестабилизирует и ребенка, и родителей, и обстановку в лечебном учреждении.
Василий Жданов
— В Instagram вы писали, что перед наркозом всегда рассказываете взрослым пациентам, какие манипуляции будете с ними проводить. Но если они не всегда готовы адекватно понимать и принимать эту информацию, может, не говорить с ними об этом?
— Мы должны говорить пациентам о том, что будем делать перед тем, как они подпишут информированное согласие. Чтобы это согласие стало действительно информированным, я должен вам подробно рассказать о предполагаемых манипуляциях, чтобы вы как взрослый человек приняли ответственное решение: хотите вы этого или нет.
Если вы родитель, я подробнейшим образом расскажу вам, что буду с ребенком делать, как он будет себя вести после наркоза. Для чего это делается? Чтобы вы могли принять взвешенное решение, чтобы спокойно чувствовали себя в послеоперационном периоде, понимая, что все идет согласно ранее изложенному плану.
Если же пациент попадает ко мне на стол в экстренном порядке — травма, кровотечение, еще что-то, то вероятнее всего, что говорить о манипуляциях я ничего не буду. Я скажу только: «Все будет хорошо». Потому что операции в любом случае не избежать, и я лучше вас обману и успокою. Ну как обману? Я всегда надеюсь, что все будет хорошо, а если вдруг все будет плохо, про мой обман вы просто не узнаете.
— В вашей практике какой вариант случается чаще?
— В плановой анестезиологии и педиатрической экстренной — стучу три раза по дереву — только хорошо. А со взрослыми бывало по-разному.
Тяжелые ДТП, ножевые и огнестрельные ранения… Мы как на войне. Как будто война идет, только никто об этом не объявил.
— Вы помните первую смерть в своей практике? Насколько она была страшной для вас?
— Когда я работал в детской реанимации первый год и у меня никто не умирал, мне каждую ночь снился один и тот же кошмар: поступает ребенок, я не могу ему помочь, и он погибает. На работу каждое утро я шел, как на каторгу. Потом это ощущение ушло, но смерть каждого пациента я помню. К счастью, их было не так много, но как будто от тебя отрывают кусок. Это тяжело.
— Что помогает сбросить этот стресс?
— Честно говоря, его не сбросить никак. С этим нужно научиться жить. Спорт или алкоголь — это способы попытаться забыть какие-то моменты. Но если вы их забудете, это уже будете не совсем вы?
Василий Жданов
«Дети просят меня рассказать что-нибудь свое, не по книжке»
— Год назад вышла ваша книга «Дюжина-утюжина и два стишка-смешка». Откуда интерес к творчеству?
— Эта книга — сборник детских стихов. Изначально их было 12, а потом добавилось еще два. Поэтому такое название. Она получилась так: я начал сочинять стишки — небольшие четверостишия, для того чтобы смешить своих детей перед сном. Они всегда просили: «Расскажи какую-нибудь историю», а книжки читать не хотели.
Я вот любил, когда мне читали книжки на ночь. А дети — и сын, и дочь, не любят, когда я читаю им на ночь, они просят меня рассказать что-нибудь свое. Я очень хотел, чтобы они знали классическую прозу и поэзию, и решил сделать такой «мостик» через свои стишки. Так постепенно набралось их на книжку.
Потом, я еще работаю преподавателем в медицинском университете, и одна моя студентка увлекалась рисованием. Мы скооперировались, она выступила иллюстратором, а я — автором стихов. И получилась такая детская книжка, на мой взгляд — симпатичная. Детям нравится!
— Она вышла большим тиражом?
— Нет, небольшим, как самиздат в 70-х. Я не старался продвигать книгу в издательство. У меня и времени особо на это нет, и, положа руку на сердце, я думаю, что художественная ценность этой книги не очень высока. Больше всего в ней мне нравятся иллюстрации! Вот, например, стихотворение «Цвета кота».
Есть серый кот, есть рыжий кот,
Есть черный, и наоборот.
С пятном, пушистый, лысый есть.
Да всех, наверное, не счесть!
И разве так уж важен цвет,
Кто и во что, и как одет?
Есть добрый кот, есть злой.
Есть умный, глупый. Есть плохой.
И каждый сможет сам решить,
С кем ему хочется дружить.
И если друга выбирать,
На что смотреть — тебе решать.
Вот такие стихи, для младшего и среднего школьного возраста.
— За последний год вы еще что-то писали или творческий багаж пока не накопился?
— У меня есть еще детские стихи, и они понемногу набираются на вторую книжку. Еще я пишу прозу для взрослых, но она еще не опубликована. Это просто проза, без морали, рассказы, основанные на реальных событиях.
— Ваши рассказы связаны с медицинскими реалиями?
— Медицинские реалии — это слишком острая тема, чтобы об этом писать. Мне кажется, что все остросоциальное — это не проза, а больше журналистика, которая мне тоже интересна. Я иногда пишу колонки как внештатный корреспондент, но проза и журналистика — это две совершенно разные вещи. И все это хобби для меня.
Фото: 2balls2/Instagram