Жажда поиска
– Владыка, я прочитала о вас в вашем блоге. Там есть и ваша автобиография. Однако из нее мне не совсем понятно, как так получилось, что физик пришел в церковь? Ведь всегда считалось, что те, кто изучает точные дисциплины, всё подвергают скепсису, что к вере легче приходят гуманитарии…
– Я бы не сказал. Сколько глубоко верующих ученых мы знаем! Это и Паскаль, это и Эйнштейн, можно еще многих перечислить! Когда человек начинает глубоко изучать окружающий мир, природу, он, во-первых, понимает, насколько гармонично устроен этот мир, независимо от того, изучает он структуру вещества или само вещество, его взаимодействие с другими веществами, жизнь он изучает или социальные науки, психологию изучает или занимается философией. Он не может не прийти к Богу, если он действительно честно и глубоко изучает окружающий мир.
С другой стороны, каждый человек – образ Божий, в каждом человеке заложена красота, стремление к красоте, к Богу как красоте. Технари же как раз не избалованы красотой – живописью, литературой, музыкой, философией, – поэтому они стремятся где-то ее обрести.
Когда я учился в университете, я был поражен, сколько на нашем факультете было талантливых ребят, талантливых не только в учебе, но и эмоционально. Они писали замечательные стихи, прекрасно пели, устраивали вечера, издавали великолепную, умную стенную газету – красивую, философскую, с юмором.
А как-то, помню, на лекции по истории КПСС, которую мы терпеть не могли, двое моих друзей из группы радиофизиков законспектировали скучнейшую лекцию белым стихом. И это получилось настолько великолепно, что я ее помню наизусть до сих пор.
Те, кто изучает и исследует окружающий мир, добросовестно и самоотверженно, они не могут не прийти к Богу. Задача – ждать, когда Господь им откроет через мир самого себя, а дальше у каждого свой путь. Пойдешь ты по нему или нет – зависит только от тебя.
– Как вам это открылось?
– На мне, можно сказать, осуществились слова Феофана Затворника. Он говорил о том, что в каждом человеке есть образ Божий, а этот образ Божий представляет из себя, во-первых, голос совести, во-вторых, жажду Бога, и в-третьих, стремление к поиску. У меня это стремление было постоянным. Я правда не знал, к чему я стремлюсь. И время от времени, довольно часто, возникали цели, к которым я пытался устремить свою жизнь. Это была философия, психология, это была живопись, музыка, литература. Но позанимавшись некоторое время в том или ином направлении, я понимал, что это не мое, это не то.
Когда у меня появилась возможность встретиться со священнослужителями, я открыл для себя, что православие – это синтез всего лучшего в миру. И каждое из гуманитарных направлений православия значительно выше, чем мирское. Скажем, есть живопись, а есть иконопись, есть музыка, а есть церковное пение, есть поэзия, а есть гимнография, есть философия, а есть богословие. И когда я встретился с этим богатством, я узнал в этом свой путь.
Встреча
– А как произошла встреча?
– Встреча… Началась перестройка, священнослужители получили возможность свободно общаться с людьми. Я узнал, что в нашей фундаментальной библиотеке университета будет встреча с местным архиепископом. Кто это такой, что значит «архиепископ», я, конечно, не знал. Но мне было интересно познакомиться с ним. Тем более, тогда упал железный занавес, мы получили возможность говорить с людьми другого мировоззрения, других национальностей, другого менталитета. А здесь – человек совершенно другого мироощущения, другой веры!
На встрече с владыкой Хризостомом я был поражен, во-первых, тем, как он держался. Его не смущало ничто. Вопросы к нему были разные – и открытые, и доброжелательные, и заинтересованные, и каверзные. И провокационные… Он прекрасно держался, к каждому человеку он обращался так, будто это был его самый добрый знакомый. Меня это очень удивило, удивило приятно. Я с такими людьми раньше не встречался.
Ну и, во-вторых, меня потрясла не то что его эрудиция, а умение дать на каждый вопрос очень глубокий ответ. Потом я понял, что ему позволяли это делать его вера, знание святоотеческих трудов, знание православного богословия. Он отвечал на вопросы, касающиеся искусства, литературы, политики, будущего нашей страны.
– А вы сами спросили что-нибудь?
– Нет. Я опоздал немного, а там было настолько много народа, что я вынужден был стоять за дверьми зала, потому что не смог войти туда. Мой рост мне позволял и оттуда всё видеть. Но даже если бы мог, я всё равно не спросил бы. Во-первых, я не знал, о чем спрашивать, он был для меня совершенно новый человек. А во-вторых, уже то, что он сказал во время этой встречи, было для меня более чем достаточно для того, чтобы начать размышлять.
– А что-то запомнилось, потрясло больше всего?
– Да. Он сказал во многом очень пророческие слова: сейчас повеяли свежие ветры перестройки, и мы с вами начинаем узнавать о многих людях, которые созидали нашу Россию, отдавали за нее жизни, проливали кровь, трудились для нее и для нас. Эти люди действительно достойны того, чтобы о них помнить и знать их. Но я бы хотел, чтобы каждый из здесь присутствующих помнил, что и многие священнослужители и архиереи Русской Православной Церкви сделали для нашего отечества и для нас с вами очень много. Сейчас возобновляется памятник к 1000-летию Крещения Руси, и я бы хотел, чтобы на этом памятнике вместе с Александром Невским, Дмитрием Донским был и священнослужитель Сергий Радонежский. Церковь для нас с вами сделала не меньше, чем все остальные.
Хотите, я подарю вам Библию
– А после встречи?
– А потом, после его публичной встречи, я решил с ним встретиться сам, уже лично. Во-первых, потому что он был интересен мне. Во-вторых, у меня появились вопросы. В-третьих, хотелось просто пообщаться с таким необычным человеком.
Через некоторое время я узнал, что он выступал в одном из институтов Академгородка, где работали мои друзья. И когда они передавали содержание этой встречи, то сказали, что кто-то из присутствующих в зале спросил его, как можно с ним встретиться. Владыка говорит: «Каждое воскресенье я служу в Знаменском монастыре». И я туда пошел.
Пришел во время богослужения. В тот день я просто стоял и ждал окончания службы, ничего не понимал, не осознавал, мне было неинтересно. Там было несколько бабушек и я, единственный молодой человек. Когда закончилось богослужение, владыка вышел из алтаря, пошел через храм к выходу, посмотрел на меня и, ни слова не говоря, прошел мимо. Я окликнул его, попросил о встрече.
И в один из будних дней я пришел к нему. В основном говорил он, отвечал на мои вопросы, я слушал. Надо сразу признать, что мы не понимали друг друга. Вернее, я-то его старался понимать, он меня не понимал вообще.
– А что вы спрашивали?
– Я спросил, скажите, что есть добро, а что – зло. Он говорит: «От человека вашего возраста (а мне было уже 27 лет) и вашего образования слышать такой вопрос очень странно». И он начал мне говорить вроде бы не по теме, отвечать на то, что он услышал – драться нехорошо, курить нехорошо… Мне бы следовало сказать, а как Церковь понимает эти вопросы?
Так мы проговорили четыре часа. В конце концов, он спросил: «А вам нравится Библия?» Я говорю: «Не знаю, потому что не читал». «А хотите, я вам подарю Библию?» – спрашивает. Конечно, хочу! Это было юбилейное издание Библии к 1000-летию Крещения Руси, очень красивое.
Попрощались мы, я ушел, а для себя решил, что больше встречаться с ним не буду. Он отвечает не на те опросы, которые я задаю. И ему, я так понял, было не очень интересно со мной общаться. Но сам по себе факт, что священнослужитель подарил Библию, мне очень льстил. Я показывал ее своим друзьям, хвастался.
При встрече владыка дал мне номер своего телефона, чтобы, если возникнут вопросы, я мог позвонить. Я решил поблагодарить его за Библию. Позвонил, и как-то в разговоре пришло мне решение – еще раз увидеть владыку.
Я пришел с намерением побеседовать с ним, и на этом завершить наше знакомство. Но во время разговора он дал мне понять, что заметил, что я не совсем удовлетворен прошлой встречей. И предложил мне почитать «интересные книги» – это был четвертый том святителя Игнатия Брянчанинова, «Аскетическая проповедь». Когда я открыл книгу святителя Игнатия и начал читать, с первых же строк я понял, что это то, что мне нужно. Я бы не смог тогда объяснить, почему я так подумал.
Я прочитал святителя Игнатия, потом владыка меня познакомил со священнослужителем, который прошел тот же путь, что и я, закончил университет, принял священный сан. Именно этот священник помог мне сделать первые шаги в Церкви. А затем крестил меня в Байкале.
Я сказал, что выйти из партии не могу
– И как это? Холодно? Байкал ведь и летом холодный!
– Холодно. Это был октябрь. Но я не заболел. Холода не чувствовал. Было такое неосознанное чувство обновления, я понимал, что кончился какой-то путь в моей жизни, началось что-то новое.
– Это было, всё-таки, осознанное крещение?
– Да, осознанное. Это были самые первые дни перестройки, когда не было еще волны хлынувших в Церковь. Я работал в своем институте, был секретарем в партийной организации.
– Не побоялись потерять работу?
– Я как-то не думал об этом. Правда, священнослужитель, который меня крестил, потребовал, чтобы я вышел из партии. И хотя я понимал, что решение уже принято и я уйду из института, я сказал ему, что сейчас выйти из партии не могу, потому что я – секретарь партийной организации, меня выбирали наши коммунисты, а это мои друзья, это люди, которые на меня возлагают какие-то надежды.
Тем более, в институте тогда было очень сложное положение. Снимали нашего директора, пытались поставить нового, и если бы я в тот момент ушел, это бы выглядело предательством, это было бы ударом и по коллективу, и по нему.
И вот мы с этим батюшкой немного повздорили. Вернее, он не понял меня, и начал говорить, что я не христианин, раз так поступаю и так далее.
– А вас задело то, что он так сказал?
– Нет, меня это нисколько не задело, потому что внутри было чувство, что прав я, что я не могу подводить людей, хотя уже и не разделяю их коммунистические взгляды, но не могу отнестись к ним непорядочно. Потом, когда директора уже сняли, партия начала разваливаться на глазах, я просто пришел в партком и сказал: «Вот мой партбилет, всё».
– У вас был период неофитства? Когда у меня был период воцерковления, мне казалось, что все священники правы…
– Нет, у меня так не было. Я сразу всё поменял, сразу всё оборвал, но, однако, понимал, что люди при этом страдать не должны.
Это мое!
Очень быстро после этого, почти сразу же, я оказался в монастыре. Владыку перевели из Иркутска в Литву, в Вильнюс. А там был свой мужской монастырь. Я взял трехмесячный отпуск, который полагается на написание кандидатской, и поехал туда. Когда я оказался в монастыре и владыка меня поселил в монашескую келью, я понял, что вот это – мой путь. Всё. Это мое!
И еще один был такой момент… Рано утром я поднимался, шел на богослужение, стоял на клиросе, слушал, молился, выполнял послушания. А потом, когда я возвращался с богослужения в келью, случалось нечто необычное: только я садился на кровать у себя в келье, вдруг оказывался в воздухе. Это было необычайно яркое ощущение, гораздо более яркое, более осязаемое, чем вот сейчас, когда мы с вами разговариваем. Я просто летал в голубом небе, внизу была ярко-ярко зеленая трава, было ощущение полета, абсолютно реальное. И так было несколько недель.
Господь меня привел в монастырь очень быстро. Он принял мое отречение от мира. Но одновременно я не терял реального взгляда на людей, я видел, что священнослужитель, который меня крестил, не был святым. Я видел его недостатки, я не осуждал, мне было важно, что он для меня делает. Я видел недостатки владыки, но меня тоже это нисколько не тронуло, я был ему благодарен за то, что он сделал для меня.
Потом, когда я оказался в монастыре, я видел недостатки монахов, но прекрасно понимал, что и у меня тоже есть недостатки. И когда мне говорили, вот, тот, тот брат делает не то, что положено, внутри себя я знал, что пришел сюда не для того, чтобы видеть недостатки других. А чтобы увидеть свои.
– А как ваши родители отнеслись к этому стремительному уходу из мира?
– К этому времени моих родителей уже не было в живых. Папа умер, когда мне было 12 лет, мамы уже тоже не было. В семье я был один. Двоюродные братья и сестры не возражали, они говорили, что я сам решаю, как мне жить, ведь я взрослый человек. Они, правда, приятно удивились.
Наша бабушка была верующим человеком, и вся наша семья, даже не осознавая того, и дяди, и тети, и племянники мои, в глубине души верили. Кто-то понимал, кто-то не понимал, кто-то ходил в церковь, кто-то не ходил. И когда они узнали, что я ухожу в монастырь, были очень рады.
– А вам льстило это?
– Нет, нет. Я шел для конкретных целей – стать хорошим монахом.
– А как вы себе это представляли?
– Пока никак. Я представлял, что монах должен быть хорошим, а как это – не представлял. Примеров у меня не было, литературы тогда никакой о монашестве, даже в нашей монастырской библиотеке, не было. У меня не было представления, что такое хороший монах, но понятие, что я должен стать хорошим монахом, у меня было. Как и в любом деле. Если я изучал физику, значит, физику должен хорошо знать, если я работал в медицине, должен быть хорошим кибернетиком. И здесь – хорошим монахом.
– А были у вас какие-то такие падения или ошибки?
– Вы имеете в виду, уже после прихода в монастырь? Испытания были, конечно. Но эти испытания были связаны с моим духовным становлением. Ну, например, владыка Хризостом был человеком очень строгим, а я – человеком, сформировавшимся в миру, окончившим университет. Друзья, которые меня когда-то окружали, знакомые – все ко мне относились с уважением. Но владыка был человеком резким, и он позволял себе, с моей точки зрения, такие вещи, которые воспитанный человек себе не мог позволить никогда.
Он мог отчитать меня при всей братии, причем довольно резко и, как мне казалось тогда, несправедливо, необоснованно. Например, выйти на трапезу и в течение всей трапезы отчитывать меня. Мне тогда было очень непросто. Обидно было. Какое-то ответное возникало недоброжелательство. Умом-то я понимал, что необходимо мне смиряться. Но несправедливость чувствовалась. Сейчас я понимаю, что он во всём, во всём был прав.
– Да?
– Видите ли, я был человеком взрослым, сформировавшимся. Не церковным. И владыка всё это видел. И даже за тем, что я делал, и за тем рвением, которое при этом проявлял, он видел если не гордость, то слабость. Я делал это не для Бога. Не ради Бога. А по самонадеянной привычке, которую в миру обрел. И видя это, он меня смирял.
– А не было желания уйти?
– Нет! Никогда. Это мое. Я и сейчас, если была бы возможность вернуться в монастырь, я бы ни дня не думал, ни минуты. Но вот сейчас так получилось, что Господь поставил меня на другое служение.
«Предаться воле Патриарха»
– А как так получилось?
– В 1996–97 годах были юбилеи нашей Литовской епархии. Первая дата – четырехсотлетие нашего монастыря, вторая – 650-летие со дня крещения великих мучеников Литовских. Святейший Патриарх Алексий тогда решил посетить нашу епархию.
Мы готовились к этой встрече целый год. Он побыл у нас почти три дня. Мы целый год учили службы и архиерейским чином, и патриаршим. А я до этого посещал Валаамский монастырь, и мне там очень понравилось. И я решил туда перейти.
Договорился с настоятелем этого монастыря, тогда еще отцом Панкратием, он сказал, мол, приезжайте. Я собирался туда перебраться после наших торжеств. А тут, после того, как святейший Патриарх приехал, владыка Хризостом пришел к нам на трапезу и говорит: «Вот, я решил произвести Игнатия в сан игумена». А я ему, мол, владыка, простите, пожалуйста, я хотел пойти в Валаамский монастырь, а там игумен только один – сам настоятель, все остальные иеромонахи. Если вы меня произведете в игумены, я не смогу туда уйти. А владыка на тот момент уже получил согласие святейшего на мое «повышение». Ну вы можете представить, что там было…
– Не могу. Расскажите. Он ругался?
– Конечно. Он оказался в очень неприятном положении – получил согласие Святейшего, а теперь что, отказываться от него, что ли?
– И вы остались там?
– Нет, нет. Владыка – вспыльчивый человек, отходчивый и очень справедливый, исключительно справедливый. У него не было человекоугодия никогда и ни к кому. Он всегда говорил мне: священник – это столб, к которому не привязываются, а на котором висит табличка «Бог там» и всё. Ну, в конце концов он мне говорит: «Хорошо, собирайтесь, но только после визита Его Святейшества».
– И вы ушли?
– Потом всё очень быстро стало разворачиваться. Владыка был избран членом Синода. После очередной сессии он приглашает меня и говорит, что Святейший Патриарх Алексий обратился ко всем епископам с просьбой найти человека, который бы мог поехать на Камчатку архиепископом. Владыка предложил мою кандидатуру. Но Патриарх сказал: «Только с его согласия. Не заставляйте».
Я решил спросить об этом архимандрита Иоанна (Крестьянкина), которого считал своим духовником. Обычно ездил к нему, а теперь отправил письмо. И буквально через два дня получил ответ. Сердце забилось от мысли, что в этой бумажечке моя будущая жизнь. Я пошел в храм, встал перед образом «Спас в силах» на колени, положил на престол письмо, помолился. Читаю письмо, а там написано: «Предаться воле Патриарха». Я пошел к владыке, сказал, как есть. Он обрадовался: «Всё, собирайтесь, поедете на Камчатку».
«Первое время даже стулья в епархиальном управлении не переставляй!»
– И как встретила вас Камчатка?
– Ужасно. Это было 16 апреля 1998 года. На улице – дождь со снегом. Разгар перестроечного периода. Камчатка уже не была той советской Камчаткой, закрытым стратегическим регионом. Меня встретили священники, губернатор, мы поехали в город из аэропорта – страшные дороги, невероятные ямы, серый снег с дождем. Мрачное уныние… Заезжаем в Петропавловск, подъезжаем к кинотеатру, машина останавливается – приехали. Захожу, а там амфитеатры, сцена, а на ней – деревянный иконостас стоит с бумажными иконами.
На следующий день поехал город посмотреть, и впечатление еще более ухудшилось. Камчатка тогда не всегда топливом снабжалась, на улице холодно, а в домах еще холоднее. Дома покосившиеся, грязные, просто ужасный город. Заехали в центр города, там деревянный дом покосившийся, с одной стороны два швеллера подпирают, чтобы не упал. На доме написано большими белыми буквами: «Памятник архитектуры, охраняется государством».
– Что труднее всего было? Вот эта неустроенность?
– Вы знаете, нет. Я принял епархию такой, какая она есть. И еще, когда я ехал сюда, епископ Алексий Орехово-Зуевский мне сказал: «Мой тебе совет – иди туда, куда тебя позовут. Никому не отказывай». И я это запомнил. А владыка Ювеналий мне сказал: «Первое время даже стулья в епархиальном управлении не переставляй!» То есть ничего не меняй сразу, с наскока. Присмотришься, потом уже, с пониманием…
И еще один момент. Буквально за неделю до хиротонии я вдруг почувствовал, что Господь рядом, почувствовал, что Он здесь. Вот с тех пор Он рядом.
– Оторванность Дальнего Востока от Москвы, она сейчас больше еще стала? Это сказывается, это проблема?
– Ну с одной стороны, если говорить как священнослужителю, я этой оторванности не ощущал, не потому что ее не было, а потому что для меня ее не было. Я прекрасно понимал, что нужно сейчас трудиться. И что Господь даст мне, то я и должен сделать. Я понимал, что Церковь находится далеко не в самой лучшей обстановке, ситуации. И ждать помощи от Московской Патриархии не следует, потому что у Церкви достаточно много других задач, очень важных.
Конечно, я чувствовал и молитвы святейшего Патриарха Алексия, я чувствовал его внутреннюю и духовную поддержку, он всегда меня принимал в любом случае, когда бы я ни приезжал. Он иконостас купил для нас, купола подарил и многое другое сделал. Но я понимал, что мы не можем паразитировать, и, понимая это, я старался трудиться. Поэтому я не чувствовал оторванности.
А вот наши руководители – губернатор и мэр – постоянно говорили мне, что на Камчатку руководители страны не обращают внимания. И так оно и было. Строительство там не велось, сельское хозяйство было загублено, и ничего не делалось для того, чтобы оно возобновилось. На Камчатке особые погодные условия, там сильные ветра, так называемые горизонтальные дожди, из-за которых фасады домов, да и сами строения разрушаются очень быстро. Если их не ремонтировать, город становится в мгновение ока унылым, страшным, серым. Так это было.
– А какие были настроения у людей?
– Совсем немного людей чувствуют себя там дома, оседлыми камчадалами. Остальные приезжают туда еще по инерции, думают, что можно быстро заработать и уехать. Хотя те, кто трудится на Камчатке – замечательные люди. Я молюсь за них, поминаю их всегда, с радостью и глубокой благодарностью вспоминаю эти 13 лет, когда мы вместе трудились.
Хотя сначала Камчатка меня приняла несколько настороженно. Возможно, подумали, что еще один временщик приехал. Где-то года два ко мне присматривались. А затем постепенно мы начали сотрудничать. С первого же дня моего пребывания там два раза в месяц я начал проводить публичный лекторий. Я пошел на телевидение, на радио, договаривался со школами, встречался со школьниками. В последние годы пребывания на Камчатке у меня было 50 классов.
– Вы сами вели уроки?
– Да.
– И как у вас впечатления?
– Очень хорошие! Если с детьми говорить по-доброму, с любовью, если уважать их – несмотря ни на что – ведь, в конце концов, они всё равно они наши дети, если слышать их… Это же люди! У меня было иногда по 5-6 уроков в день. Я спрашивал – о чем бы вы хотели поговорить?
– А с кем-то из ребят сложились дружеские, близкие отношения?
– Очень со многими. Сначала мне казалось, что я не смогу справиться. А потом, когда я посмотрел на них, потрудился с ними, я понял, что их волнуют те же темы, что и всех нас – есть или нет жизнь после смерти, есть или нет любовь и что это такое, как создать семью, смысл жизни, дружба, отношения с родителями… У многих ребят неблагополучные семьи. Вот те пять-шесть тем, которые их интересуют.
– А кроме уроков, что еще происходило?
– Одновременно мы строили храмы, основали два монастыря, женский и мужской. Раньше на Камчатке никогда не было монастыря. Даже газеты начали выпускать – «Наша Камчатка» и «Блокпост». Чтобы наладить церковную жизнь, я ездил по Камчатке, неоднократно посещал все приходы. Мы создали много новых приходов. Когда я приехал, было 18 приходов, когда уехал, 45.
– Я знаю, что для многих приходов приезд архиерея – обременителен: надо подарки готовить, кто-то из архиереев берет деньги…
– Камчатка – бедный регион. Но если архиерея встречают хорошо – в смысле, накрывают хороший стол, то что в этом плохого? Архиерей не сам садится и кушает всё один, он садится со всеми клириками, за столом ведется беседа. Архиерей спрашивает, чем вы живете, какие у вас трудности, чем я могу помочь.
Я не возил с собой никогда никого, ездили только я и водитель, может быть, какой-то священник. И я делал всё то, что делает священнослужитель. Крестил, проводил катехизацию, венчал, ходил по домам, освящал автомобили, освящал квартиры, всё, что любой батюшка делает. И одновременно везде и всегда старался доносить до людей истину Христову. Всегда, когда приезжал в любой поселок, договаривался с директором, чтобы мне дали возможность поговорить с преподавателями, с детьми, со старшеклассниками, выступить на радио.
Воинское звание – епископ
– Камчатка – пограничный регион. Какая велась работа с военными?
– На Камчатке находится первая, по-моему, по значению, база атомных подводных лодок, и вся остальная военная структура была создана, так или иначе, под нее – и танковый полк, и авиация, и сухопутные войска, и всё остальное.
Первыми, кто меня пригласил для встречи, были военные. Начали разговаривать, я говорил о патриотизме, о вере, о том, что военному нужно иметь долг, знать, что такое честь, что главное – вовсе не деньги. А тогда в армии было всё ужасно, офицеры не получали деньги по году, жены полковников, капитанов первого ранга, командиров экипажей, офицеров вынуждены были пирожки печь и продавать. Офицеры вынуждены были носить домой то, что останется от трапезы матросов. Это было страшное унижение.
Ну, и вот один человек поднимает руку и говорит: «Хорошие вы слова говорите. Правильные. Патриотичные. А сами бы вот смогли с нами, например, совершить переход в атомной лодке?» Когда при всех об этом спрашивают, как-то неловко сказать, что у тебя там дела или что ты занят сильно. Я и говорю: «Смог бы». «Ну что ж, у вас есть такая возможность, через три месяца с Северного морского флота наш корабль будут перегонять на Камчатку. Согласны?» «Конечно!»
Я и не предполагал, что до дела дойдет. Даже не думал. И тут – телефонограмма из штаба ВМФ, что такому-такому разрешается переход. Я сразу позвонил Святейшему Патриарху, сказал: «Ваше Святейшество, такая обстановка, я должен ехать». Мне необходимо было месяц проходить подготовку, в том числе и легкую водолазную подготовку. Я сдал все экзамены. Выдали мне удостоверение. Там написано воинское звание – епископ. Но самое интересное, что до сих пор никто не знает, кто послал эту телефонограмму.
Епископ Петропавловский и Камчатский Игнатий посвящается в подводники флота Российского
– Я прилетел в Мурманск, откуда начинался наш переход. В составе экипажа был такой Тюрбеев Анатолий Борисович, калмык, этнический буддист. Он приложил все усилия для того, чтобы у меня во время перехода было всё для выполнения моей миссии.
Командир построил экипаж и стал меня представлять: «Вот перед вами капитан-лейтенант». А я думаю – зачем по званию, наверное, надо было сказать, что я просто священник? Но оказалось, он нашел самое правильное представление – он дал понять, что я служил, я – свой. И ко мне сразу начали располагаться. Я привез подарки от жен и детей экипажа, сказал, что их ждут, молятся за них, всё будет хорошо.
А они год не получали деньги, и перед самым выходом в море им выдали зарплату сразу за год. Когда мы погрузились под воду, то услышали по радио: «дефолт, дефолт». И когда подводники прибыли на Камчатку, никаких денег у них уже не было. Так, бумажки…
– Какой кошмар.
– Но вы знаете – это замечательные ребята. Конечно, когда они на суше, они могут и поругаться, и покурить, и выпить, и побезобразничать, но под водой это совершенно другие люди, совершенно другие отношения.
В первый же день мне предложили пройти обряд посвящения в подводники: посвящаемого вызывают на главный командный пункт, дают выпить ему большой плафон забортной – холодной, соленой – воды, подвешивают кувалду, смазанную солидолом, раскачивают ее. И когда она остановится в крайней точке, нужно ее поцеловать. Если рано поцелуешь, по зубам получишь. Если позже, придется за ней бежать.
– И что?
– Ну вот, я прихожу на командный пункт. По корабельной радиосвязи зачитывают грамоту: «Епископ Петропавловский и Камчатский Игнатий посвящается в подводники флота Российского». Дают мне большущий плафон… А в нем – на самом-самом донышке. Буквально несколько капелек. Я выпил, мне сразу предложили закусить – вода же горькая, соленая. Я отказался: «Я послевкусие хочу запомнить». Оборачиваюсь, а кувалды нет. Не повесили. Ладно, говорят, не надо.
Вот с этого и началось мое погружение. Я каждый день прибывал на главный командный пункт вместе со всеми. Ходил в той же одежде, что и все, носил на боку портативный дыхательный аппарат. Как и все. Зато всякий раз, когда мы собирались в кают-компании, все приходили в парадной форме. Когда я первый раз увидел это, сразу пошел к себе в келью, надел рясу.
А потом они сказали: «Владыка, мы хотели бы вас послушать». У нас каждый день был час духовного просвещения. Мы собирались с одной сменой, потом с другой сменой. А когда под лед зашли, эти встречи прекратились, потому что нельзя собираться в подводной лодке вместе большими группами. Ведь если вдруг что-то случится, то сразу переборки закрываются, и, где бы ни были люди, они уже не открываются никогда.
Скажем, пробоина или пожар в отсеке, все переборки закрываются, каждый остается там, где он был в этот момент. Они сами должны бороться за жизнь. Поэтому не разрешается собираться большому количеству людей. Мы и не собирались. Зато мне разрешили по постам ходить.
Я ходил, беседовал. И мы договорились, что одиннадцать человек примут крещение. Я с ними беседовал, объяснял, воцерковлял. Решил, что я их окрещу, потом исповедую, а на двадцать первое сентября мы отслужим Божественную литургию в честь Рождества Богородицы, прямо там – на лодке.
Просфоры с вареньем
– И как было?
– Хорошо. Прежде всего, крещение. Я понимал, что мне нужен пономарь, нужно, чтобы кок просфоры спек, нужно, чтобы кто-то читал. Прапорщик мне пономарил, помогал облачаться, а кок испек просфоры. Он даже перестарался – принес мне пять просфор, и, не знаю почему, я случайно надломил одну, а там – варенье! Зачем? А чтобы вкуснее было. Вкуснее! От всей души! Потом за ночь испек пять новых просфор. И мы служили.
Это уже было к концу похода, у нас не было ничего. Остались только консервы мясные и молочные. Я по радио объявил, что 20 сентября будет исповедь. Вывесил листочек, разграфил его: с 8 утра и до 8 часов вечера, если уж захотят. Я не думал, что кто-то пойдет, может быть, один-два человека.
И что вы думаете? Выхожу из своей каюты через полчаса, смотрю: там все записаны, заполнены все графы, да еще добавлены до 24:30. Через каждые полчаса ко мне приходил кто-то из команды, исповедовался. И тогда я понял, что нужен священник на кораблях и подводных лодках. Обязательно!
19 сентября у нас было крещение. Я объявил, что вообще-то нужно попоститься три дня. Но поскольку у нас нет фруктов, овощей, я разрешаю не поститься. И что вы думаете? Все те, кто решил причаститься, вообще в кают-компанию не приходили. Решили поститься.
– А как вы там крестили?
– Подводная лодка – это целый город, она размером с девятиэтажный дом, 150 метров в длину, несколько этажей. Есть свой спортзал, своя зона отдыха, бассейн, сауна. Я решил крестить в бассейне.
Мы пришли туда, я прочитал молитвы, чин оглашения, потом говорю: «Всё, ребята, раздевайтесь». Они разделись. Сейчас нужно будет сделать вот так, вот так и вот так. Заходите туда. Первый пошел, начал спускаться по лестнице, смотрю, а он как-то не хочет спускаться. Я его туда подвигаю, а он не идет. Я ему говорю: «Давай, окунайся». Он окунается, моя рука погружается с ним в воду, я чувствую обжигающий холод. Не подогрели!
Тот самый Тюрбеев, про которого я говорил, должен был налить забортную воду и подогреть ее. И он – я до сих пор не знаю, зачем он это сделал, говорит, что случайно, но я думаю, что врет – ее не подогрел! Вода в бассейне – 4 градуса! Первый крещаемый, бедняга, вышел, аж потерял ориентацию, но, правда, никто никому не сказал, что вода холодная. Так все и прошли. И никто не заболел! И у всех такое настроение замечательное было!
А на литургии весь экипаж собрался. Все пришли в форме. Они не все понимали, что происходит, но такая была внутренняя молитва, что я аж спиной чувствовал!
– Сколько длился переход?
– Месяц.
– Тяжело было?
– Мне не было. Я себя чувствовал, как в монастыре. И экипаж очень хороший! Мы стали друзьями, они приезжали ко мне, я к ним приезжал, они крестили у меня своих детей, венчались.
Нужно ставить себя в такие условия, когда ты вынужден работать
– Владыка, я знаю, что вы не только плавали, вы и прыгали с парашютом. Это какая-то потребность или просто так ситуация складывалась? Вам это самому нужно?
– Нет. Вообще я человек келейный. Всё, что я делал, делал по необходимости. Да, я прыгал с парашютом и в Хабаровске, и здесь, потому что нужно было увлечь молодежь. Просто было так – начинали собираться на мои беседы молодые люди, им было хорошо, уютно. Они придут, посидят, послушают. А жизнь никак не меняется. Я говорю: «Ребята, нужно в детский дом сходить». Они: «Вы знаете, я работаю, я учусь, мне некогда». Им хорошо, они благоденствуют.
Я говорю: «Завтра идем на вулкан Авач». А как, а что? А так, идем. Карабкались, карабкались. Мы раз туда пошли, потом я их в секцию спортивную записал, потом еще что-то. Смотрю, немного затухает у них деятельность, понимаю, что надо что-то необычное сделать. В следующий раз говорю: «Прыгнем с парашютом». Как? Что? Мы разобьемся! Не разобьемся. Прыгнул с ними. Но это не мое. Я люблю читать, молиться, сидеть в своей келье. Всякий раз приходится себя преодолевать.
– А вообще многое в жизни приходится вот так делать, через нежелание, через силу?
– Вот как только начинаешь трудиться на новом месте, да. Будь то монастырь, будь то первая кафедра, будь то вторая. А по мере того, как люди начинают понимать, включаться, брать на себя какую-то часть ответственности, там уже легче становится.
Вот, я поступил в ПСТГУ, закончил, чтобы не давать себе поблажки. Я считаю, что нужно ставить себя в такие условия, когда ты вынужден работать. Иначе возникает очень большая опасность начать благодушествовать, благоденствовать, почивать на лаврах. Даже если этих лавров нет, всегда выдумаешь, что они есть. Уже и в аспирантуру поступил в Московский психолого-педагогический университет. Хотя не успеваю, конечно, потому что дел масса, времени мало, но всё равно стараюсь.
– И как вы? Сами пишете все работы?
– Конечно, сам. А зачем тогда поступать? Что-то узнать нужно. Читаю публичные лекции, преподаю в семинарии, сам руковожу молодежкой в Хабаровске, потому что во вкус нужно войти.
– В Хабаровске другие люди, чем на Камчатке?
– Другие. Во-первых, они приняли меня сразу же и очень тепло деятельно. За первые два месяца у меня перебывали практически все руководители края и города. Они приходили ко мне, я был у них. Они приходили ко мне с конкретными предложениями, с конкретными практическими делами.
Хабаровчане – более оседлые, они чувствуют себя хозяевами. У них настрой такой – мы будем жить на этой земле, это наша земля, это наш город, это наш край. И они сразу во мне почувствовали соработника. Человека, который будет им помогать. Везде повсюду очень хорошие, добрые отношения.
Миссия на Дальнем Востоке
– Какой должна быть миссия на Дальнем Востоке, в Хабаровском крае?
– Если раньше, допустим, на Дальнем Востоке миссионеры проповедовали местным национальностям: удэгейцам, нивхам, якутам, то сейчас основная миссия направлена на русских, украинцев, белорусов. Но она та же, что и всегда – нести слово Божье людям.
Основной метод нашей миссии такой: мы ездим по поселкам, где не было никогда храмов и приходов. И таких много. Мы приезжаем, собирается сход, сельчане, и мы предлагаем им: давайте те, кто из вас захочет, организуем общину, а затем в общине будем жить по-христиански, а затем храм построим, приход будет, а возле прихода приходской дом. Будем здесь собираться. Как вы на это? Ну кто-то равнодушно, кто-то не хочет, уходит, кто-то – человек двадцать-тридцать – остается. Это и есть костяк.
Мы специально разработали миссионерские сборники-молитвословы, которые адаптированы для них, они могут по ним совершать богослужение мирским чином. Там молебен об исцелении болящих, молебен о путешествующем, молебен благодарственный, лития. Даем адаптированные молитвословы. Священнослужитель не остается там, но он руководит своей общиной – где приезжает, где из своего храма. И, глядишь, в одном, втором, третьем поселке уже начали храмы строить.
– Да, тогда как бы община вырастает, когда храм строят, они священника из своих предлагают или вы ставите?
– И то, и другое. Но я только два года – и пока у нас ни одна община не стала приходом. Но, не сомневаюсь, станет. У нас же своя семинария есть! Будет приход, будет свой батюшка! И не один.
– Дошли уже до Хабаровска, до Дальнего Востока антиклерикальные новости, которые будоражат Москву последний год?
– Нет. Там есть несколько журналистов, которые, я так понимаю, из конъюнктурных соображений транслируют такие новости, комментируют в своей газете. Но они отношение к Церкви никак не меняют.
У нас Церковь любят, священников тоже. Хотя, конечно, у нас в Хабаровске 11 храмов, это много, содержать их очень дорого. Поэтому невольно приходится поднимать цены на церковные товары, для того, чтобы как-то содержать храмы, особенно зимой. Надо же топить храмы, там холодно очень. Поэтому конечно, люди иногда и ропщут, за что такая большая сумма? Давайте, мы будем бесплатно все давать, но тогда берите храм на содержание. А если нет, то давать бесплатно нет возможности.
Искать в себе любовь, а не грехи
– Как быть с теми, кто со злостью выступает против Церкви? Кто оскорбляет, устраивает провокации?
– Злом никогда нельзя победить зло. Нам необходимо молиться – да вразумит их Господь. Когда мы молимся за врагов своих, за тех людей, которые покусились на наши святыни, которые нам доставили душевную боль, когда мы через эту боль молимся, то, во-первых, мы сами становимся лучше и чище, а во-вторых, Господь по нашим молитвам может исправить этих заблудших.
– Владыка, что вы делаете, когда опускаются руки, когда кажется, что ничего не получается?
– Стараюсь, прежде всего, ничего не делать. Не делать ничего сгоряча. Потому что, как правило, мои поспешные поступки заканчиваются плачевно, имеют отрицательный результат.
Я стараюсь всё тщательно обдумать, понять, почему произошло то или иное событие. Молюсь, чтобы Господь вразумил меня и дал мне силы это всё пережить. И, как правило, Господь всегда показывает выход. И, как правило, то, что произошло, всегда, в конце концов, идет мне на пользу, дает мне какой-то урок. Чаще всего я оказываюсь виновным.
– Как научиться молиться? Вот можете что-то посоветовать, рассказать или поделиться?
– Нужно верить, даже если ничего не чувствуешь. И когда ты молишься, обращайся к Нему. Он рядом, Он услышит. Он поймет. И говори о том, что действительно тебе нужно, а не о том, что написано в молитвослове. Нужно живое общение, живое сердце.
– Владыка, все мы по грехам нашим не достойны, конечно, спасения, и только милостью Божьей спасаемся. И если жизнь настолько тяжелая, Бог испытания тяжелые посылает, а еще потом и в ад – по грехам, то, может быть, лучше бы, чтобы ничего и не было? Чтобы вот ты умер и всё?
– Вы знаете, я свое мнение скажу. Думаю и убежден, что мы рождены для блаженства. Каждый из нас рожден для счастья. Каждый из нас образ Божий несет внутри себя – и вы, и я. И у каждого из нас есть стремление к Богу, к спасению. И, посмотрите, Господь совершил такой невероятный подвиг – открыл вам дорогу в Царство Небесное. Вот оно, есть! Иди!
Не в том дело, что по грехам нашим мы мучаемся, каемся. Мы сами не должны от Него отворачиваться. Наша задача – идти по этому пути. Мы забываем, что христианство – это вообще-то религия радости и света. «Да будет всяческая радость во всём».
– Как идти по этому пути?
– Идти по этому пути – это, прежде всего, думать не о грехах своих, а о Боге, который нас зовет, потому что Бог есть любовь. Искать в себе любовь, а не грехи. Не нужно грехи искать. Мне кажется, что когда ты будешь идти к Богу, будешь искать Его любви, грехи станут тем препятствием, от которых необходимо будет избавляться.
Сейчас многие христиане только и делают, что избавляются от грехов. У них это – цель. Не к Богу прийти, нет… Если мы будем только от помех избавляться, то что будет? Мы избавимся, а дальше-то что? Цель-то потеряли.
Избавление от грехов – это средство, а впереди – Господь. Это свет, это радость, это любовь. Если я люблю Бога, то отказаться от рюмки вина или от чего-то еще не представит большой сложности. Я понимаю, что это нужно. Да, мне будет трудно, да, мне будет тяжело. Да, я буду падать, буду снова вставать. Буду каяться, но я-то знаю, для чего я это делаю. Вот Он – Господь. Я хочу к Нему!
Фото Анны Гальпериной