Что такое Китайский новый год? Когда он проходит? На все эти вопросы мы ответим Вам в нижеследующей статье.
Китайский новый год
О том, что сегодня китайский новый год, я узнал из утренних новостей. По утрам я, как правило, занимаюсь дыхательной гимнастикой, а параллельно, чтобы зря не терять времени, ещё и стараюсь услышать голос диктора. Именно услышать, потому как что-то увидеть, качая тот же «насос», практически нереально.
Китайский новый год, надо же. Надо бы запомнить, в последний день января. Ну, правильно, китайцы в своём амплуа. Они не были бы китайцами, если бы праздновали новый год вместе со всеми. Мы отгуляли, они принялись. Почему-то в моём детстве на китайцев смотрели как на тех, кто неповоротлив, постоянно медлит и всегда опаздывает. Правда, сегодня они уже не опаздывают, а детское восприятие так и осталось.
Обычно утро пятницы — это мой законный выходной, но вчера вечером звонила Наталья Петровна и просила её причастить. С Натальей Петровной я никогда не спорю и ни в чём ей не отказываю. Потому что она — мой старый испытанный друг. Много лет Наталья Петровна помогала мне с больными и стариками. К ней стекалась вся информация, кого, где и когда нужно соборовать и причащать. Несмотря на почтенный возраст, она заранее обходила всех желающих причаститься, предупреждая о времени и месте сбора.
Пришёл день, болезнь обезножила и мою помощницу. Наталья Петровна всё больше остаётся дома. Иногда кто-нибудь из детей привозит её в храм. Бабушка с трудом подходит ко мне на исповедь. Сосредоточенно, трясущейся рукой накладывая на себя крестное знамение, прикладывается к Евангелию и кресту. Делает вид, что собирается сказать мне что-то очень важное. Но уже в следующую минуту вздыхает, виновато разводит руками и сообщает:
— Думала покаяться. Ведь помнила, что хотела сказать, и вот, снова забыла.
Успокаивая старушку, легонько пожимаю её высохшую ручку:
— Ничего-ничего, Наталья Петровна, не расстраивайтесь. Когда-нибудь вы обязательно всё вспомните, а сегодня причащайтесь по благословению.
Вчера она звонит:
— Батюшка, я вспомнила. Даже записала для верности. Вот, все листочки передо мною. Придите, пожалуйста, и я, наконец, покаюсь.
Старики — народ общительный, позовут батюшку, и давай ему о своей жизни рассказывать. Глубоко копают, с самого детства. Вот и моя помощница, усадив меня за стол, вспоминала родителей, и о том, как хлебнули горюшка в голодные тридцатые. Как забирали на фронт отца и родного дядьку.
— У папиного брата и его жены тёти Нюры было пятеро человек детей, моих двоюродных братьев и сестёр. А нас у папки родилось четверо. Всю жизнь братья не разлучались, наши дома так рядом и стояли, и на фронт они призывались в один день.
Помню, накануне, как отцу уходить, мамка всех нас усадила за стол. Отец только что из бани в белой рубашке, сидит во главе под образами, режет хлеб, называет каждого по имени и подаёт по большому ломтю.
На сборном пункте братьев разлучили. Отцу велено было учиться на артиллериста, а дядю приписали коноводом к хозвзводу и сразу направили в часть. Только до фронта он так и не добрался: их состав разбомбили, и всех, кто ехал в том вагоне, поубивало. Тётя Нюра как похоронку получила, так умом и тронулась. Сперва всё по селу бродила и выла как собака. Через несколько дней слегла. К стенке отвернулась и ни с кем не разговаривала. Мамка чего только не придумывала, а тётю Нюру так и не спасла. После её смерти мы зажили одной большой семьёй.
— Ваш папа тоже погиб?
— Нет, на удивление. В начале войны даже в окружении побывал, но потом снова объявился. В 1942 году, помню, отец приходил на побывку. После тяжёлого ранения в руку он сперва лечился в госпитале, а потом его отпустили долечиваться домой.
Наша мама была женщиной очень молитвенной. Накануне, как отцу на побывку прийти, ей во сне явился человек, красивый такой, говорит, и весь в светящихся одеждах:
— Мария, — предупреждает, — готовься. Вечером мужа будешь встречать.
Мамка с утра тесто поставила. В доме прибралась и напекла пирогов. Детей выкупала, сама помылась. Нагрела воды и ждёт. Вот уже как стало смеркаться, видим, далеко за околицей появляется крошечная точка, человек идёт. Точка приближается и принимает очертания солдата. Одна рука сжимает вещмешок, а другая висит на перевязи. Отец.
— Мария, дома-то как хорошо. Баня натоплена, пирогами пахнет. Ты что же, ждёшь кого?
— Жду. Тебя жду.
— Как же ты узнала, что я к вам иду?
— Человек во сне приходил, предупредил.
Ночью легли спать, а за стенкой поросёнок шумит, глубоко вздыхает корова.
— Мария, какая же ты молодец. Детей сберегла, и скотины у тебя полон двор. Мы там, на фронте, такого навидались. Ты бы знала, как народ страдает! У людей дома погорели, голод, беда. Война, одним словом.
В 1943 году отца снова ранило, и опять в ту же руку. Его окончательно комиссовали, а рана заживала ещё с полгода.
В середине пятидесятых отец стал резко сдавать. Так-то раны мучили, но он продолжал работать. Дом умудрился построить, и это практически с одной рукой. Как слёг, пошли пролежни. Страшно глядеть, как гниёт плоть на живом человеке. Отваливается кусками, и ничего не помогает. А ещё боли, мучительные, непрекращающиеся.
И снова приходят к мамке во сне. Только уже не мужчина, а женщина.
— Мария, тебе что, мужа своего совсем не жалко? Почему не лечишь?
— Да как же не жалко?! Только чем его лечить?
— Лекарство, Мария, у тебя под ногами лежит. В подпол спустись и возьми.
Мать проснулась и думает, это что же за лекарство такое? Зажгла свечу, спустилась в подпол, а там одно только свиное сало.
— А что, если это и есть лекарство?
Отрезала кусок, растопила и опустила в него полоску ткани. И потом этими тряпочками укрыла все мужнины раны. Боль сразу утихла, а уже через неделю страшные незаживающие раны затянулись. Встать папа так и не встал, зато последние три года жизни больше не мучился.
Сама исповедь у Натальи Петровны заняла не больше трёх минут, зато проговорили мы с ней никак не меньше часа.
Собираюсь уходить, старушка суёт мне большую коробку конфет.
— Батюшка, от всего сердца, возьми Христа ради. Матушку угостишь, мне приятно будет.
Взял и бегом в храм на венчание. Смотрю на часы, нет, домой уже не успеваю, да и есть у меня дома конфеты. Думаю, эту коробку надо бы пристроить в хорошие руки. Прохожу мимо дома Аркадия Ивановича, нашего прихожанина. Вот, к нему я сейчас и зайду. Рук надёжнее, чем у Аркадия Ивановича, точно не найти, всё умеет.
Звоню в домофон и поднимаюсь на второй этаж. Иванович открывает, и я вручаю ему коробку:
— Это вам!
— Конфеты?! Мне? Это в честь чего же?
— Как в честь чего?! Аркадий Иванович, вы что же, новостей не слушаете? Сегодня же китайский новый год!
Моему собеседнику неудобно, как это он упустил такое знаменательное событие? И одновременно радостно. А что, ты сидишь у себя дома, ни о чём таком не подозреваешь, а тут раз, звонят тебе в дверь, поздравляют с китайским новым годом и вручают коробку конфет. С одной стороны, вроде как бы мелочь, а с другой — приятно.
Довольный, иду дальше. Славно получилось. Во-первых, избавился от сладостей, которые сам стараюсь не есть, а во-вторых, сделал доброе дело, подняв настроение хорошему человеку.
На улице холодно, перед мостом возле самой речки, пожалуй, все тридцать. В такой мороз природа обычно безмолвствует. Неожиданно прямо над головой застучал дятел.
— Тук-тук-тук!
Я остановился, смотрю вверх, вот он, как на ладошке, и не улетает. Здорово! Можно вблизи полюбоваться на это чудо. Стук прекратился, и вдруг слышу пронзительно залихватское:
— И-и-и -йех!
Это маленькая отважная птичка, прежде чем снова начать крушить клювом задубевшую на морозе кору, подбадривает себя весёлой песенкой. И так несколько раз подряд. Ага, значит вот это откуда: «за работу и с песней».
Прихожу в храм и рассказываю нашей старосте Нине, как я поздравил Аркадия Ивановича с китайским новым годом и передарил ему конфеты от Натальи Петровны. Нина сперва улыбается, потом прыскает в кулак, а через секунду начинает смеяться в голос. Смеётся и показывает пальцем в сторону коричневого пакета, висящего на клиросе.
— Я могу ошибаться, но кажется, это тоже коробка конфет. Человек приходил, ждал тебя, но не дождался. Просил передать. Я не смотрела, но, по-моему, у тебя снова проблема.
Заглядываю в пакет, точно, проблема.
— Знаешь, — продолжает Нина, — это уже проверено. Мне тоже вот так подарили коробку конфет, а я её взяла и передарила. Что ты думаешь, в тот же день мне принесли три точно таких же.
В то утро я венчал своих старых знакомых. Десять лет они уже прожили в браке. И наконец, решили-таки повенчаться. Конечно, утро пятницы — мой законный выходной. Венчание можно было бы перенести и на воскресенье, но они просили повенчать их именного сегодня, а отказывать я не умею. И потом, мне нравится венчать, даже больше, чем крестить младенцев. Это оттого, что венчаем мы очень редко.
Мало кто решается связать свой семейный союз церковным благословением. Зато решаясь, испытывают удивительное внутреннее состояние, которое способно передаваться всем окружающим, и священнику в том числе. Ты — такой же участник тайнодействия и в тебе тот же дух. И то же чувство ликующей радости.
После венчания, когда пара уже собиралась на выход, я подошёл к молодым и торжественно вручил им коробку конфет:
— Эти конфеты вам от меня, на память о сегодняшнем дне.
Они виновато переглядываются:
— Простите за наше невнимание. Это мы были обязаны подумать заранее и привезти с собою шампанское и конфеты. Это же наш праздник. Батюшка, теперь мы ваши должники!
— Нет-нет! Я ни на что не намекаю! Просто хочется поздравить вас ещё и с новым годом. Да, именно с новым годом, правда, с китайским.
Молодёжь снова уставилась друг на дружку, и виноватыми голосами:
— Точно, сегодня же 31 января. Батюшка, простите, мы не поздравили вас с китайским новым годом.
Провожая молодых, выхожу с ними на паперть. На наших глазах ко входу в храм подъезжает траурная процессия.
— Ой, — вырывается у невесты, — покойник! Дурная примета.
— Нет, эта встреча вовсе не случайность. Это я назначил время отпевания. Сразу же по окончании вашего венчания. Так что в данном случае ваше суеверие не имеет никакого основания.
Мало того, что я назначил отпевание именно на этот час, так вдобавок ко всему ещё и отпевал дорогого мне человека. Мы познакомились с ним много лет назад. Тогда наш храм ещё только начинал восстанавливаться. В тот год мы планировали делать крышу. Всю зиму собирали деньги и закупали металл. Весной приехали рабочие. Бригадир сделал промеры, и оказалось, что мы в своих расчетах промахнулись чуть ли не на треть. Им работать, а у нас ни железа, ни денег.
Вечером служим всенощную, а у меня в голове только один вопрос: где найти денег? Слышу, кто-то меня окликает:
— Батюшка, на минутку выйди, там мужчина какой-то тебя требует.
Спускаюсь из алтаря, в почти пустом храме возле входа стоит незнакомый человек, небольшого роста, в очках. Раньше я никогда его не видел. Улыбается и подаёт мне конверт.
— Это вам, на восстановление.
И ушёл.
Я посмотрел, в конверте была именно та самая сумма, которой нам не хватало.
Он пришёл тогда, когда нам было трудно. И приходил потом каждый год. Я рассчитывал на то, что он придёт, и всякий раз строил планы. Последнее время Сергей болел, и уже не мог передвигаться без костылей. Я жалел его и молился о нём.
— Вижу, тебе всё хуже и хуже.
— Ничего, батюшка, пока терпимо.
И вот звонок. Звонили из Москвы. На Богоявление хирурги отняли Сергею больную ногу. Надеялись, полегчает, а ему совсем стало плохо. Периодически он терял сознание. Наконец, придя в себя, попросил пригласить священника. Вскоре после исповеди и причастия у него отказали лёгкие, и Серёжа умер.
К назначенному часу съехалось множество самого разного народа. Я никогда не видел, чтобы так плакали по усопшему. А когда уже после отпевания попытался сказать слово, то и у меня самого неожиданно перехватило горло. Вспомнил ту нашу первую встречу в холодном полуразрушенном храме, и всё тут.
Я понимаю, почему все плакали, просто есть люди, место которых, кроме них, в твоей жизни уже никто никогда не займёт. Они уходят, и остаётся пустота.
Еще я понял, время, что Господь отвёл нам на восстановление храма, закончилось.
Потом, на сороковой день, мы будем служить на его могиле у нас на нашем деревенском кладбище, и его отец скажет:
— Ты знаешь, последние полгода жизни он очень мучился, но не позволял ни мне, ни матери жалеть его. А когда ложился в больницу, то просил нас не приходить. Обижались, что сын нас отталкивает и даже не хочет видеть. Сейчас догадываюсь, просто он жалел меня и мать и не хотел, чтобы ещё и мы мучились его болью.
Однажды он сказал:
— Отец, я понимаю людей, которые требуют легализовать эвтаназию.
Потом, заметив в моих глазах тревогу, улыбнулся:
— Папа, ты ничего не думай. Я сильный, я выдержу.
И ещё, после смерти сына разбирал его бумаги и нашёл кипу благодарственных писем. Оказывается, он помогал не только вашему храму. И знаешь, я никак не могу понять, почему такой добрый, светлой души человек, всю жизнь помогавший Церкви, умирал страшной смертью. Бог беспощаден, не смог его за что-то простить? Скажи, почему Он с ним так?
Снова всё тот же вопрос. Мы молчим, старик и не ждёт от меня какого-то внятного объяснения. Его слова адресованы вовсе не мне, просто сейчас, здесь, в данную минуту в его глазах я отвечаю за всё, в том числе и за страдания его сына.
— Не знаю. Никто не знает и ничего внятного вам не скажет. Я много думал на эту тему. Видите как, во время страданий всё остальное для человека становится неважным и отходит на второй, а может, и на третий, план. Остаёшься ты, твоя боль и Бог. Бог как абсолютное милосердие и любовь, Сам прошедший путём страданий и принявший мучительную смерть. Это тебе говорят, что Он — Любовь, но сам-то ты страдаешь. И как, погрузившись в боль, на опыте собственного страдания убедиться в правоте этого утверждения?
Наверное, боль приходит как война. Страшно и неотвратимо. Выживешь или нет? Останешься человеком или не останешься? Поднимешься высоко-высоко в небо или обрушишься в ненависть?
Апостол Павел предупреждает нас, верующих, об огненном испытании. Он говорит, в нашей жизни, наверно, как её итог, может произойти такое вот испытание на предмет того, кто ты есть и чего ты на самом деле стоишь.
Испытание — это не только боль физическая. Совсем недавно я читал об авторе «Доктора Живаго». Да-да, том самом, знаменитом. С одной стороны слава и всемирное признание, с другой — все последние годы жизни непрекращающаяся травля завистников и власть имущих. Помните, у него есть такое стихотворение, «Гамлет», и вот эту строчку:
«Я один, всё тонет в фарисействе…»
Человек осмелился бросить вызов системе, оставшись один на один, безо всяких средств к существованию, против толпы, цензуры, карающих органов. Все, даже бывшие друзья, в страхе от него отвернулись. В конце концов, они его затравили. Поэт тяжело заболел.
Так вот, самое главное. Ведь никто из нас не представляет, какие муки испытывает гонимый человек. Ну да, наверняка он не спал по ночам, ходил из угла в угол у себя на даче в Переделкино. Всё это можно представить. Вдруг читаю, перед смертью Пастернак попросил позвать священника, и пока тот добирался, читал молитвы к причастию. Он наизусть их читал, понимаете, наизусть. Я столько лет причащаюсь, а вот так, наизусть, не знаю. Чтобы молитва стала частью тебя самого, это как же нужно молиться? Наверно, только в камере смертников так и можно молиться, когда Христос для тебя — единственное утешение и надежда.
Только, и это очень важно, в таком испытании знать, что твоя совесть чиста, и что ты сам не подлец, не приспособленец и не холуй.
Я не знаю, как молился Сергей, но я знаю, что умер он как христианин.
После отпевания ко мне подошёл кто-то из его близких и протянул большой полиэтиленовый пакет.
— Пожалуйста, помяните нашего Серёженьку.
— Да, конечно, спасибо вам.
Посмотрел, что в пакете, хотя можно было и не открывать, и так понятно, большая коробка шоколадных конфет. О, даже французские. Экологически чистые, без всяких добавок.
Время в храме течёт по-особому. Вроде, пришёл совсем недавно, а на часы посмотришь, ого, снова пора бежать. Сегодня у меня ещё встреча с родителями детей, которых мы собираемся завтра крестить. Самое интересное, они не знают, зачем хотят крестить своих детей. И моя задача — рассказать им, для чего существует Церковь и зачем живёт на земле человек.
Попробуйте спросить кого угодно, юношу, девушку или уже даже взрослого человека, зачем ты живёшь, что мы делаем здесь, на этом ставшем уже таким маленьким и хрупким голубом шарике?
Проверено. Никто не ответит.
— А ты-то сам знаешь?
— Конечно, ради этого я и прошу вас приходить на эти встречи.
Сегодня передо мной несколько уставших, но бесконечно счастливых мамочек. Молодые папы, старающиеся вести себя в соответствии со своим новым положением, крёстные, почему-то все как один уверенные, что в крайних обстоятельствах именно на их плечи ляжет ответственность за воспитание крестников.
Смотрю на них с высоты времени и жизненного опыта. Такие смешные и очень славные девочки и мальчики. Я люблю разговаривать с ними, от молодых веет надеждой и верой в будущее. Они сами его же и творят. Как хорошо, что у нас рождаются дети.
В конце встречи, уже перед тем как разойтись, я достал очередную коробку конфет, открыл и пустил её по рядам.
— Угощайтесь, французские, без консервантов. Я не пробовал, но говорят, вкусные.
Вчерашние дети, вступающие во взрослую жизнь, они ещё любят сладкое.
— Ой, батюшка, какие же мы бессовестные, вам не досталось ни одной конфетки!
— Ничего страшного, сегодня я весь день только и делаю, что ем конфеты.
— А в честь чего это вы решили нас угостить? У вас что, именины?
Конечно, я бы мог им рассказать о Серёже, о том, как он жил и как умер. Как строил церкви и искал смысл жизни. Можно было рассказать о его последних месяцах страданий и его победе над смертью.
Можно, но сегодня эти ребята больше думают о жизни. Смерти для них не существует, как не существует и страданий. Думаю, Сергей бы меня понял и поддержал, он не любил жаловаться и никогда не говорил о своих проблемах.
И потом, я знаю, их малыши сейчас там, на улице, под окнами, в колясках или на руках у бабушек с дедушками. Дети соскучились по своим родителям, и мамины мысли в эту минуту только о них.
— Нет, мои именины ещё нескоро. Просто сегодня, 31 января, замечательный праздник — китайский новый год, с чем я вас всех и поздравляю.
Народ зашумел, кто-то от избытка чувств захлопал в ладоши:
— Ура! Как здорово, праздник продолжается! Батюшка, с новым годом!
— И вас, с новым счастьем!