Ольга Шульчева-Джарман
Рыба в парадной
Я родилась на Петроградской стороне, в Зоологическом переулке, в ленинградской коммуналке, у нас была комната длинная и узкая, как будто кусок коридора – собственно, это и был кусок коридора, отгороженный при уплотнении.
Конечно, я тогда не знала, что живу «на Зоологическом», и потом это стало для меня, еще малышки, какой-то частью семейного мифа – «вот когда мы еще жили на Зоологическом», «а вот тогда, еще на Зоологическом» – эти отрывки из разговоров взрослых я понимала совершенно по-своему.
И как-то раз на вопрос «Оля, а ты знаешь, где ты родилась?», призванный показать мое хорошее умственное развитие в присутствии гостей (предполагалось, что я скажу «в Ленинграде» и правильно произнесу «р») – я с гордостью ответила: «В зоопарке! В зоологическом парке!»
Бабушка и мама были на грани отчаяния, ситуацию спас папа, рассказав страшную историю, как он виноват в моей тяжелой психофизической травме. Как он водил меня в зоопарк и недосмотрел.
«Ах! – воскликнула тетя Инна. – И что же случилось?» «Олечке там наступил на ухо медведь!» – сказал мой папа и спас меня от регулярно повторяющегося при гостях позора, начинающегося с просьбы: «Оля, спой песенку!» Я убежала к игрушкам и еще долго была убеждена, что «на Зоологическом» и «в зоопарке» – это одно и то же.
…Я не помню того самого большого ленинградского наводнения, которое случилось, когда мне не было еще и года. Наша парадная на Зоологическом была затоплена до лестницы. Когда отец пришел с ночной смены на мостах, в руках у него была большая рыба.
«Шурик!» – в удивлении высунула голову соседка из другой комнаты, которая часто говорила, что она «дворянка» и у нее есть фамильные драгоценности. «Шурик! Где вы купили такую большую хорошую рыбу?» – «Да тут, в парадной поймал, Софья Семеновна», – ответил отец совершенно серьезно.
Потом было слышно, как Софья Семеновна уговаривала своего мужа пойти спуститься и посмотреть, нет ли в парадной еще большой хорошей рыбы. Рыба, подарок папиных знакомых рыбаков, была зажарена бабушкой, приехавшей из Латвии помогать маме после того, как нас с ней в который раз выписали из больницы.
Церковь «на Зоологическом»
Бабушка часто уходила молиться в «большую церковь, которая рядом, и действующая» – а потом, придя домой, как-то сказала маме: «Аня, не плачь, что у Оли золотистый стафилококк осел на почки. Это не страшно. Главное, что он не осел на мозг».
Александр Шульчев, отец
Это тоже стало частью семейного мифа, и я гордилась тем, что бабушка спасла меня от страшного золотистого стафилококка, который осел бы на мой мозг, и тогда… а почки – почки – это ничего, это не главное.
Ощущение защищенности и миновавшей беды было приятным, и я засыпала, уютно повернувшись на левый бочок, тем более что кровать уже была домашняя, не больничная, и жили мы уже не «на Зоологическом», а на Сиреневом…
Мне и позже никогда не приходило в голову, в какую «красивую действующую церковь» ходила бабушка, спасая меня и маму своими молитвами. Почему-то мне казалось, что это Преображенский собор или Спасо-Парголовская церковь – обе в советское время были «действующими». Про Князь-Владимирский собор я никогда не думала.
Потом мы уехали с бабушкой в Латвию. Там, на православном кладбище, была маленькая церковь – «может быть, ты сюда ходила молиться тогда, бабушка?» – спросила я. «Нет, что ты, Олечка! Та была большая и красивая. Я спросила название, но вот вылетело из головы. Ты знаешь, у меня склероз».
А ведь бабушка помнила имена и фамилии всех своих учеников, узнавала их, когда они, уже взрослые дядьки и тети, перебегали улицу, чтобы с ней поздороваться.
«Ты сходи в ту церковь, Олечка, – напоминала мне бабушка. – Я не доеду уже, это далеко, это рядом с Зоологическим, помнишь, где мы жили? Я тебя еще возила в сквер к этой церкви в коляске, и еще тетя Люда приезжала с Валерой, помнишь? Ах нет, тебе же еще не было годика…»
Неправильная икона
Наступил 1989 год. Я купила большой календарь с иконой Иисуса Христа. Русый, светлоглазый Спаситель благословлял – спокойно, и в Нем чувствовалась сила. Сила, которая привела Его на Крест за жизнь мира.
«Ты – Единственный Человек, способный на такое мужество!» – написал древний автор (возможно даже, и сам святитель Григорий Богослов). Нимб Его был неполон, с куском отколотого голубого стекла у перекрестья справа.
Когда я – гораздо позже – прочла эти строки поэмы «Христос Страждущий», мне вспомнилась эта икона. Календарь наклеил на фанеру и освятил как икону отец Александр, там, в Латвии. То ли в шутку, то ли всерьез он попросил меня отдать эту икону взамен на маленькую икону Спасителя.
Я отказалась в испуге – так жаль мне было расставаться с иконой. «Хорошо, хорошо», – рассмеялся отец Александр, отдавая мне обе иконы – большую, что я принесла, и маленькую – в подарок и благословенную память.
«Неканоническая икона, – говорили мне. – Художественная». А кто-то сказал, что неправильно изображать Спасителя как русского – Он был еврей. Неправильная икона. И откуда только я ее взяла? На календаре 1989 года не было пометок…
Я повесила икону в комнате бабушки – она переехала из Латвии к нам навсегда и почти не выходила из своей комнаты, а уже потом ее, сидящую на стуле, выносили сотрудники «скорой», чтобы отвезти в очередной раз в больницу.
Князь-Владимирский собор
А с маленькой иконой через несколько лет отпевали папу. Рак легких. Бабушка сказала: «Я не думала, Олечка, что я переживу Сашу».
Наш луг – железом не скошен,
и вихрю сродни – покой.
Скачи, и хлопай в ладоши,
ликуй, и пляши, и пой!
Рассыпались где-то смерчи,
теплеет твоя ладонь.
Здесь светлые воды мечут
земля, облака, огонь.
Иль ты не понял спросонок
от света в зрачках твоих,
что нет среди моря лодок
и нет нигде неживых?..
…Когда я пришла в большую красивую церковь, рядом со станцией метро «Спортивная», слезы застилали мне глаза. Много недель двойное горе давило, сжимало, душило меня, мне было девятнадцать, я похоронила отца, а потом и бабушку.
Православные друзья говорили, что я «хорошо держалась на похоронах», а то «они боялись». Да, я хорошо держалась. Куда уж лучше. «Мне надоело видеть твое скорбное лицо!» – резко как-то сказала подруга.
Бабушка со мной на руках у Князь-Владимирского собора
Приехавшая в Питер троюродная сестра Валера при встрече протянула мне фотографию – «Узнаешь? Это бабушка Надя с тобой на руках и я. А мама снимала. Это в сквере какой-то церкви в Ленинграде. Не знаю, в каком, и мама тоже забыла. Где-то на Петроградке».
Тетя Люда, инокиня Елизавета, тоже сейчас у Христа…
Службы не было. Я села на скамейку, почувствовав крайнюю усталость – ту, что происходит от горя. Вдалеке была икона Богоматери Казанская.
«Что это за церковь?» – спросила я у севшей рядом старушки. «Князь-Владимирский собор». – «Здесь же недалеко Зоологический?» – с каким-то странным чувством спросила я. «Да, но не надо разговаривать – сейчас будет служба».
И раскрылись Царские врата – «Приидите, поклонимся и припадем Самому Христу, Цареви и Богу нашему…»
Из алтаря глядел на меня Лик Христов – тот самый, что со старого календаря. Тот самый, который до сих пор у меня в комнате, и перед ним лампадка.
Икона Иисуса Христа в Князь-Владимирском соборе
Тот же Самый. Вовек.
Приидите, поклонимся и припадем к Нему.
…порою – во сне –
эти фрески и лики,
и золото с охрой…
…и вечности миги в недвижье эона
застыли пред взором…
и вдруг –
перед чьим-то
нежнейшим укором –
и вдруг –
византийские образы блекнут,
бессильные справиться с ним…
…и Рыба – одна –
среди праха и пепла,
и феникс, и конь,
и дельфин.