Прагматичный XIX век, отвергающий все чудесное, сменил ХХ, который сумел разрушить и прагматику и иллюзии. Две страшнейшие мировые войны, каких доселе не знало человечество; беззаконие, творимое под видом совершенных во благо народа революций; преступления которых доселе не знал мир – вот что давало миру «просвещение» без Христа. Этого нельзя было не предвидеть. Некоторые, как Ф.М. Достоевский, говорили об этом прямо. Были и те, которые предвидели, что та правда, которую выберет человечество, окажется чем-то слишком страшным и невыносимым настолько, что его не сможет вместить человеческое сознание.
Заглядывая в своем воображении в неумолимо приближающийся двадцатый век, Оскар Уайльд пророчески писал о том будущем, которое когда-то придет на смену рационализму века девятнадцатого: «Факты будут считаться чем-то постыдным. Истина пригорюнится в своих оковах, а поэзия со своими сказками вновь вернется на землю. Картина мира преобразится перед нашими изумленными взорами. Драконы закопошатся в пустынях и Феникс взовьется в воздух из своего гнезда. Мы руками прикоснемся к Василиску и узрим драгоценный камень в голове у жабы. Жуя свой золотой овес, Гиппогриф будет стоять в наших стойлах, а над головами будет носиться Синяя Птица с песнями о прекрасном, несбыточном, о том чего нет и не будет»[1].
Сегодня во многом мы наблюдаем воплощение этих слов: возврат к средневековью, когда астрология, нумерология и хиромантия начинают претендовать на звание точных наук, авторитет которых в нашей стране подрывается как бедственным материальным положением ученых, так и некоторыми реформами в образовательной сфере. А «прогресс» оборачивается тем, что телевидение и компьютеры, с их все более совершенными технологиями создания «виртуальной реальности», все более отрывают множество людей от внимания к проблемам тех, кто рядом с ними, способствуя созданию общества, в котором господствуют уже не традиционные ценности. Но Оскар Уайльд, возможно, имел в виду не совсем это; он пытался построить выдуманный мир красоты, в который можно было бы уйти от ужасной реальности сформировавшегося империализма.
Писатель остро осознавал несовершенство мира, в котором ему приходилось жить. В сказке «Рыбак и его Душа» Душа, обращаясь к Рыбаку, так описывает бытие вокруг: «И она сказала молодому Рыбаку:
– Я говорила тебе о радостях мира сего, но не слышало меня ухо твое. Дозволь мне теперь рассказать тебе о скорбях человеческой жизни, и, может быть, ты услышишь меня. Ибо поистине Скорбь есть владычица этого мира, и нет ни одного человека, кто избег бы ее сетей. Есть такие, у которых нет одежды, и такие, у которых нет хлеба. В пурпур одеты иные вдовицы, а иные одеты в рубище. Прокаженные бродят по болотам, и они жестоки друг к другу. По большим дорогам скитаются нищие, и сумы их пусты. В городах по улицам гуляет Голод, и Чума сидит у городских ворот»[2].
Но взгляд писателя многомерен; в той же сказке та же Душа рисует и иную картину мира: «Зачем сокрушаться тебе о грехах? Разве то, что приятно вкушать, не создано для вкушающего? И в том, что сладостно пить, разве заключается отрава? Забудь же твою печаль, и пойдем со мной в другой город. Есть маленький город неподалеку отсюда, и в нем есть сад из тюльпанных деревьев. В этом прекрасном саду есть павлины белого цвета и павлины с синею грудью. Хвосты у них, когда они распускают их при сиянии солнца, подобны дискам из слоновой кости, а также позолоченным дискам. И та, что дает им корм, пляшет, чтобы доставить им радость; порою она пляшет на руках. <…> Забудь же свою печаль, и пойдем со мной в этот город»[3].
Вообще эта небольшая сказка — очень сложное философское произведение, показывающее, насколько сложен внутренний мир Уайльда, как своеобразно происходило преломление в его сознании элементов христианской и языческой культурных традиций. Рыбак ради любви к Деве морской с помощью колдовства прогоняет от себя Душу. Он не дает ей сердце, и она, скитаясь по миру, совершает множество зла. Наконец, она возвращается, что становится мучением для Рыбака, начавшего совершать зло по приказу Души, ушедшего от своей возлюбленной, но затем отказавшегося повиноваться ей и остаток жизни проведшего на берегу в ожидании любимой. Когда же волны вынесли на берег ее мертвое тело, он умирает рядом с ней, в момент перед смертью Душа вновь становится с ним одним целым.
В конце этой сказки писатель вкладывает в уста Рыбака такой гимн любви: «Любовь, – говорил он, – лучше мудрости, ценнее богатства и прекраснее, чем ноги у дочерей человеческих. Огнями не сжечь ее, водами не погасить. Я звал тебя на рассвете, но ты не пришла на мой зов. Луна слышала имя твое, но ты не внимала мне. На горе я покинул тебя, на погибель свою ушел от тебя. Но всегда любовь к тебе пребывала во мне, и была она так несокрушимо могуча, что все было над нею бессильно, хотя я видел и злое и доброе. И ныне, когда ты мертва, я тоже умру с тобою»[4].
Уайльд, безусловно, сознавал нехристианский характер истории любви, которая была им написана, любви запретной, разрушительной, несущей нарушение естественного хода вещей и смерть. И он вкладывает эту оценку сначала в тираду Священника, который «громко возопил и сказал:
– Я не пошлю благословения морю и тому, что находится в нем. Проклятие Обитателям моря и тем, которые водятся с ними! А этот, лежащий здесь со своею возлюбленной, отрекшийся ради любви от Господа и убитый праведным Господним судом — возьмите тело его и тело его возлюбленной и схороните их на Погосте Отверженных, в самом углу, и не ставьте знака над ними, дабы никто не знал о месте их упокоения. Ибо прокляты они были в жизни, прокляты будут и по смерти»[5].
Но через три года в «день праздничный Священник пришел в храм, чтобы показать народу раны Господни и сказать ему проповедь о гневе Господнем. И когда он облачился в свое облачение, и вошел в алтарь, и пал ниц, он увидел, что престол весь усыпан цветами, дотоле никем невиданными. <…> красота этих белых цветов волновала его, и сладостен был их аромат для него, и другое слово пришло на уста к нему, и заговорил он не о гневе Господнем, а Боге, чье имя — Любовь. И почему речь его была такова, он не знал»[6].
Второе же свидетельство о нехристианском характере любви Рыбака к Деве морской намного более однозначно, чем эмоциональная тирада Священника, которую можно толковать в смысле узости и нетерпимости христиан. Так вот когда, узнав о том, что цветы, которые так все перевернули в нем, с Погоста Отверженных, Священник задрожал «и вернулся в свой дом молиться. И утром, на самой заре, вышел он с монахами, и клиром, и прислужниками, несущими свечи, и с теми, которые кадят кадильницами, и с большою толпой молящихся, и пошел он к берегу моря, и благословил он море и дикую тварь, которая водится в нем. И Фавнов благословил он, и Гномов, которые пляшут в лесах, и тех, у которых сверкают глаза, когда они глядят из-за деревьев. Всем созданьям Божьего мира дал он благословение; и народ дивился и радовался»[7]. И что же произошло после этого? «Но никогда уже не зацветают цветы на Погосте Отверженных, и по-прежнему весь Погост остается нагим и бесплодным. И Обитатели моря уже никогда не заплывают в залив, как бывало, ибо они удалились в другие области этого моря»[8]. Можно трактовать это как то, что после такой великой любви, как у Рыбака и Девы морской, сказке уже не осталось места в этих краях, но можно понять данную концовку и в том смысле, что христианская любовь Священника, которую он обрел, дала силу его молитве, расколдовавшей эти места.
Любовь в сознании О. Уайльда тесно связана со смертью; как писал А.Аникст, в творчестве писателя «она оказывается страстью, которая губит и любящего и предмет его любви»[9]. В «Балладе Рэдингской тюрьмы» переживший двухлетнее тюремное заключение поэт написал такие строки:
«Но каждый, кто на свете жил,
Любимых убивал,
Один — жестокостью, другой –
Отравою похвал,
Трус — поцелуем, тот, кто смел, –
Кинжалом наповал»[10].
Несовершенство земной любви, несовершенство красоты, относительность земной истины — то, что заставляло Оскара Уайлда в его книгах погружаться все глубже в самые сокровенные тайники человеческой жизни, в поисках ответа на мучившие его вопросы. Главное произведение, в котором писатель показывает, как красота, когда ей поклоняются, превращается в уродство, – это, безусловно, «Портрет Дориана Грея». Там нет и тени морализаторства. В своем предисловии к этому роману Уайльд прямо указывает на субъективный характер любого художественного произведения: «В сущности, Искусство — зеркало, отражающее того, кто в него смотрится, а вовсе не жизнь»[11].
Один из главных героев этой книги, лорд Генри, в таких выражениях описывает молодому Дориану, единственным достоинством которого является его внешность, преимущества красоты: «Вы удивительно хороши собой, мистер Грей. Не хмурьтесь, это правда. А Красота — это один из видов Гения, она еще выше Гения, ибо не требует понимания. Она — одно из великих явлений окружающего нас мира, как солнечный свет, или весна, или отражение в темных водах серебряного щита луны. Красота неоспорима. Она имеет высшее право на власть и делает царями тех, кто ею обладает. <…> Новый гедонизм — вот что нужно нашему поколению. И вы могли бы стать его зримым символом. Для такого как вы, нет ничего невозможного. На короткое время мир принадлежит вам… <…> к нам молодость не возвращается. Мы превращаемся в отвратительных марионеток с неотвязными воспоминаниями о тех страстях, которых мы слишком боялись, и соблазнах, которым мы не посмели уступить»[12].
Дориан жадно внимает ему. Художник Бэзил Холлуорд пишет портрет юноши, который приобретает магическую силу: он стареет вместо того, кто на нем изображен. Сам Грей потом так рассказывает создателю картины об этом: «Много лет назад, когда я был еще почти мальчик, – сказал Дориан Грей, смяв цветок в руке, – мы встретились с вами, и вы тогда льстили мне, вы научили меня гордиться своей красотой. Потом вы познакомили меня со своим другом, и он объяснил мне, какой чудесный дар молодость, а вы написали с меня портрет, который открыл мне великую силу красоты. И в миг безумия, – и я сейчас еще не знаю, сожалеть мне об этом или нет, – я высказал желание… или, пожалуй, это была молитва…»[13]
Художник ужасается, он призывает Дориана к покаянию, а тот в ответ убивает его, затем уничтожает тело. Чем больше пороков овладевают Греем, чем больше грехов он совершает, тем более мерзкий вид приобретает портрет: «под влиянием какой-то неестественно напряженной скрытой жизни портрета проказа порока постепенно разъедала его. Это было страшнее, чем разложение тела в сырой могиле»[14].
Внешне прекрасный как в юности, Дориан неспокоен, он осознает, что его внешняя красота — это духовное уродство: «Эта красота его погубила, красота и вечная молодость, которую он себе вымолил! Если бы не они, его жизнь была бы чиста. Красота оказалась только маской, молодость — насмешкой»[15]. Он думает, что нужно уничтожить портрет, который не дает ему спокойно жить, является его совестью. Но Грей недооценил того, насколько сильна его связь с портретом. «Дориан осмотрелся и увидел нож, которым он убил Бэзила Холлуорда. Он не раз чистил этот нож, и на нем не было ни пятнышка, он так и сверкал. Этот нож убил художника — так пусть же сейчас он убьет и его творение, и все, что с ним связано. Он убьет прошлое, и, когда прошлое умрет, Дориан Грей будет свободен! Он покончит со сверхъестественной жизнью души в портрете, и когда прекратятся эти зловещие предостережения, он вновь обретет покой. Дориан схватил нож и вонзил в портрет. Раздался громкий крик и стук от падения чего-то тяжелого. Этот крик смертной муки был так ужасен, что проснувшиеся слуги в испуге выбежали из своих комнат. <…> Войдя в комнату, они увидели на стене великолепный портрет своего хозяина во всем блеске его дивной молодости и красоты. А на полу с ножом в груди лежал мертвый человек во фраке. Лицо у него было морщинистое, увядшее, отталкивающее. И только по кольцам на руках слуги узнали кто это»[16].
Оскар Уайльд — автор и ряда произведений, в которых чувствуются христианские мотивы; ему знакома и подлинная красота, та, перед которой бессильна даже смерть; в целом ряде произведений он ее показывает. Но чтобы увидеть ее, нужно очиститься, пройдя сквозь горнило страданий. И тогда
«Как счастлив тот, кто смыл свой грех
Дождем горячих слез,
Разбитым сердцем искупил
И муки перенес, –
Ведь только к раненым сердцам
Находит путь Христос.
<…>
Рука, поднявшая кинжал,
Теперь опять чиста,
Ведь только кровь отмоет кровь,
И только груз креста
Заменит Каина клеймо
На снежный знак Христа»[17].
В сказке «Мальчик-звезда» писатель рассказывает историю злоключений мальчика, через которые он должен был пройти, чтобы очистилась его душа. А когда этот катарсис произошел, то неожиданно для себя, идя на смерть, он оказался призван, чтобы быть королем. И вот об этом периоде его жизни Уайльд говорит очень лаконично и емко, так, что словам его можно поверить: «И был он справедлив и милосерден ко всем. Он изгнал злого Волшебника, а Лесорубу и его жене послал богатые дары, а сыновей их сделал вельможами. И он не дозволял никому обращаться жестоко с птицами и лесными зверями, и всех учил добру, любви и милосердию. И он кормил голодных и сирых и одевал нагих, и в стране его царили мир и благоденствие. Но правил он недолго. Слишком велики были его муки, слишком тяжкому подвергся он испытанию — и спустя три года он умер. А преемник его был тираном»[18]. Здесь писатель подчеркивает о том, что земной рай — это утопия, тот, кто его строит должен осознавать земную недолговечность результатов его деятельности, которая имеет при этом онтологическое вневременное значение и подлинную оценку которой может дать только Бог.
В своей написанной в 1888 году, возможно, самой красивой сказке «Счастливый Принц» Оскар Уайльд описывает статую Счастливого Принца и Ласточку, отдавших все, что у них было, даже саму жизнь ради того, чтобы помочь тем, кто рядом с ними. «Принц был покрыт сверху донизу листочками чистого золота. Вместо глаз у него были сапфиры, и крупный рубин сиял на рукояти его шпаги»[19]. Но под этим великолепием статуя была из обычного материала, даже сердце ее было оловянным. И вот всю свою драгоценную внешность, даже свои глаза Счастливый Принц отдает погибающим от нужды, а Ласточка, чтобы помочь ему сделать это не улетает на зиму в теплые края. «Ласточка, бедная, зябла и мерзла, но не хотела покинуть Принца, так как очень любила его. Она украдкой подбирала у булочной крошки и хлопала крыльями, чтобы согреться. Но, наконец, она поняла, что настало время умирать. Только и хватило у нее силы – в последний раз взобраться Принцу на плечо. И она поцеловала Счастливого Принца в уста и упала мертвая к его ногам. И в ту же минуту странный треск раздался у статуи внутри, словно что-то разорвалось. Это раскололось оловянное сердце. Воистину был жестокий мороз»[20]. И Оскар Уайльд с удивительной художественной достоверностью показывает тот суд, который выносят Принцу и Ласточке люди, и какое определение о них Господа: «И они приблизились к статуе, чтобы осмотреть ее.
– Рубина уже нет в его шпаге, глаза его выпали, и позолота с него сошла, – продолжал Мэр. – Он хуже любого нищего!
И расплавили статую в горне.
– Удивительно, – сказал Главный Литейщик. – Это разбитое оловянное сердце не хочет расплавляться в печи. Мы должны выбросить его прочь.
И швырнули его в кучу сора, где лежала мертвая Ласточка.
И повелел Господь Ангелу Своему:
– Принеси мне самое ценное, что ты найдешь в этом городе.
И принес ему Ангел оловянное сердце и мертвую птицу.
– Правильно ты выбрал, – сказал Господь. – Ибо в Моих райских садах эта малая пташка будет петь во веки веков, а в Моем сияющем чертоге Счастливый Принц будет воздавать Мне хвалу»[21].
[1] Цит. по: Аникст А.Оскар Уайльд. // О. Уайльд Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 10-11.
[2] Уайльд О. Рыбак и его Душа // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 357-358.
[3] Уайльд О. Рыбак и его Душа // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 355-357.
[4] Уайльд О. Рыбак и его Душа // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 359.
[5] Уайльд О. Рыбак и его Душа // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 360.
[6] Уайльд О. Рыбак и его Душа // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 360-361.
[7] Там же. С. 361.
[8] Там же.
[9] Аникст А. Оскар Уайльд. // О. Уайльд Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 25.
[10] Уайльд О. Баллада Рэдингской тюрьмы // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 398.
[11] Уайльд О. Портрет Дориана Грея // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 30.
[12] Уайльд О. Портрет Дориана Грея // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 50-51.
[13] Уайльд О. Портрет Дориана Грея // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 174.
[14] Там же. С. 175.
[15] Там же. С. 232.
[16] Там же. С. 234-235.
[17] Уайльд О. Баллада Рэдингской тюрьмы // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 397.
[18] Уайльд О. Мальчик-звезда // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 378.
[19] Уайльд О. Счастливый принц // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 265.
[20] Уайльд О. Счастливый принц // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 272.
[21] Уайльд О. Счастливый принц // Избр. произвед. В двух томах. Т. 1. М., 1961. С. 273.