Бог любит нас с условием
Елизавета (Сеньчукова): Отец Вячеслав, давайте сначала определим понятие — что такое принятие и что с ним так или не так в христианстве?
Протоиерей Вячеслав Рубский: Очень хорошая тема, она в психологии пронеслась, как комета, но сейчас ее вытеснили.
Карл Роджерс — наиболее плодовитый писатель в этом направлении. Он когда-то занимался теорией внутренней конгруэнции — насколько человек внутренне слажен, гармоничен. У самого Роджерса была нехорошая семья, от которой он страдал всю жизнь. Его мать не оказывала ему, как он говорит, безусловное позитивное внимание. И позже Роджерс разработал целую теорию: с детства мать должна оказывать ребенку безусловное позитивное внимание, которое потом перерастает в безусловное позитивное принятие.
Но чаще всего мать и отец оказывают ребенку условное позитивное принятие. Они говорят: «Если будешь себя хорошо вести, мы будем тебя любить».
Ребенок всякую условность воспринимает за норму, и когда ему так говорят, он в какой-то степени остается без любви как таковой — есть только условия.
В последнее время в психологии происходит ренессанс бихевиоризма — все больше и больше людей типа Роберта Сапольски или молодых биологов, эволюционных психологов, нейропсихологов объясняют наше поведение, в том числе любовь, через биологию. Таким образом, теория безусловного принятия вытеснена в область религии, в область нью-эйдж (это квазирелигиозное психологическое направление) бихевиоризмом и неудачной постановкой вопроса в гуманистической психологии.
В индуизме, если вспомнить «Общество сознания Кришны», есть понятие према — настоящая, подлинная любовь к Богу (бхакти в индуизме). Но меня в этой теме интересует больше всего христианство. Оно в последнее время, на мой взгляд, оказалось под колоссальным ударом.
Христианство всегда позиционировало себя как условное принятие. В 14-й главе апостола Иоанна, апостола любви, Христос говорит Своим ученикам: «Вы — друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам». В принципе, христианство всегда стояло на условном принятии — Бог тебя любит, если ты будешь себя правильно вести. У святых отцов и в Священном Писании это подчеркнуто миллион тысяч раз.
Фото: Артемий Костров / mitropolia.spb.ru
И мы будем ходить среди четырех сосен, я их сейчас обозначу.
Первая сосна говорит о том, что христианство исключает безусловное принятие, потому что христианство — это есть условие принятия тебя Богом.
Второе — христианство всегда проповедовало безусловное принятие. Христос говорил: «Не называю вас рабами, называю вас друзьями, вы — друзья Мои, вы — братья Мои. Вы станете сынами Вышнего. Я вас люблю». В общем, любовь Бога безусловна, это всегда проповедовалось. Как говорит апостол Павел, Бог возлюбил нас еще до того, как мы сделали что-либо плохое или что-либо хорошее.
Третья позиция звучит так: безусловное принятие — это розовая мечта человечества в целом. Человек, вырастая в определенных условиях, никогда не видит безусловного принятия, ему это не дано. Но он все равно неизбывно мечтает об этом. Это как рыба, выброшенная на берег, не может не мечтать плавать, хотя ей уже это не светит.
Четвертая позиция. Безусловное принятие — это искусственный психологический конструкт, я полагаю, компенсаторного плана. Нас не принимают, нас не любят безусловно — нас любят за что-то, за наши ролевые функции, способности, за соответствие чужим ожиданиям.
Мы рождаем некоторую компенсаторную идею о том, что все-таки где-то, наверное, может быть, существует безусловное принятие. И с этой надеждой мы обращаемся к христианству.
И тут нас ждет холодный душ из тысяч цитат святых отцов и Священного Писания о том, что Бог на самом деле нас не очень-то любит, потому что если мы придем на брак не в той одежде, нас свяжут и выкинут; если мы окажемся не мудрыми девами, нас тоже куда-то выкинут; если мы не оказали должного благорасположения ближнему, нас тоже куда-то выкинут. Это все равно, как любовь родителей к ребенку, которого выкинут из дома, если он не принесет пятерки из школы или 100 баллов за экзамен.
Что вы думаете по этому поводу? Может быть, у вас более позитивные ожидания от принятия этой идеи в христианстве? Может, для вас христианство — это третий вариант?
«Христианство поверило в свой интеллект»
Елизавета (Сеньчукова): Я придерживаюсь, скорее, последней точки зрения, что принятие — это искусственная конструкция, конструкт даже. И вот почему.
Мы задаем вопрос: в христианстве есть ли любовь с принятием или любовь условная? В Писании, откровенно говоря, об этом вопрос не стоит, потому что мы знаем, что Господь посылает солнце, дожди на злых и на добрых. В этом смысле Его любовь безусловна — любовь-забота. Любовь жертвенная тоже безусловна, потому что Христос пришел умереть за всех и воскрес Он для всех.
С другой стороны, вы совершенно справедливо говорите, что если ты будешь плохо себя вести, Господь тебя не примет в компанию других хороших людей, которые будут с Ним радоваться «в пакибытии». Придешь в небрачной одежде — пошел вон. Замешкаешься, подливая масло, в поисках ночного супермаркета на Ближнем Востоке, будешь тоже изгнан.
Стоит задуматься: так ли уж безусловна та безусловная любовь, о которой мы мечтаем. Насколько это верно? Я не хочу сказать, что это ошибка, но мне кажется, что это некоторое искусственное явление.
Монахиня Елизавета Сеньчукова
Допустим, ребенок поступает плохо, родители это знают. Когда они принимают его со своей безусловной любовью, это значит, они приняли и его злой поступок тоже? Хорошо, допустим, дурной поступок — уронил вазу. Это ничего страшного, это не специально. Или, допустим, даже в припадке ревности стукнул младшего братика или сестричку — здесь родитель поищет какое-то объяснение, обнимет, поговорит (хороший, я имею в виду, родитель), объяснит, что нет никакого повода для ревности.
Но если человек, допустим, душит котенка или специально делает больно своему брату или сестре, потому что ему интересно за этим наблюдать, у него садистские наклонности. Когда родитель принимает своего ребенка, принимает ли он в нем это?
Мне кажется, когда мы говорим про принятие, мы не учитываем таких явлений, которые связаны со злой волей. Да, злая воля искаженная, но она все же воля.
Мне думается, что Господь любит вне зависимости от того, каковы мы, безусловно любит, но Он далеко не все в нас принимает.
Недавно один мой собеседник в фейсбуке очень интересную идею выдвинул. Мы читаем про то, что одни уходят в муку вечную, а другие уходят в жизнь вечную. Не значит ли это, что в каждом из нас есть то, что должно отойти в муку вечную, и то, что должно войти в жизнь вечную? Об этом стоит подумать.
В каждом из нас есть эта крупица ада и рая, которые «в пакибытии». Видимо, какая-то часть все-таки восторжествует.
Протоиерей Вячеслав Рубский: Кстати, это очень частое возражение против безусловного принятия: что нормальный родитель, именно потому что он любит своего сына, не может принимать в нем абсолютно все. Если ребенок начинает есть вредные таблетки, делать что-то ужасное, родитель должен этому препятствовать.
Здесь мы сталкиваемся с еще одной проблемой в христианстве — мы толком не знаем, до какой степени Бог должен входить в этот мир и разрешать здесь дела. Тонет корабль, падает самолет с 200 пассажирами — должен ли Бог вмешиваться?
Безусловное принятие — это из детской терапии. У Карла Роджерса и у его последователей эта теория вырастает из детских травм, из определенных моделей, которые потом выражаются в травматических стратегиях проживания. Существует такой парадокс — когда мы не удовлетворены собой, в нас поселяется отец или мать, которые требуют больше, больше и больше. Как отец Паганини — он сделал из своего сына гения, но это стоило ему детства. Или как Джеймс Милль изуродовал детство Стюарта Милля — это два замечательных психолога, но один из них, Джон Стюарт Милль, сказал, что у него совершенно не было детства. Джон Уотсон так воспитывал детей, что два сына его ненавидели, притом, что все добились более-менее успеха в жизни.
Неудовлетворенность собой терроризирует человека всю жизнь. Но именно благодаря этому люди становятся успешными.
И те люди, которые воспринимают себя успешными, теряют способность воспринимать себя в другом ракурсе, кроме ракурса успеха — и смотрят на других с этой же позиции. Если ты ничего не добился, то они искренне теряют уважение к тебе.
Но вернемся к христианству. Вы обозначили проблему — да, Бог воспринимает нас одинаково, как в главе 5-й Евангелия от Матфея, — Он льет дождь на праведных и неправедных. Но с другой стороны, мы ждем, что Он будет не принимать определенную нашу часть. С третьей стороны, вы говорите, что христианство мыслит монохромно, человек является единичным произведением, не может разделиться: часть Вячеслава и Елизаветы пойдет в рай, а часть пойдет в ад.
Самое интересное — это то, что христианство на сегодняшний день не способно качественно среагировать на те проблемы, на которые давно реагирует психология. Я имею в виду, на базе ортодоксального учения. Да, Бог не должен принимать некоторых поступков. Что это значит?
Ну, не нравится Ему, что кто-то ворует коней, и вот этот человек погибает, и душа его идет к Богу. Что ему скажет Бог? По ортодоксальной версии, Он ему скажет: «Коней воровал?» — «Воровал». — «Иди в ад». По какой-то либеральной версии Он должен ему сказать: «Коней воровал?» — «Воровал». — «Каешься?» — «Каюсь». — «Понимаешь, что это плохо?» — «Это было ужасно». — «Ну, все, иди в рай».
В этом многие усматривают, и законно, некоторую девальвацию христианства, лайт-версию, или, как Петр Мещеринов говорит, коуч-христианство или лайф-коуч-христианство.
Безусловное принятие — это метафизическое требование человека, он никогда его не видел, его нет в нашем мире. Если Рубский сейчас начнет городить ерунду, вы отключите интернет — потому что я вам нужен для определенной цели. Если вы снимете ваше прекрасное облачение, то интерес к вам упадет примерно раз в 500. Нас воспринимают в обществе, оценивая социальное положение, интеллектуальные способности, еще что-то.
Рембрандт Харменс ван Рейн «Возвращение блудного сына», фрагмент
Иногда безусловное принятие наблюдается в семьях — мать примет сына, даже если он серийный убийца, все равно его обнимет и скажет: «Федя, зачем ты так делаешь? Все равно я тебя люблю». Но запрос на безусловное принятие не связан с тем, есть такое или нет. Поэтому, на мой взгляд, это чисто метафизический запрос, который невозможно здесь удовлетворить.
Более внимательные умы, типа вас, говорят: это же фантасмагоричный конструкт, этого нет. Более наивные люди говорят: «Это есть».
И это не должно быть качественно вербализировано — у нас не может быть теории того, чего никогда не было. Такая теория может быть партикулярной: Федина мама принимает Федю, притом что он — серийный убийца; или Васина мама принимает Васю, притом что он душит кошек. Это факты, но в целом теория не может быть составлена.
Если мы скажем, как вы предложили, что Бог не принимает что-то в нас, я отвечу: «Это невозможно». Что значит, Он не принимает? Конкретно что Он делает? Ничего Он не делает. Что принимает, что не принимает — это все наши проекции. Это, скорее, мы не принимаем [какие-то поступки, поведение себя или другого человека] и проецируем это на Него.
Бог, который не принимает Чикатило, он хотя бы на десятом ребенке замученном проснулся или нет?
Таким образом, наши теории все никуда не годятся. Христианство поверило в свой интеллект, оно заморочилось на своем учении. Сегодня этим воспользовались простейшие, можно сказать, дешевые психологические концепции, не такие уж и глубокие.
Та же Вирджиния Сатир рассказывает о принятии в семье. Она — семейный психотерапевт, и она рассматривает каждую конкретную семью отдельно, там нет универсальной истины. У нас же рассматривается вопрос в плане универсальной истины: Бог вообще принимает всех или вообще не принимает всех безусловно? Тут мы ничего не можем придумать, на мой взгляд.
«Аслан каждому рассказывает только его собственную историю»
Елизавета (Сеньчукова): Мне кажется, что нам надо пойти за психологами, которые рассматривают каждую семью отдельно.
Христианство все-таки глубоко персоналистично, ориентировано на личность. Кто читал «Хроники Нарнии», вспомните цитату: «Аслан каждому рассказывает только его собственную историю». Даже когда мы читаем универсальный текст, который обращен ко всем и каждому, мы понимаем, что Бог действительно рассказывает каждому человеку его собственную историю, с каждым человеком у Него индивидуальные отношения. Мы можем, и святые отцы уже этим занимались, только нащупать какие-то тенденции. И то эти тенденции рано или поздно упираются в апофатику, то есть в отрицательное богословие, потому что, что мы ни скажем о Боге, все будет не так, все будет неверно.
Подход кенотического богословия — Бог самоумаляется. Во Христе мы видим самоумаление до смерти — самопожертвование. Отец Вячеслав, вы привели такой интересный пример, что даже у выдающихся психологов, как у Милля, были конфликты в семье — у сына фактически не было детства, соответственно, сформировалась фактически ненависть к отцу.
Мне кажется, когда Бог в нас что-то не принимает, Он учитывает то, что мы Его за это будем ненавидеть. Может быть, кому-то эта моя мысль покажется кощунственной, но мне так не кажется. Когда Бог говорит «Я не принимаю тебя», Он прекрасно знает, что человек скажет: «Знаешь, какой Ты мне отец после этого?»
И мне кажется, это Его сознательное самоумаление, чтобы сориентировать нас на успех — на преодоление греха.
Может быть, это немножко дико звучит, не ортодоксально, но иначе я для себя лично не могу объяснить, каким образом Бог и любит нас, и в то же время наши грехи бесконечно отдаляют нас от Него. Мне кажется, что у каждого человека есть момент борьбы с Богом, такое семя Израилево внутри и «не отпущу Тебя, пока Ты меня не благословишь».
Это неприятие имеет и метафизическое измерение. Он специально нас не принимает, чтобы мы в какой-то момент, отталкиваясь от Него, может быть, даже борясь с Богом, каялись. И это покаяние — не просто как слезы, как сожаление, а чтобы мы таким образом переформатировались. Это та самая метанойя, которая перемена ума.
Протоиерей Вячеслав Рубский: Тут нельзя вас не поддержать.
Богообщение не должно быть просто адорацией, поклонением, принятием всего того, что Бог нам дает. Мы можем возмущаться некоторыми Его поступками, мы имеем право не принимать некоторые Его цитаты, некоторые высказывания. В этом диалоге принятия и непринятия, в этом трудном диалоге человека с Богом, сам этот диалог является ценностью.
В Послании к Ефесянам в 5-й главе и 5-м стихе написано, что никакой блудник, не чистый, либо стяжатель, идолослужитель не может наследовать Царствие Божие. В 6-й главе Послания к Коринфянам дан еще больший перечень.
Это универсалистское заявление обходится без того, о чем вы сказали вначале, — что у каждого человека диалог с Богом очень индивидуален. Но в христианстве это не так.
В христианстве есть диалог Христа и Никодима, он был очень индивидуален, но христиане не понимают этой индивидуальности, они сказали: «Вот, это должны читать все». Диалог с самарянкой представляется как типологический диалог Христа и какой-то заблудшей женщины, но очень хорошей и доброй. Диалог Христа и Пилата представляется как диалог современного ученого и язычества. Мы всё типологизируем. Цитаты, которые обобщают, говорят: такие-то и такие-то Царствие Божие не наследуют.
Николай Ге. «Что есть Истина?»
Человек, который делает преступление, зачастую сам в себе имеет осуждение, и не нужен ему дополнительно Бог, чтобы его осуждать. Люди, воспитанные на условном принятии, всю свою дальнейшую жизнь подчиняют определенным психологическим моделям. Например, человек не получил в семье безусловного одобрения, а в компании от собутыльников, в компании друзей он его получает. Он не чувствует, что это одобрение тоже условно, но оно не диктует ему правил. Какой-то школьник плохо учится, потому что (по формулировке родителей) связался с дурной компанией. Но он связался с компанией, которая дает ему безусловное принятие, и ушел от родительского очага, который принимает его только условно. Этот интуитивный ход не понимают, может быть, ни родители, ни сам ученик.
Постоянное стремление к тому, чтобы угодить родителю, раскрашивает этого родителя в тревожные тона. В нашей иконографии Христос Вседержитель часто хмурый, Он тот, кто говорит нам: «Но-но-но!» Такое изображение — опять же последствия условного принятия, которое, в свою очередь, является последствием универсализма. Бог судит, Бог выдает одни и те же правила для всех. Как замечал наш брат, дьякон Андрей Кураев, Бог дает каждому чистую тетрадь и говорит: «Напиши кодекс, по которому ты потом будешь судим».
Я хочу поддержать ваш либерализм, хочу отметить, что мы оба каким-то образом выпадаем из традиционного христианства, чтобы представить его персоналистическим. Вы, может быть, посопротивляетесь и скажете: нет, в нем есть пара цитат, которые говорят об индивидуальном подходе.
«Мы все штучные экземпляры, и Бог — штучный Абсолют»
Елизавета (Сеньчукова): Через подход условной и безусловной любви родителей интересно проанализировать притчу о блудном сыне. Как мы помним, старший брат очень расстроился из-за того, что воспринимал любовь отцовскую как раз как условную: я тебе столько служил, ты вроде бы был мной доволен, но ничего мне не дал, а этого ты принял, накормил его и вообще.
При этом блудный сын изначально, похоже, стоял на той же позиции — он забрал то, что ему причитается. Когда он шел [к отцу], был в полной уверенности, что сейчас его ждет то самое условное принятие, что отец его накажет. Может быть, даже не накажет, но в любом случае надо просить прощения. И вдруг выясняется, что принятие отца — безусловное.
Тут я поддерживаю ту точку зрения, что принятие — это немножко искусственный термин. Дело в том, что в конечном итоге у идеального родителя (а идеальный родитель, как мы понимаем, только один — Бог) условное и безусловное принятие — одно и то же. Как у Гребенщикова: «Ежели поймешь, что сансара — нирвана, то всяка печаль пройдет».
Понятно, что это не ортодоксально, это несколько абсурдный подход к решению данной проблемы, но мне кажется, что интуиция абсурда в христианстве и есть.
Причем именно в историческом христианстве — отсюда святые и юродивые, которые иногда ведут себя откровенно греховно, будем говорить прямо.
Делают то, что для обычного человека — грешно: ругают плохими словами, кидаются камнями, комьями грязи.
Мне кажется, когда мы говорим об индивидуализме в христианстве, нехорошо типологизировать примеры. Мы все штучные экземпляры, и так получается, что и Бог у нас Абсолют, но Абсолютно штучный. Он Абсолют для каждого свой, при этом Он обнимает всех.
Как так получается? Такая загадка. В Троицу верим, значит, надо поверить в то, что у нас Абсолют для каждого свой.
Протоиерей Вячеслав Рубский: Да, я вас поддерживаю в том, что традиция абсурда принадлежит историческому христианству. Но в ответ на это я могу сказать, что поведение юродивых выведено в отдельный кластер смыслов — им можно. Сегодня юродивые уже невозможны, я думаю, именно из-за влияния психологии, которую все усиленно отрицают.
Самое главное, что мейнстрим православия не терпит никакого юродства, никакого абсурда. Постановления Вселенских Соборов понимаются совершенно четко и однозначно — они посылают всех остальных людей в ад. Я поддерживаю постановления Вселенских Соборов, но я не вижу в них пространства для юродства. Да, мы найдем юродство в Первом Послании к коринфянам в 1-й главе, когда апостол Павел говорит, что «мы безумны Христа ради, а вы мудры во Христе». То, что было благоугодно Богу — юродством проповеди спасти верующих. И «погублю мудрость мудрецов, разум разумных отвергну».
Но где этот тезис в постановлениях Вселенских Соборов? Там разум на первом месте. Так что ваша апелляция к юродству — это, скорее, апелляция к аппендиксу, который уже вырезан. У нас нет и не может быть юродивых сегодня. Всякого рода фрики, приколисты, подкуривающие от свечи или танцующие на амвоне девушки непристойного поведения уже не понимаются как юродивые.
В христианстве нет Пифии свободной и что-то вещающей. В христианстве есть тотальный диктат разума, который вы сейчас пытаетесь отвергать. Пожалуйста, давайте его отвергнем, но мы выйдем из ортодоксии, потому что в ней есть символические книги, обязательные к принятию. Их невозможно даже рассматривать — их нужно только принимать.
«Где был Бог, когда умирал ребенок от рака?»
Протоиерей Вячеслав Рубский: Мы с вами опять оказались в не ортодоксальной точке измерения православия.
Современная психология, к счастью, совершенно неоднородна. Тот же бихевиоризм, о котором я упомянул, фиксирует только парохиальные окситоциновые союзы. На основании окситоцинового ощущения ближний мой становится еще ближе, поэтому дальний становится еще дальше. Люди укрепляют взаимоприятие за счет неприятия чужих.
Это иллюзия — что мы принимаем кого-то безусловно. Мы можем принимать безусловно своих детей, но именно это окситоциновое чувство порождает особенную враждебность к другим людям. Это то, что в биологии называют окситоциновое братство или парохиальные союзы — то есть союзы одного племени. На этой простой биологической компоненте, к сожалению, держатся те единственные образцы безусловного принятия, которые мы находим в нашей жизни.
Как вы сказали, у нас единственный Отец. Как сказано в 23-й главе в 9-м стихе от Матфея: «и отцом себе не называйте никого на земле, ибо один у вас Отец, Который на небесах». Мы, православные, так и делаем с тех пор.
Микеланджело Буонарроти. «Сотворение Адама», фрагмент
Но Он не годится в эти Отцы, — вот в чем все дело. У этого Отца нет персональных детей, у Него все — дети. Но если у Него все дети, Он должен заботиться хоть о ком-то. Но эта забота, как говорил Кристофер Хитченс до своей смерти в 2011 году, очень странно выглядит: тонут корабли, падают самолеты, гибнут дети от чего угодно, а Отец реагирует ровно так, как реагирует черепаха в заповеднике — то есть никак.
Эта модель уродлива — это отец, который не заботится о своих детях. Я согласен с вашей идеей абсурда. Нам здесь нечего сказать.
Мы проповедуем Христа — иудеям соблазн, эллинам безумие — и мы никогда не отойдем от юродства нашей проповеди, не попытаемся сделать ее более-менее умной.
Тогда мы можем согласиться с тем, что требование безусловного принятия — это еще одно имя религиозного зова. Тот зов, который на себе испытывает каждый человек, зов того, что он никогда не слышал, не видел, не может увидеть. Пожалуй, другое название Бога — безусловное принятие.
Елизавета (Сеньчукова): Мы с вами оказались практически в одной точке — я именно это и хочу сказать. Сколько бы мы ни пытались формулировать по-умному, все равно мы рассказываем свою историю, свой взгляд на Бога. Действительно можно задать вопрос: почему тонут корабли и умирают дети? И никакого ответа не будет, его в принципе нет.
Насколько я помню, кажется, отец Георгий Чистяков отвечал на вопрос «Где был Бог, когда умирал от рака ребенок?»: Бог был рядом на кресте.
Кажется, он один из первых стал это формулировать так. Других вариантов нет.
Лично для меня Бог специально умалился до такого состояния, чтобы ни капельки на нас не надавить.
Дело в том, что доказать что-либо — это на самом деле принудить. Мы помним, это у Фуко есть, что процедура установления истины достаточно тоталитарна — это диктат логики и рациональности. Бог не хочет нам ничего диктовать. Именно поэтому Его нельзя ни доказать, ни показать. Если Он захочет, ответит, не захочет — не ответит.
Когда моя мама умерла, например, Он мне не ответил. У нее случилась тромбоэмболия послеоперационная. Мне позвонили, сказали, что тромб оторвался, надо срочно ехать за каким-то лекарством, я начала молиться… Через десять минут позвонили и сказали, что мама умерла.
У меня было отчаяние совершенно дикое, я не понимала, как так: Бог, в которого я осознанно верю лет с 14, мне так и не ответил. Вернее, ответил прямо противоположно. Он даже не дал времени на подумать.
Но в конечном итоге Его ответ был в том, что Он молчит. Он молчит — это активное действие от Него. Это в какой-то момент было прочувствовано.
Активно не верующие люди мне говорили, что это такое самоутешение. Не знаю. Мне кажется, что это некий ответ. А если все же самоутешение — тогда хорошо же оно работает.
Я рассказываю это не для того, чтобы показать мой личный религиозный опыт. А чтобы сказать, что ответы Бога бывают очень абсурдные. <…>
«Безусловное принятие — это и есть Я»
Протоиерей Вячеслав Рубский: У нас очень часто бывает дефицит принятия — чтобы меня кто-то как-то услышал, кто-то заметил, имеется в виду, Бог. Это вызывает уныние, тоску. Такие люди с жадностью цепляются за какие-то знамения, мироточащие иконы и не позволяют это даже поставить под сомнение.
Это невротическая ситуация, когда невозможно обсуждать «чудо». Не обсуждайте, потому что мне так нужно знамение, мне так нужно, чтобы Бог как-то на меня среагировал, пусть икона заплачет, путь хоть какое-то чудо в виде перекрещенных палочек упадет мне на лицо во время молитвы, тень от окна. Людям предложили условное принятие, где нужен обязательный знак этого принятия. Родитель должен погладить по голове или сказать: «Молодец, сынок!» А этого отклика нет, притом что человек старается.
Это рождает определенный невротический культ чудес. В православной церкви невротичным его делает то, что его нельзя обсуждать.
Люди, воспитанные в условном принятии, несчастны бывают потому, что сами о себе судят, исходя из категории, что они успевают и что не успевают. В православии высокие требования к христианину, и в итоге люди ничего не успевают и говорят: «Где сатана, там и я буду. Я самый худший на свете». Такая самооценка терроризирует человека, и он ее воспринимает как конструкт подлинности.
Этот конструкт подлинности страдающего христианина («вам кто сказал, что будет легко?») — уже своего рода модель христианства, реализованного в модусе условного принятия. Иначе говоря, Бог говорит нам: «Приму, если будешь делать то-то и то-то». Мы понимаем, что мы этого не делаем. Рождаем новую модель: христианин есть тот, кто суперсильно понимает, что он ничего не сделал. Таким образом, мы выходим опять на положительную картинку, потому что этот христианин лучше того, который этого не понимает, который щелкает семечки и смотрит сериалы. <…>
Я надеюсь, что Господь Бог скажет нам в конце жизни: «Безусловное принятие — это же и есть Я. Называйте Меня Иисусом, называйте Меня Христом, можно называть Меня Безусловным Приятием». Это то, для чего мы рождены, и то, что, я надеюсь, когда-то в нас реализуется, коль скоро мы этого так хотим, потому что нет случайных желаний у человека. Всякое желание глубоко укоренено в бытии: желание попить, поесть, поспать — это все наши естественные желания. Духовные потребности, я считаю, тоже продиктованы тем, что могут быть удовлетворены в духовной реальности.
Елизавета (Сеньчукова): Я попробую завершить еще вот какой мыслью, она у меня родилась, когда я слушала последнюю вашу реплику о том, что в конце жизни земной, вернее, за краем земной жизни, мы верим, встретим Бога, который скажет, что Он и есть безусловное приятие.
У классика атеизма Людвига Фейербаха была по-своему красивая идея, что на самом деле это Бог создан по образу и подобию человека. Человек себе сконструировал Бога, который похож на то, каким он хочет видеть себя.
При всем при том, что это мысль атеиста, она не так глупа и не так кощунственна, как может показаться верующему человеку на первый взгляд. Мы действительно с Богом ближе, чем это кажется. Он к нам ближе, чем это кажется, Он к нам ближе, может, чем мы сами — это не моя мысль.
Если мы верим в любящего Бога, верим, что Он окажется для нас безусловным принятием, может быть, стоит научиться Его безусловно принимать?
Это, наверное, и есть тот самый подвиг веры. Мы Его не видим напрямую, мы Его не слышим напрямую, нам кажется, что Его почти что нет.
В этом, наверное, и подвиг веры, и чудо веры, как раз это и есть Его образ и подобие — готовность любить, принимать и ждать, несмотря ни на что.
Протоиерей Вячеслав Рубский — клирик Одесской епархии Украинской Православной Церкви, настоятель храма Святой мученицы царицы Александры при Одесском национальном морском университете. Известный православный автор, практикующий психолог, доктор философских наук. Окончил Киевскую духовную академию, Одесский национальный университет имени Мечникова, Национальный педагогический университет.
Монахиня Елизавета (Сеньчукова) — пресс-секретарь Якутской епархии и проректор Якутской семинарии по научной работе. Постоянный автор «Правмира».