Елена Карпенко
«Немцы на станции!»
Когда началась война, я была кроха. Меня, трехлетку, все баловали, оберегали. Войну я помню мало. Воспоминания мои — это вспышки, краткие и яркие.
Жили мы в Стародубе. Отец, мать, трое старших братьев и я. Отца забрали на фронт в первые дни войны. Во время боев на Украинском фронте он попал в плен. Был приговорен, но чудом сбежал и пешком пришел в Стародуб. Не знаю, сколько шел, помню, мы с братом мерили, оказалось, 800 километров. Едва папа появился в городе, как его схватили и угнали на принудительные работы в Германию.
В Стародуб немцы пришли в августе 1941 года. Я знаю это, потому что мне рассказывали, что мама пришла в какой-то пункт для получения направления на эвакуацию. Муж на фронте, на руках четверо маленьких детей, ей было положено место на машине для выезда из города. Она стояла в очереди, вдруг кто-то прибежал с криком: «Немцы на станции!» Все, кто был в толпе, кинулись в машины и уехали… Мама не смогла, дома ее ждали мы с братьями.
Это было 1 августа 1941 года.
11-летний брат принес домой винтовки
Когда немцы вошли в город, тут же начали грабить магазины и дома. Где-то шли бои, что-то взрывалось.
Старший брат, ему тогда было 12 лет, караулил нас с младшим, а средний, 11-летний, шастал по городу и приволок откуда-то винтовки, патроны, чтобы обороняться. Помню, мама была в ужасе и бросила все в уборную. Она была общая, во дворе. Все добро, которое приволок брат, мама там спрятала.
Жили мы в доме на три семьи. Третьи были евреи. Их немцы забрали и увезли сразу в лагерь. Остались мы на одной половине дома, а на другой — молодая женщина.
В начале лета 1941 года к ней приехала из Ленинграда мать с племянницей отдохнуть. А тут война. Уехать назад в Ленинград они уже не сумели.
Девочку звали Нина. Она была постарше моего шестилетнего брата, может ей было лет 7–8. За Нининой теткой, нашей соседкой, ухаживали немецкие офицеры. Они угощали ее шоколадом, а она все отдавала племяннице. Нина делилась с моим братом, а он — со мной. Тогда я мечтала, что вырасту и каждый день буду есть шоколад.
Дети накануне войны
Видимо, я была слишком мала, раз помню из тех времен что-то светлое. Наш дом, например, в два крыльца с садом. Одно крыльцо выходило на улицу, другое — в сад. Мама на древесных углях варит варенье. Не знаю, из каких ягод, но я решила, что варенье можно варить только в саду, а больше нигде. Потом, когда мы в 1946 году уехали в Донбасс, я очень удивилась, что там люди варили варенье прямо на плите…
«Торты могут быть отравлены»
А еще помню свадьбы полицаев.
Разница у нас с братом небольшая, три года. Но он ужасно боялся темноты. Его наказали как-то в детском саду, посадили в темный погреб. После этого он боялся темноты до жути. Я тогда ничего не боялась, не знала, что чего-то вообще надо бояться. Так что мы с ним везде ходили вдвоем.
При немцах церкви стали действовать. Полицаи венчались в этих церквях, и свадьбы у них были пышные.
Однажды у соседей дочку замуж выдавали и на улице стояли торты с кремом. Брат мой тихонько все попробовал, и я хотела. А он строго мне так говорит: «Они могут быть отравлены, нельзя их есть».
Вообще, не помню, чем мы питались. Но поля в 1941 году неубранные стояли. По осени ходили с братьями и мамой картошку мерзлую собирать. Так, видимо, и питались. С тех пор, кстати, даже крошки я могу съесть со стола, не брезгуя.
Мама иногда уходила на работу. Помню, однажды оставила нам картошку жареную. Мы сели у стола, и старший брат Витя командовал: «взяли — съели, взяли — съели». А я эту ложку несу и по дороге разбрасываю, потому что за время команды съесть ее не могу. Когда кончилась еда в сковороде, со стола все собрала и доела.
Обменяла чемодан мыла на корову
Точно знаю, что мама у меня всегда была самая красивая. Красивее никого и не было на свете. Она закончила высшие учительские курсы, была сельским учителем. Но вслед за отцом поступила и окончила сельхозакадемию как зоотехник. Преподавала в техникуме.
Мама отказалась работать на немцев по специальности. Но не работать в оккупации было нельзя под страхом смерти. Она стала подрабатывать уборщицей. Только на детей трудоспособного населения выдавали хлеб.
Выпускницы высших учебных курсов. Первая в нижнем ряду, Евгения, мать Елены Карпенко.
Еще накануне войны мама ездила в Москву на сельскохозяйственную выставку как передовик. Привезла оттуда целый чемодан туалетного мыла. На это мыло в 1942 году выменяла в деревне телочку. И у нас целый год была корова. Давала она всего 4 литра молока, потому что голодная вечно была. Мать отправляла братьев ходить рвать траву. Они пару мешков нарвут, ну что корова с них даст?
Два литра мама оставляла нам, два продавала. Помню, когда город освободили, из Ярославля приехала тетка, мамина сестра, она так и сказала: «А дети у тебя упитанные…»
Крестились, чтобы не попасть в концлагерь
Буквально сразу, как пришли немцы, прошел слух, что всех некрещеных детей заберут в лагеря и расстреляют. Взрослые в Стародубе крещеные были, все-таки это поколение, рожденное еще до революции. И мама, как и многие в городе, повела нас крестить. Помню, стою на деревянном диване и ору благим матом. Меня спрашивают:
— Ну чего ты плачешь?
— Этого деда с бородой боюсь.
Брату в 1942 году исполнилось семь, поэтому осенью он пошел в школу. Рассказывал потом, что немцы заставляли школьников в церковь по воскресеньям ходить. Но я этого не помню. В церковь мы и правда ходили, но я не знала, что нас заставляли.
Обуви не было, в садик мама меня носила на руках
Помню, однажды мама уехала и оставила меня с двумя братьями надолго. Единственное, чего я тогда по-настоящему боялась — пауков. Два моих братика решили меня от этой боязни отучить. Старший сидел с палкой у двери, чтобы я не убежала. А младший сажал на меня пауков и я орала. Это я запомнила очень хорошо, а в чем братья были одеты, не помню. Конечно, были одеты, но в чем?
Когда наших соседей угнали в лагерь, от них и их сыновей в доме остались вещи. С собой пленным ничего брать, понятное дело, не позволяли. Нужно понимать, что тогда никто ничего не обсуждал с детьми, тем более с такими маленькими, какой была я. Так что предполагаю, братья мои донашивали одежду наших пленных соседей.
Немецкие солдаты проходят мимо Новопокровского собора в оккупированном Брянске. 1941-1943 гг.
А вот в 1943 году, когда немцев выдавили из города, меня отправили впервые в детский садик. Была осень. Прохладно, слякоть. Мама носила меня в садик на руках, обуви у меня не было, ходить мне точно не в чем было.
Красные шли строем со скатками через плечо
Перед тем, как немцы покинули Стародуб, они решили сжечь и взорвать дома. И мы поехали в какую-то ближайшую деревню. Помню, что капризничала, говорила, что хочу спать, а брат показал рукой на город, который полыхает, и говорит: «Вот там ты будешь спать, успокойся лучше».
Пару дней спустя мы стояли с ним у дороги в деревне, в которой на время нас кто-то приютил. По дороге шли телеги. На них сидели молодые парни, играли на гармошке.
Мы к ним кинулись радостно:
— Вы красные?
— Нет, красные следом идут.
— А вы кто?
— А мы бандиты.
Эти были бывшие полицаи, которые уезжали в леса… А потом мы и правда увидели красных. Они шли строем, и у всех были скатки, скрученные шинели, надетые через плечо…
«Брат рукой закрыл мне глаза»
Стародуб освободили в сентябре 1943 года. Мы вернулись в город. Он был сожжен, но наш дом почти не пострадал. Жить в нем мы не могли, поэтому поселились на каком-то погребе рядом, в шалаше. К зиме нам выделили комнатку, скорее даже кухню, в ней точно была русская печь, там мы прожили до конца 1945 года.
С той кухней у меня связано всего одно воспоминание. Я была одна дома и, чтобы не замерзнуть, залезла в духовку. Мама меня там обнаружила, когда вернулась, и очень испугалась, что могла затопить печку и я бы угорела…
Самарий Гурарий. Жители Брянска встречают освободителей — бойцов Красной Армии. Сентябрь 1943 г.
После освобождения помню, как с братом бегала за членами ГПУ. Они искали братские могилы расстрелянных жителей, чтобы найти их документы, собирали сведения о погибших. Мы с братом видели, как они читали какие-то бумажки, что-то записывали. А однажды брат вообще повел меня смотреть, как будут вешать полицая. Мы издали видели виселицу. А когда его стали вешать, брат рукой закрыл мне глаза…
Еще помню, как отмечали мой день рождения в сентябре. На платье мама прикрепила мне подарок — большую георгину. Пока она о чем-то говорила, я пошла одна гулять. Хотела, чтобы все-все видели, какая я красивая и что у меня день рождения. Когда мама кинулась, меня след простыл. Поймали соседи в конце улицы…
А потом война закончилась. Помню, что с другими ребятами я прибежала в детский сад. Воспитательница нам говорит: «Сегодня детский сад не работает, дети. Война кончилась!» Мы гурьбой помчались бегать по городу. Для меня, шестилетки, война кончилась именно так.
Фото: из личного архива Елены Карпенко