В чем разница между добровольчеством и долгом, все ли священники могут служить в больницах, как говорить с родителями умирающего ребенка и можно ли устать от помощи? Об этом «Правмир» поговорил с иереем Федором Котрелевым, клириком храма Покрова Пресвятой Богородицы в Красном селе (Москва), отцом девятерых детей.
Служение в больнице — не волонтерство
— Отец Федор, где проходит грань для священника между его непосредственным служением и волонтерством?
— Я могу говорить, основываясь только на своем опыте. Думаю, что волонтерство — это вообще не про священника. Волонтер — непрофессионал, он может, скажем, выступать как музыкант или добровольно помогать на Олимпиаде. А все, что касается церковного служения, — соответствует профессиональным умениям, навыкам и дарам священника, здесь понятие «волонтер» вообще неуместно. Ты либо делаешь, либо не делаешь.
Я за вашим вопросом слышу другой: обязан ли каждый бросаться везде и всюду? Думаю, что не обязан: у всех есть свои способности, предел возможностей, взгляды и обстоятельства, что тоже важно. Кто-то сам так бедствует, что не до больницы.
— А как разделить, кто из священников будет ходить в больницу, кто — посещать тюрьму, а кто — заниматься просвещением? Одновременно же не получится.
— Но Господь сказал, что все христиане обязаны навещать больных и заключенных. Есть много батюшек, которые не ходят никуда и особо ничем не загружены, кроме своего прихода, треб. При этом есть несколько больниц, которые вообще никто из священников не посещает, что странно. Это Москва, город, где много духовенства. Мне не хотелось бы никого осуждать конкретно, у всех свои причины, я говорю о ситуации в целом.
Иерей Федор Котрелев
— Если священник занимается только приходской жизнью, в том числе навещает прихожан в больнице, это разве не то же самое?
— Не знаю. В среднем в Москве в одном храме 100 постоянных прихожан. И из них в настоящий момент в больнице может находиться один, ну, два человека. И редко когда их надо навещать каждый день — только если это кто-то очень религиозный и при этом серьезно болен. Да даже если 300 человек прихожан и из них три — в больнице, ситуация особо не меняется.
— Итак, больничных священников в Москве не хватает, почему?
— На мой взгляд, по двум причинам. Первая: в какой-то момент с нас стали требовать бесконечные отчеты. И закреплять за каждой больницей определенного священника. Думаю, обязаловка сыграла отрицательную роль. Люди устали от отчетов и формализации.
Вторая причина в том, что человек слаб. И те, кто должен посещать больницы, заняты, допустим, заботами о содержании семьи, а больница не приносит никакого дохода.
— Как здесь распределить время? Служение, больницы… Но ведь, действительно, нужно время и на семью.
— В делах милосердия важен не объем участия, а регулярность. Я бываю в больнице один раз в неделю и считаю, что это более-менее нормально. Уходит у меня на это примерно полдня.
Между прочим, священник — одна из самых свободных «профессий» по времени. Даже если он служит каждый день (хотя таких единицы), то занят только утром, а потом вечером с 17 или 18 до 20. Все остальное время свободен. Это не в офисе сидеть по 9 часов, и тем более не у операционного стола стоять по 11 часов.
А чаще в Москве многоклирные приходы, и если в храме службы каждый день, то сегодня я служу, завтра — другой, послезавтра — третий. А куда оставшееся время? Даже с совершением треб его остается много.
«Исповедуйте нас, к нам никто не приходит»
— Как вы выбираете, в какую больницу ехать?
— Я ничего не выбираю. Единственно, бездомных сам выбрал. В тюрьму меня назначили указом. Мне позвонил секретарь Патриарха и спросил: «Отец Федор, хотели бы вас назначить. Что скажете?» Я ответил: «Конечно, да», — поскольку считаю, что такие вещи не обсуждаются.
В онкологическую больницу я пришел совершенно случайно семь лет назад. Неизвестная мне женщина попросила причастить ее. Я пришел туда, и ко мне подошли другие пациенты: «Не могли бы вы нас тоже исповедовать и причастить?» Я спросил: «Что, священник сюда не приходит?» — «Не приходит». Вот и начал приходить я.
Со второй больницей, которую регулярно посещаю, — психиатрической, вышло примерно так же. Я пришел по просьбе незнакомой женщины, там ко мне подошла сотрудница больницы, в разговоре выяснилось, что никто из священников туда не приходит.
То есть я сам ничего не ищу, но отношусь к таким эпизодам как к вызову Сверху. Если вызов поступает, я не могу от него отказаться.
На самом деле, я не со всем справляюсь, понимаю, что в тюрьме, например, можно было бы бывать более интенсивно и осмысленно.
— Из чего состоит тюремное служение?
— Тюремное служение у нас налажено более четко. Видимо, потому что тюрем меньше, чем больниц.
У нас в «Матросской тишине» целый коллектив священников. Сменяя друг друга, мы приходим раз в неделю служить литургию. И к нам приводят тюремную церковь — 5–10 узников. Они участвуют в литургии, причащаются, если хотят. Иногда мы служим молебны. Регулярно обходим камеры с вопросом: не надо ли чего по нашей линии.
Священнки «Матросской тишины» на освящении закладного камня в основание храма на территории СИЗО № 1. Фото: patriarchia.ru
— А если не по вашей? Лекарства, например, попросят передать или еще что-то?
— У нас есть четкие предписания, которые гласят, что мы, тюремные священники, ни в коем случае не должны вступать в подобного рода отношения с заключенными. Передача туда или, наоборот, на волю вещей, записок — все это запрещено. Слышал историю, как попросили священника передать клей для стенгазеты, он передал, а в нем были наркотики.
«Без вас папочка сгинул бы в Москве»
— Вы сказали, что помощь бездомным — это единственное, куда вы пришли сами, без вызовов. Почему?
— Я тогда еще был дьяконом и просто решил, что надо чем-то заниматься, чтобы отвечать на слова Христа о Страшном суде, о козлах и агнцах. А поскольку с храмом рядом три вокзала, то вот, понятно, — это наше. Бери что поближе.
10 лет мы их на вокзалах кормили, приносили вещи. Сейчас второй год сам я к ним уже не хожу, потому что претерпеваю не то что выгорание, а переформатирование.
Я устал от однообразия этого занятия. 10 лет — это много, ходить по вокзалам и всяким злачным местам и предлагать пьяным, оборванным, грязным и дурно пахнущим людям поесть. Первые несколько лет — прекрасно, вторые несколько лет — терпимо, а дальше, к 10 годам еженедельного этого занятия, испытываешь чувство невероятной фрустрации.
Обед для бездомных. Фото: Fedor Kotrelev / Facebook
Тебе уже непросто: вот ты пришел с едой, которая с большими трудностями приготовлена, принесена, а они там сидят, развалившись, и реагируют: «О, батя пришел, нам закусить принес». И достают бутылку. Постепенно задумываешься — кому нужна твоя гречка с тушенкой…
Я не думаю, что говорю сейчас справедливые слова, это именно свидетельство выгорания. Но помощь бездомным я не брошу, у меня остается склад вещей, который пополняется. Все закупается силами наших жертвователей, спасибо им большое! Обувь, одежда, еда (теперь сухой паек), лекарства, бритвенные принадлежности, нижнее белье, шапки, носки…
Иерей Федор Котрелев
— То есть бездомные теперь приходят сами?
— Да, это результат моего переформатирования. Раньше нас было до 40 человек, мы ходили на вокзалы, носили все это. А теперь они приходят сами. Вот сейчас должен прийти человек, у него 41-й размер зимней обуви. Выездную трапезу с горячей едой мы теперь устраиваем на Рождество и Пасху — на Площади трех вокзалов кормим 200–300 человек.
Да, я устал от этого служения, не скрываю этого и говорю открыто.
— Бывало ли, что бездомные возвращались к нормальной жизни?
— Только если успевали найти их в самом начале пути вниз. Наметанным взглядом видели таких людей.
Это было нечасто. Но здорово. Приходит тебе вдруг из Сибири посылка: «Дорогой отец Федор, если бы не вы, наш любимый папочка сгинул бы в Москве. Шлем вам кедровые орехи. С сибирским приветом, семья таких-то». И ты понимаешь, что все было не зря. Что папочку этого нашли на вокзале, да не совсем в трезвом виде, и быстренько подхватили. Он еще помнил телефон родственников, созвонились с домом, все подтвердилось, купили билет, отправили.
— С бездомными вам помогали миряне. В каких еще случаях они могут поддержать священника?
— С мирянами у меня не возникает никаких проблем. Я знаю много людей, которые готовы и хотят пойти в больницу.
Они заранее обходят палаты и готовят пациентов к приходу священника. Так и говорят: «Здравствуйте. Завтра придет отец Федор, принесет Дары, будет причащать и принимать исповедь. Все желающие могут принять участие». Может возникнуть вопрос: «А что такое причастие?» или «Мы на прошлой неделе причащались, а на этой можно?» Эти волонтеры рассказывают, дают книжку почитать. При этом записывают в блокнотике: «Палата №512, Степан, будет исповедоваться впервые». Я иду на следующий день и уже понимаю, как разговаривать с этим Степаном, я уже готов. Это очень облегчает мне труд.
Отец Федор с прихожанами на вокзале
«Без причастия нельзя, когда люди испытывают страдания»
— Но все ли священники могут идти в больницу или нужно их как-то отбирать?
— Не всем священникам есть смысл приходить в больницу. Я бы смотрел на то, как священник относится к грехам и как — к Причастию.
Если он считает, что есть грехи, исповедовавшись в которых, человеку нельзя причащаться, то такого священнослужителя я бы в больницу не пустил. Это мое личное мнение. Потому что в больницах, особенно там, где лежат тяжелобольные люди, например, в онкологии, причастие необходимо. А таких грехов, которых Бог не простил бы, не существует. Значит, механически применять здесь букву канона очень немилосердно по отношению к людям, которым осталось жить два года или две недели, которые испытывают каждый день невероятные страдания.
— А как вы решаете вопрос отбора?
— Делаю вид, что я тут главный, хотя меня никто не назначал, просто я семь лет в этой больнице. И когда мне на помощь пришел священник, при первом нашем разговоре я обозначил все свои позиции и сказал, как делаю я.
— То есть на ваш призыв в соцсетях все-таки кто-то откликнулся?
— Да, один человек, через каких-то знакомых. Мне казалось, что сразу будет отклик, но вышло иначе. Может быть, просто потому, что я не люблю Facebook и у меня там мало друзей.
— Как медперсонал относится к тому, что вы приходите в больницу?
— Сначала встречают настороженно, потом тебя все узнают. Врачи или медсестры приходят к тебе крестить детей.
Есть люди, которые в Бога не верят, относятся к нам с настороженностью и имеют на это полное право. Они считают, что в больницу должен приходить врач, медсестра, санитары, а всем посторонним там не место. И это тоже нормально.
— Вы посещаете онкологическую и психиатрическую больницу. Есть разница в отношении к вам?
— Пожалуй, в психиатрической больнице заинтересованность в священнике у персонала и пациентов меньше. Потому что у них смерть не стоит за плечом, как в онкологической. Там все острее.
В психиатрическую не пускают мирян — по понятным причинам там строгая пропускная система. Еще от пациентов психиатрической больницы сложно уйти, они не отпускают: «А давайте мы вам стихи почитаем; а я вот тут нарисовал, посмотрите» и так далее. Это трудно. Больница большая, там нужно бы человек 10 священников.
— Вспомните истории за 7 лет, когда вы чувствовали, что необходимы в больнице?
— Буквально на днях, например. Пишет человек в WhatsApp: «А вы в какой церкви? В каком сане?» Отвечаю, после чего он сообщает: «У меня завтра операция с утра, в половине девятого. Мне нужно причаститься. И, пожалуйста, привезите крестик на шею». Я приезжаю к нему в семь и встречаю человека с такой полной, хорошей, адекватной исповедью, какую не часто встретишь.
Такие эпизоды оправдывают мое существование не только в больнице, а вообще в жизни.
Человек перед операцией, которому действительно необходимо причаститься, знает, куда позвонить. И я могу, имею возможность ответить на этот вызов.
— Откуда ваш телефон узнают?
— В больнице знают мой номер. Он есть у сестер на постах.
«Когда ребенок умирает — молчу и остаюсь рядом до конца»
— Люди, к которым вы приходили в больницу, воцерковлялись?
— Да, и не так мало. Есть, конечно, и люди, которых через какое-то время отпеваешь… У некоторых потом родственники начинают ходить в церковь. Много всевозможных историй. Вообще в больнице именно Жизнь, с большой буквы.
Была, например, женщина Вера, болела долго и очень мучилась. Я к ней несколько месяцев после больницы домой ездил, пока она не умерла. Познакомился со всей ее семьей. И потом хоронил. Ее муж-мусульманин позже приехал ко мне с вопросом о Крещении, хотел покреститься в память о жене, спрашивал: «Как вы считаете: стоит, нет?» Я говорю: «Если вы не уверены, то, может, пока не надо. Вот если поймете, что вам однозначно это нужно…»
Иерей Федор Котрелев
— Священники иногда говорят, что болезни — это за грехи.
— И это ужасно. Люди тоже очень часто повторяют: «Я болею из-за грехов».
Объясняю, что какой-то линейной связи между грехом и болезнью нет и быть не может. Мы не можем знать: вследствие грехов кто-то где-то болеет или воля Божия как-то по-другому, более сложно, проявляется.
— Люди сетуют: «Почему же Бог такое допускает»?
— Нет, я такого не встречал среди больных. Да, бытует такое мнение: где же ваш Бог, если люди, а тем более дети, так страдают?! У меня есть подопечные дети с онкологией. Я езжу в приют, где лечат тяжелобольных детей Донбасса. Там, конечно, нервы стальные нужно иметь.
Страдания детей — это особенно тяжело. Но и родители, и дети очень смиренно относятся к болезням. С большой надеждой. А некоторые и без, потому что тяжесть заболевания не оставляет ее.
— Как вы разговариваете с родителями таких детей?
— Все зависит от медицинских прогнозов. Всегда очень, очень хочется, чтобы хоть какой-нибудь прогноз был. Если его нет, я не знаю, как говорить. Но такое случается редко.
Возможно, если шанса на ремиссию нет, с такими родителями лучше просто молчать. Не так, что «здравствуйте», причастил ребенка и «до свидания», — это может выглядеть как безразличие. А просто взять человека за руку, задать несколько вопросов, напрямую не касающихся болезни, но связанных с ребенком: что он любит рисовать, откуда семья приехала или еще что-то. Эта беседа дает понять человеку, что он не один.
Говорить, что все будет нормально, здорово, при том, что всем очевидно ухудшение — кощунственно.
Просто побыть рядом.
— А если ребенок умирает, как говорить с родителями?
— Я считаю, что надо молчать и просто принимать участие во всем до конца. Отпевать, ехать на кладбище, не важно, близко или далеко, на целый день — так на целый день. Отменять все свои дела. Сидеть на поминках с незнакомыми людьми. Терпеть и рыдания, и слезы, и истерики. По-другому — неправильно.
Я лично вообще не вербальный человек, не верю в слова и считаю, что надо эмоционально участвовать. Наверное, есть вербально одаренные люди, которые могут найти какие-то нужные слова. Я не умею. А вот съездить куда угодно, в другой город и с ними там на поминках побыть — это, пожалуй, да.
— Как это все тяжело… Когда совсем устаете, что делаете?
— Если чувствую: все, нет сил, могу пару раз пропустить больницу. Считаю, что надо и о себе думать, иначе не справиться. Если тебя все достало, надо сделать паузу.
Я, например, летом обычно в больницу не хожу, если специально не вызывают. Там и больных меньше, и у меня возможности нет — дети на каникулах, разъезды. Но осенью я прихожу со свежими силами, отдохнувший. И могу ходить целую неделю, исповедовать по 20, а бывает, и по 30 пациентов. Это очень тяжело, но силы — есть. А к маю снова выдыхаюсь. Но сейчас у меня есть помощник и, наверное, будет полегче.
Больница — одно из самых благодарных служений, здесь больше всего отдачи. Искренняя благодарность людей поддерживает. «Спасибо» все-таки иногда нужно. Вот с бездомными как раз такой отдачи нет, потому быстрее устаешь.
Фото: Лиза Солтанова