Мой товарищ упал с крыши храма вниз головой
— Отец Петр, вы 24 года назад приехали в свой приход. Каково молодому священнику, москвичу оказаться в деревне, да не где-нибудь в Подмосковье?
— Шел 1993 год, и жизнь в городе настолько была поражена всем этим нео-капитализмом и прочим, что воспринималась уже не московской и не радостной, так что была готовность ко всему.
Что было, когда мы приехали? Да ничего не было! Был разваленный домик, созданный из двух домиков, потому что планировался детский садик. Протопить избу целиком было невозможно – только кухню и часть комнаты. А дальше все, начинался холод.
Храм — полуразрушенный. Окон нет, понятное дело, крыши над храмом тоже нет. Сначала я приехал один, а жена через несколько месяцев, к тому времени я хоть немного подготовил дом.
А начинали мы с моим другом, тогда – Володей, сейчас отец Варлаам, игумен Воскресенского мужского монастыря, который находится рядом с нами. У него был автомобиль — «Запорожец», мы на нем ездили, искали материалы, как-то пытались латать храм и дом.
Я тогда совсем ничего не умел делать, это потом уже освоил все строительные специальности и могу даже срубить избу, могу положить кладку, заштукатурить.
Фото: Евгений Беспалов
— С опасностями сталкивались?
— Несколько раз я почти падал с высоты храма, когда его восстанавливали. Осенью мы чинили барабан сверху, но не успели доделать, вернулись к работе весной. Крыша там плоская примерно сантиметров 20, а потом – резкий скат вниз. Чтобы не сорваться, обвязали барабан веревкой. И вот я обхожу барабан, держусь за эту веревку и вдруг толстенный канат рвется, по инерции делаю шаг вперед, а потом словно кто-то меня прижимает обратно. Оказалось, за зиму веревка прогнила. Вот, благодарю Ангела-хранителя.
Были еще такие случаи, когда я буквально чудом не полетел вниз головой. И это в том числе потому, что когда я серьезно стал работать на высоте, у меня абсолютно пропал страх высоты, а это очень плохо. Те случаи показали мне, что так нельзя.
А мой товарищ, помогавший в работе, однажды все-таки упал с 12 метров вниз головой. У него полностью были переломаны руки, кисти просто висели на сухожилиях, сотрясение мозга. В итоге со временем все зажило без последствий. Сейчас он иеромонах, очень хороший священник. Тоже Ангел-хранитель помог. Упал он в двух шагах от места, куда сбрасывали старые кирпичи с храма в мягкую черную землю.
Фото: Евгений Беспалов
Бабушки, с которыми я начинал, почти все уже умерли
— Как местные встретили вас?
— С радостью! Когда я приехал в самый первый раз, храм выглядел так — в алтаре мельница: в стене прорублена дыра, а снаружи – огромный мотор. Вместо окон были двери, в одну вносили зерно, из другой выносили корм для животных. Я никак не мог понять, почему окна в храме находятся на уровне пола. Потом оказалось, что это не пол, а цемент.
Когда-то в храме размещалось цементохранилище, и старый спекшийся цемент проходил ровно на уровне подоконников. В задней стене зимнего храма виднелась огромная трещина: туда хотели вбить большую рельсу, чтобы на ней туши вешать. Но, когда пошла трещина, перепугались и не стали вбивать. Туши вешали в колокольне.
Храм Казанской иконы Божией Матери села Сараева. Фото: Александр Богданов / molitva-ivanovo.narod.ru
Когда я пришел второй раз, весь цемент был выбит: местные проводили субботник с утра до ночи. Они сами убрали всю грязь из храма, разобрали эту дурацкую мельницу…
А потом, постепенно, началась история восстановления. Со всякими чудесами. Например, в какой-то момент стало ясно, что для ремонта крыши нам нужен лес, в большом количестве. Я помню, что добиться его было не так просто, я куда-то ездил, просил и в итоге мне сказали: «Пожалуйста, мы выдаем вам лес», выписывает счет — 120 тысяч. Я загрустил: где в деревне возьму 120 тысяч?! А как раз для того, чтобы зарегистрировать общину, я должен был завести счет в банке. Вскоре кто-то из знакомых сказал, что перевел на этот счет 10 тысяч. Пошел получать их, а там на счету лежат ровно 120 тысяч, непонятно от кого и как пришедшие на этот счет. Так что лес я в итоге смог выкупить и привезти.
— Деревня большая?
— Когда я приехал, было 198 человек, вместе с детьми. Сейчас осталось постоянно живущих человек 20. Мои прихожане – это, скорее, приезжане, которые приезжают из Иваново, из других мест, иногда – из Москвы.
Фото: отец Петр Сургучев
Когда я начинал служить, шесть раз в день ходил автобус, рядом было два села — в одном 800 человек, в другом около 1000. И приход вначале у меня был огромный. На каждое воскресенье человек 15-20 бабушек всегда приезжали на автобусе, то есть храм был полон. А уж сколько народу собиралось на праздники! Потом автобуса стало три. А дальше автобусов не стало совсем…
— Куда делись жители деревни?
— Бабушки, с которыми я начинал, практически все уже умерли. А все остальные детей своих стараются отправить в город. В селе просто нет работы. Был колхоз, который превратился в кооператив, потом еще что-то.
Потом его кто-то из частников выкупил, тоже какое-то время все жило. Сейчас приехали два бизнесмена, кажется, из ближнего зарубежья, выкупили хозяйство, но там осталось, по-моему, всего коров 25.
Фото: отец Петр Сургучев
— Чем живут оставшиеся местные жители?
— У всех есть какой-нибудь промысел вне села. Один из моих ближайших помощников стал шофером-дальнобойщиком. Он был лучшим трактористом, лучшим механизатором, машину может с закрытыми глазами починить. Теперь вот уезжает дня на три – возит грузы в Петербург. Кто-то работает на ближайшем карьере экскаваторщиком. Народ толковый в нашем селе. Только вот осталось его мало, тех, кто не разъехался.
В деревне пустует минимум половина домов, если не больше.
— Школа в деревне была?
— Была, конечно. Рухнула где-то в конце девяностых. Причем Сараево — вотчина Суворова и храм построен по его проекту, на его деньги. Школа была построена еще при Суворове — старое кирпично-деревянное здание. Когда я приехал, школа размещалась еще в этом здании. Потом построили себе новую, щитовую, современную, более удобную школу. В 90-х начались эти укрупнения, уплотнения. Медпункт упразднили, школу упразднили, — школьные автобусы стали возить в соседнюю деревню. А про старую, суворовскую школу, забыли совсем. Кровля обветшала, все прогнило и — рухнуло. А сейчас на этом месте ничего нет: весь кирпич местные растащили на строительство.
Фото: отец Петр Сургучев
Храм всегда имеет смысл
— Бывает, что на литургии совсем никого нет, вы один?
— Бывает. То есть я не один. Две певчие приезжают из Иваново по очереди, но они замужем, у них маленькие дети. Иногда бывает, что я обращаюсь в монастырь, там есть послушники, кто-нибудь мне помогает.
Но в последнее время все-таки два-три человека в храме есть. В праздники, понятно, народу больше. На Пасху — полный храм. На Рождество ночь с нами стоят иногда до 50 человек, но до конца остается человек 30: служба длинная, как положено было в деревне, как меня научили, когда я приехал.
— Вообще имеет смысл храм в таком месте?
— Храм всегда имеет смысл. Тем более, если он начал служить, то действительно люди окормляются в той или иной форме. Требы совершаются. Я крещу младенцев, отпеваю умерших… В этом году крещений было немного: пять или шесть, отпеваний — шесть-семь. В этом году не было венчаний. В прошлом году венчались москвичи, они очень хотели венчаться именно в деревенском храме.
В позапрошлом году венчали моих главных помощников. Когда я приехал, они были молодыми совсем. У него была жена и двое детей. Та бросила его и детей и уехала. А помощницу с ребенком – бросил муж.
И вот они стали жить вместе, замечательная пара, растили детей. Но, не помню по каким причинам, они даже юридический брак не оформляли. Вот где-то два года назад они, наконец, юридически оформились и сказали мне: «Теперь мы готовы венчаться». Я их венчал, было очень радостно.
— Критики скажут, что ваши помощники жили «в блуде», раз были не расписаны…
— Нет, они жили в браке. В настоящем, когда супруги верны друг другу и поддерживают друг друга. Они очень хорошие, достойные люди.
Вот много людей живут в так называемом браке, официальном, при этом брака-то у них совсем нет…
Фото: Евгений Беспалов
— В некоторых московских храмах прихожане сами содержат приход, следят, чтобы было оплачено отопление, электричество и прочее… А у вас?
— Ну как они могут содержать? У меня доход в храме сейчас чуть побольше – четыре-пять тысяч в месяц.
Чтобы протопить храм, я должен заплатить 150 тысяч в год. В том числе за дрова, зарплату истопнику — очень хороший парень. Свет я стараюсь включать не очень часто.
Если бы обогревали электричеством, то было бы дороже. Дрова – самый дешевый вариант. То есть, конечно, дешевле было бы газом. Но газ до нас не знаю, когда дойдет, может быть, никогда.
Дома тоже топим дровами, а готовим на газовом баллоне.
Так что я содержу приход и живу практически на подаяние – кто-то жертвует постоянно, кто-то периодически. Ну и пенсию еще сейчас получаю – 9600 – богатый человек!
— Где живут дети?
— В Москве. Сын занимается предпринимательством. А дочка учится в Высшей школе экономики. Старший сбежал из деревни, когда ему было 14 лет, к бабушке.
Понятно, что эта жизнь не для всех. А уж особенно для ребенка, который родился и жил в Москве.
От Церкви он не отошел, до сих пор, когда он ко мне приезжает, если в праздник, то встает на клирос и поет. Нельзя сказать, что он сильно воцерковленный и каждую неделю ходит в храм, но все равно исповедуется и причащается.
Сейчас другая жизнь. Сколько я вижу детей священников, которые на какой-то момент вообще уезжают, отходят от церковной жизни. Потом обычно все возвращаются, так или иначе. Перебеситься в этом смысле в нынешнем мире, в нынешнем безумном пространстве просто необходимо, переварить обвал информации, который сейчас вывален на молодого человека. Мы жили в спокойное время, были предоставлены в выборе сами себе. Нас никто не прессовал каждую секунду.
Фото: отец Петр Сургучев
— Как ваша жена перемену жизни перенесла? Знаю истории, когда жены священников не выдерживали тяжелого быта и бросали мужей, сбегали…
— Нет, она, конечно, не сбежала, всегда помогала и помогает, поддерживает. Но роптала сильно.
Иногда и ругались, что сделать. Исходный посыл примерно такой, что вот, загубил мою молодость, но он трансформировался в какие-то другие претензии.
— Дрова сами колете?
— Сейчас в деревне их никто сам не колет. Когда я начинал, местные пьяницы прекрасно кололи дрова. Но в 90-е, когда водка была не очень доступная, а самогон даже очень, многие из них не дожили до светлых времен 2000-х. Кто-то дожил, но уже и возраст и сил нет.
В начале «нулевых» встал вопрос: а кто будет колоть дрова? Нам сказали: «В соседней деревне есть бригада». Оказалось, что бригада — бабушка, дочка, внучка.
Бабушке лет 60, дочке лет 40, внучке лет 20. И они прекрасно кололи дрова. Их стали звать и другие местные. Но бригада через несколько лет как-то распалась. А потом появилась такая услуга: звонишь по телефону, приезжает машина колотых дров, и все.
– Огород у вас есть?
— Когда-то мы вели все это, а потом забросили. Я терпеть не могу копаться в земле. Но раз надо, копал картофельные грядки, бороздил и прочее. Но выяснилось, что гораздо проще поехать в сезон и купить картошку в соседнем колхозе: 4 мешка сортовой, отличной (в отличие от нашей) картошки по 5 рублей, и не думать об этом весь год.
Матушка обожает сажать. Она насажала вокруг сосен, елок, разводит цветы. А из «полезного» мы ничего в последнее время, кроме зелени, — не выращиваем.
Фото: Евгений Беспалов
«Напиши мне, какие мантры нужны в храме»
— Когда вы в первый раз задумались о том, что Бог есть?
— Сознательным атеистом я не был никогда, хотя крестился, уже будучи взрослым. В семье я тоже не встретился с негативным отношением к вере. Бабушка — ученый-эндокринолог, родилась до революции, окончила институт благородных девиц, привечала, как моя мама-комсомолка называла, «бывших», людей с дворянским прошлым.
Когда мне было лет пять или семь, мама меня привела в Третьяковку. Долго ходили, смотрели, и я ничего не понял, но осознавал, что как послушному мальчику мне не хочется обижать маму и надо будет сказать, что мне понравилось. И тут мы оказались внизу, в зале древнерусского искусства. Несколько увиденных икон меня тогда потрясли. Так что я с чистой совестью сказал, что мне нравится.
Помню, что дома был какой-то альбом с очень хорошими репродукциями. Но единственное, что меня потрясло по-настоящему – «Мадонна» Леонардо да Винчи. Для меня это был очень знаковый момент.
— А когда вы поняли, что Бог в Церкви?
— Далеко не сразу. Сначала раза три-четыре я заходил в храмы: мне просто нравилось ощущение этого пространства. Начались 80-е годы, с их нахлынувшим потоком эзотерики, и я тоже принял во всем этом участие, хоть и не очень серьезное.
И вот в году 1985 или 1986 мой друг, у которого тоже были такие же эзотерические искания, предлагает мне: «Будет Пасха, пошли в церковь!» «Замечательно, — отвечаю я. – Но просто так нельзя пойти. Ты мне напиши мантры, какие там нужны». Он мне написал: «Воскресенье Христово видевше…» и «Христос воскресе из мертвых…»
Я тогда брился налысо, носил шкиперскую бородку. Вот иду я к храму в Сокольниках, вокруг стоит кордон: милиция пускает далеко не всех. В основном проходят пожилые и те, у кого явно православный вид. Молодежь разворачивают.
На пути мне встает милиционер и спрашивает: «Вы куда?» Отвечаю спокойно и уверенно: «Я в храм».
Милиционер растерялся и – молча отошел в сторону. Это было маленькое чудо.
Большое чудо было в храме на богослужении. Ощущение благодати и еще — какого-то великого единства всей истории Русской Церкви, понимание того, что вот именно это объединяет нас веками. Я вышел потрясенный. Было хорошее праздничное утро, транспорт еще не ходил, пошел пешком. Улицы пустынные, а навстречу две старушки — счастливые, веселые. Увидели меня, и одна говорит другой: «Смотри, а ведь это тоже наш человек!»
Фото: Евгений Беспалов
— Когда вы, наконец, пошли креститься?
— Мы случайно попали на некий семинар с православным уклоном, поскольку на дворе конец 80-х, все еще полузапрещено. На семинаре интересный человек рассказывал о Гоголе, о его духовном пути такие вещи, которые тогда никто не знал, и было невероятно интересно.
На один из семинаров я не смог пойти, и были мой товарищ и моя жена. «Мы видели чудного священника. Он так читал Евангелие!» — сообщили они мне. Поскольку приближалась Пасха, мы решили поехать к этому священнику, а он служил в деревне.
Отправились за адресом к тому священнику, который вел семинар, тот рассказал, как ехать, но предостерег: «Только за столом ни о чем там не спрашивайте, батюшка не очень ортодоксальный».
Когда мы приехали, я был некрещеным, но никто этого не понимал и меня сразу затащили облачать храм. Старушка, которая там всем этим заведовала, повела меня в алтарь и, поскольку я был длинный, велела на Распятие натянуть сверху красивую пелену. Я пелену натянул, и тут меня буквально пробило насквозь – в прямом смысле нахлынула благодать. Что было дальше, я уже плохо помню. Это было невероятное состояние.
Через месяц я приехал туда же креститься, через два месяца стал ездить регулярно и петь на клиросе. Я работал в академическом институте – институте физики Земли. Я занимался сейсмологией — как математик. От нас требовалась работа, никто не следил, в какое время мы ее сделаем, так что я имел возможность спокойно исчезнуть на три дня. Тем более, я был ударник коммунистического труда, наша лаборатория – лучшая в институте.
Через три года, в 1993-м я стал священником. Просто в один момент понял, что дальше оставаться на работе уже очень внутренне тяжко…
— Для человека с образованием мехмата МГУ сложностей с принятием веры не было?
— Да сколько людей с мехмата ушло в священники, даже с моего курса! Среди математиков и физиков вообще много верующих. Они как раз, я бы сказал, воспринимают веру не через голову, потому что голова занята другим и там понятно. Для меня точно всегда было понятно — наука наукой, вера – верой, при этом они не противоречат друг другу ни в коей мере.
— Какие ошибки совершали в начале своего служения?
— У нас был потрясающий владыка Амвросий, архиепископ Иваново-Вознесенский и Кинешемский. И он, конечно, нас очень правильно оберегал от многих и многих вещей. Так что мягко и быстро сошло на нет чувствование, что ты — власть имущий, можешь людям что-то такое говорить умное, ведь ты уже все знаешь и религиозную философию даже изучил…
Когда ты попадал в поле благодати владыки, просто входил в комнату, садился и понимал, что половину вопросов задавать незачем – все прояснялось.
Фото: Евгений Беспалов
«Смена 8», «Зенит» и фотография коряги
— Когда в вашей жизни появилась фотография?
— Когда мне был где-то 21 год, к фотографии я серьезно не относился. Однажды оказался в гостях у одного архитектора – в обыкновенной «хрущевке». Но внутри она была абсолютно не похожа на то, что я видел раньше – красивая мебель, дизайнерский стол, который оказался еще и трансформером, — превращался в кульман архитектора. А на этом столе лежал чешский журнал «Ревю фотографи», на обложке – фотография — коряга на фоне дюны. У меня возник комплекс противоречивых чувств. С одной стороны – невиданная по тем временам квартира, с другой – фотография коряги. «Они что, считают, что фотография — это искусство?!» — презрительно подумал я.
Месяца через два я вновь был в этой квартире и увидел другой номер «Ревю», на обложке потрясающая карточка, я развернул, и каждая следующая страница воспринималась еще более чудесной, чем предыдущая. Это были фотографии великого чешского фотографа Иозефа Судека. В них был потрясающий свет и удивительная подробность, и как-то сразу оформилась мысль — «Это сделать может только фотография!»
Фото: Евгений Беспалов
На следующий же день я схватил фотоаппарат, который мне подарили еще на 13-летие — «Смену 8» и побежал снимать. Потом появился другой фотоаппарат. Я дошел до того, что купил себе «Зенит».
А потом мы как-то пошли на съемку вместе с Сашей Лапиным (Александр Лапин – известный фотограф, автор книги «Фотография как искусство»), и мой «Зенит» развалился прямо у меня в руках, а у него с собой был второй фотоаппарат «Пентакс» и он дал мне его поснимать. Я проявил пленки и думаю: «Ничего себе, какое качество!»
— Когда вы стали священником…
— …я решил, что фотография закончилась. Так, собственно, оно и было. Пока меня не сподвигли в 2004, по-моему, году преподавать русскую религиозную философию в семинарии. Чтобы ее преподавать, нужны были первоисточники. Первый раз накупил книг, но задумался, что денег на книги и места, где их потом хранить, у меня просто нет и единственный выход – приобрести ноутбук и диски с оцифрованными книгами.
Но дело не только в этом, а в том, что я понял – ноутбук нужен с хорошим экраном. Потом понимаю – с этим можно работать с точки зрения картинки! Поставил Фотошоп и решил, что буду переделывать старые снимки. А потом в интернете случайно увидел фотографию, сделанную «Петаксом К10».
До этого я считал, что цифровые фотографии именно как фотографии — это аттракцион: мы можем так, и без пленочки! А тут – все было сделано удивительно! Дальше коготок увяз, всей птичке пропасть. Цифра открыла возможности, которые никогда не давала та черно-белая фотография, которой я занимался много лет до этого.
Фото: отец Петр Сургучев
— Как люди реагируют на священника с фотоаппаратом?
— Вначале иногда удивлялись, иногда оскорблялись. Сейчас все привыкли. Все знают, что я — фотограф, человек с фотоаппаратом.
— Вам интереснее снимать людей или пейзажи?
— Да мне все равно, что снимать. Я готов снимать все что угодно, что красиво, гармонично, откуда я вижу какой-то свет. Все определяется тем, что я живу на природе, и поэтому природа оказывается рядом со мной.
Я служу в храме, поэтому, когда я оказываюсь на больших праздниках и в каком-то смысле волен что-то делать помимо службы, я, естественно, снимаю. Когда я сижу с друзьями, тоже снимаю.
Фото: отец Петр Сургучев
— Долго думаете над композицией?
— Опыт фотографа заключается в том, что он не компонует. Он просто видит в одну секунду что-то, и главное — успеть это щелкнуть, пока оно не распалось, не развалилось.
Я даже скажу, что многие детали вижу уже на фотографии. Когда снимаю, большинства деталей не вижу, схватываю какую-то общую ауру.
Я не снимаю березу, это потом называется «Береза», я фиксирую удивительный момент, своего рода взрыв в пространстве.
