Елена Зелинская
Удар, конечно, нанесен точно. Париж, любимец цивилизации. Купила на белградской улице пакетик жареных каштанов и плАчу, вдыхая запах Елисейских полей.
По чувству боли узнаешь своих. Горька каждая человеческая потеря, страшен любой взрыв, и переполняет сердце сострадание к жертвам, которым счет уже потерян.
Но мои руки тряслись, когда я читала список петербуржцев, погибших в самолете, ища знакомые имена и спотыкаясь о каждое…
Но Париж, его легкое дыхание, город, который принадлежит каждому из нас, кто бывал на берегах Сены, или не был, город который всем своим существом вошел в ту уникальную могучую сферу, которая и отличает человека от варвара, — больно, потому что родной.
Потому что мне там дорого все: ДАртаньян и Мирей Матье, соломенные стулья бистро, набережная Орсе, и страх высоты на седьмом этаже Эйфелевой башни, стол, за которым сиживал Бальзак, и русские швейцары из романов Ремарка, веселые лица летчиков из дивизии Нормандия-Неман и шикарные платья, о которых можно только мечтать.
В меня они стреляли сегодня, в меня.
И если мой голос что-то значит, и даже если не значит совсем, я не могу молчать, ну да, как Толстой — а у кого же мне, русскому литератору, брать пример — я скажу свое мнение.
Немедленно надо прекратить лаяться со всем западным миром.
И на вопрос: а что мы делаем в Сирии, отвечать (по моему твердому убеждению) следует так: то же, что и все цивилизованное человечество и вместе с ним.