Моему дружочку по ЖЖ, китайчонку Свете Яндел,
посвящаю этот рассказик
Священник Александр Дьяченко
Эта история началась с того, что к нам в храм на Причастие поднесли девочку трёх с половиной лет. Маленькая цыганская девочка, такой же ребёнок, как и все остальные. Правда, одета она была побогаче, чем другие дети, в ушках уже висели золотые серёжки, а на головке красовалась не по возрасту затейливая шляпка.
Отец, взяв ребёнка на руки, подошёл с ней под Причастие. Не скажу, причащали они своё дитя у нас в первый раз или нет, − во всяком случае, не припомню, чтобы я видел их раньше. Когда девочку поднесли непосредственно к Чаше, она, до того спокойно сидевшая на руках у отца, вдруг вся начала извиваться. Ребёнок не плакал, он только очень активно и забавно, словно маленькая обезьянка, перебирал ручками и ножками, а потом, как мне показалось, все её косточки вдруг сложились в тоненькую трубочку, и она «песочком» стекла из отцовских рук на пол храма. Легла на плиты личиком вниз и закрыла головку руками, словно ожидая нападения сверху.
Оба родителя, молодые, одетые по-европейски, со вкусом, обескураженные таким поведением ребёнка, выглядели крайне расстроенными. Не говоря ни слова, без суеты, они подняли девочку, но та, словно безжизненная вещь, повисла на руке у отца. Так через руку может быть переброшен и висеть какой-нибудь плащ, или халат, но никак не живой человек, тем более ребёнок. Только после того, как её умыли святой водой, личико девочки стало розоветь и возвращаться к жизни.
После окончания службы на выходе из храма меня дожидались родители девочки, а сама она, вновь полная сил и энергии, прыгала здесь же, в маленьком цветнике у входа.
− Батюшка, − оба родителя обращаются ко мне чуть ли не одновременно, − Вы видели, что произошло с ребёнком. И это уже не в первый раз. Мы привезли её в храм специально, чтобы посмотреть, как она себя будет вести. С нашей дочкой вообще творится что-то неладное.
Дело в том, что она постоянно видит моего старшего брата. Павел погиб в автомобильной катастрофе пятнадцать лет назад. С того времени я успел вырасти, жениться, а сейчас заканчиваю строительство большого нового дома, в котором он, естественно, никогда не был. Три с половиной года назад у нас с женой родилась дочка. Мы её долго ждали, и появление на свет нашей девочки стало для нас большой радостью, но как только Сашенька начала говорить, то чуть ли не первым её словом стало имя моего покойного брата – «Паша». В сравнении с другими детьми девочка говорит мало, но в умственном отношении развивается нормально.
Ей никто не рассказывал о Паше, и уж тем более об обстоятельствах его гибели. Да и как такой крохе объяснить, почему автомобиль брата вдруг выбросило с дороги и он, вылетев из машины, погиб, ударившись головой о дерево? В три года для человека ещё не существует понятие смерти, а она подойдёт к его фотографии, укажет пальчиком и говорит: «Паси нет, Пася умер».
Мы у себя в доме попрятали все Пашкины снимки, так она наладилась ходить по соседству в бабушкин дом, а там его портреты чуть ли не в каждой комнате. Ходит от фотографии к фотографии и всё: «Пася ехал ямка бух. Пася умер». Меня, − продолжает отец, − это уже бесит, словно для ребёнка вообще не существует других тем. Дома − и кошка, и собака; Сашенька, расскажи нам про собачку, так нет же ведь, всё про «Пасю».
А сейчас, батюшка, она его реально видит, и мы это понимаем. За стол садимся, она требует поставить стул для брата. Чем-то её где-то угостят, сама не съест, несёт с ним поделиться. Мы наблюдаем за ней, когда она играет в игрушки. Батюшка, она явно не одна. Поначалу думали, что ребёнок, наблюдая привидение, будет бояться, и решили, чтобы дитя не пугалось, брать её на ночь к себе в постель. Вечером ложимся, кладём девочку между нами, свет ещё не выключали, а она садится, и давай ему вот так ручкой махать: «Спи, Пася, спи».
С полгода назад мы в первый раз взяли её с собой на кладбище, когда поехали на могилу к Пашке, и очень потом об этом пожалели. Что тут началось, на словах не расскажешь, это нужно было видеть. Увидела памятник, ручки протянула, радуется. На могиле у брата стоит большая гранитная плита, и он на ней во весь рост, каким и был тогда в шестнадцать лет. Подошла к памятнику, встала и смотрит во все глаза, а потом, словно с ней заигрывать начинают, отпрыгнула и хохочет. Так дети смеются, когда их щекочут по животику. А потом давай вокруг памятника бегать − бежит, хохочет и ручкой так отбивается, словно кто-то невидимый её за спинку хватает.
Батюшка, на это же невозможно смотреть. Берёт грушу и предлагает её фотографии на памятнике: «Пася, кусяй». С тех пор мы её с собой на кладбище не берём, оставляем с бабушкой. А она, словно знает, когда мы на кладбище собираемся. Молчим с женой, как партизаны, ни одним словом себя не выдадим, а она всё равно знает. Представьте, под какие вопли мы уезжаем из дому. Теперь вот ещё и эта беда добавилась − вы видели, что происходит с ребёнком при попытке её причастить.
Батюшка, нужно что-то делать, давайте хоть дом освятим, что ли?
photosight.ru. Фото: Вагин Михаил
Мы договорились о времени освящения, и уже через пару дней я искал их дом на небольшой тенистой улочке. Подхожу к массивным тяжёлым воротам, стучу кольцом в калитку. Мне навстречу спешит привратник − пожилой, но крепкий цыган:
– Проходите, батюшка, ждём Вас.
Захожу и попадаю на обширный двор с многочисленными хозяйственными постройками. Во дворе два больших дома: один старый деревянный, но ещё в хорошем состоянии, а второй совсем новый из современных материалов.
– Молодой хозяин просил провести Вас к себе в новый дом, − говорит привратник.
Мы ещё не зашли, а на порог уже выскакивает забавная малышка, хватает меня за руку и ведёт к родителям.
Дом, хотя в нём уже и живут, всё ещё продолжает строиться, вернее в ряде помещений ведутся отделочные работы.
– Большой дом, Николай, − называю хозяина по имени, − зачем тебе такой большой?
− Наверное, это гены, батюшка, цыгане простор любят. Но и в надежде на большую семью, хотя что-то после нашей малышки у нас больше никак с детьми не получается.
Во время освящения в тех комнатах, что уже были обставлены мебелью, я обратил внимание на шкафы. И не сама мебель привлекала внимание, хотя и на неё можно было полюбоваться, а тот факт, что на всех шкафах плотно друг к другу сидело, лежало, стояло множество игрушечных собак, обезьян, крокодилов и прочей живности огромной величины. Весь этот зоопарк, чтобы ему не пылиться, был накрыт кусками полиэтилена.
Увидев мой вопросительный взгляд, Николай, словно извиняясь, развёл руками:
− Я с удовольствием отдал бы все эти игрушки в детский дом и избавился бы от этих пылесборников, но не могу. Каждый год на именины и в день рождения ребёнка к нам приходят многочисленные родственники, которые обязательно инспектируют наши шкафы на предмет присутствия на них вот этих самых игрушек. Всё это подарки дядей, тётей, двоюродных и троюродных братьев и сестёр. И только попробуй что-нибудь из этого зверинца передарить − приобретёшь головную боль на всю оставшуюся жизнь.
После того как я, прочитав полагающиеся молитвы, прошёл по всем комнатам и окропил пространство дома святой водой, Николай попросил меня пройти помолиться и в родительском доме:
– Сашенька часто бывает у бабушки, поэтому хорошо будет и там всё «почистить».
Мы так и сделали, благо что расстояние между домами ─ всего метров пятьдесят.
Старый дом кардинально отличался от нового. Хотя и одноэтажный, но со множеством больших проходных комнат, обставленных старинной мебелью. Во всём ощущалась какая-то основательность и традиция. Не хватало только парадных портретов далёких предков.
После освящения я собрал свой «тревожный чемоданчик» и уже было засобирался домой, но Николай вместо того, чтобы проводить меня до ворот, неожиданно заявил:
− Батюшка, с тобой хочет поговорить моя мама, бабушка нашей Сашеньки, её зовут Фатима.
Я согласился, и меня снова провели в старый дом, в одной из комнат которого, словно по мановению волшебной палочки, уже стоял богато накрытый стол. За столом сидела пожилая, но совсем ещё не старая цыганка, одетая во всё тёмное. В её чёрных, с интересом разглядывающих меня глазах, я увидел покой и уверенность в себе, и вообще в этой женщине, даже в самой её осанке, угадывалась внутренняя сила и достоинство. Было понятно, что она больше привыкла повелевать, а если с кем-то и разговаривала, то не иначе, как соглашаясь на беседу, а не наоборот.
Когда я вошёл в комнату, женщина встала:
− Меня зовут бабушка Фатима, ты, наверное, слышал обо мне.
Она не спрашивала, а скорее утверждала, но я, к своему стыду, ничего о ней не знал, но чтобы не обидеть хозяйку, кивнул головой в знак согласия.
− Раз так случилось, батюшка, и мой сын попросил тебя освятить дом, то я не могу не пригласить такого гостя за стол. Садись, дорогой, не стесняйся. Ко мне на днях один большой человек из столицы приезжал, вот подарок привёз, − она берёт в руки бутылку коньяку и читает, − называется «Хеннесси». Утверждает, что хороший коньяк, давай проверим.
И, видя сомнение на моём лице, добавляет:
− Ничего, ничего, я тоже не пью, но с тобой мы капель по двадцать себе позволим. Она налила содержимое в маленькие рюмочки, и таким образом я впервые попробовал этот барский напиток.
– Фатима, зачем к тебе большой человек из Москвы приезжал, что ему было нужно?
– Как что? Счастливым хочет быть, денег, власти хочет.
– А ты можешь сделать его счастливым?
Она улыбнулась, немного презрительно, опустив вниз уголки губ:
− Говорят, могу. Только разве счастье в деньгах, или в обладании людьми? Неправда всё это.
Мы снова выпили по двадцать капель коньяку, и больше к нему уже не прикладывались:
− А в чём же тогда счастье, Фатима?
Она испытующе посмотрела на меня, словно размышляя, стоит ли мне доверять эту тайну:
− Всё очень просто, батюшка, нам кажется, что оно где-то там далеко-далеко, а оно рядышком с тобой. Это твой дом, твоя жена, твои дети. Иметь их рядом с собой, смотреть на них, разговаривать с ними, даже наказывать их за озорство, как без этого? Но любить, быть любимым и кому-то нужным, − наверное, это главное. А деньги, власть − они, как болезнь, хватают человека и уже не отпускают. Беда это, батюшка, а не счастье.
Потом мы с ней пили чай, причём на столе стояло несколько сортов этого напитка, выбирай какой хочешь, и очень вкусные конфеты.
– Отец, что происходит с моей внучкой?
Я постарался ей объяснить, что:
− По какой-то причине твой старший, давно погибший сын, Павел, почему-то стал являться ребёнку. А поскольку души усопших сами приходить не могут, то вместо них в таком случае действует какое-то злое инфернальное начало. Возможно, на девочке это и отразилось. С другой стороны, мы привыкли считать, что на сороковой день душа определяется в вечности, но знаешь, преподобный Лаврентий Черниговский как-то на вопрос о сорока днях ответил приблизительно так: «Кому сорок дней, а кому и сорок лет». Получается, что душа может оставаться неприкаянной много лет, «сорок» означает ещё и «много». Возможно, что кто-то или что-то не позволяет упокоиться твоему сыну. Но это всё мои предположения, а я ещё не слишком опытен.
Фатима тревожно спросила меня:
− А что ощущает такая неприкаянная, неопределившаяся в вечности душа?
− Не знаю, но, наверно, ничего хорошего, не зря же мы желаем усопшим в первую очередь «покоя».
− Получается, что мой Пашенька − неприкаянная душа? Батюшка, это я во всём виновата, моя вина. Я любила его бесконечно, вся моя жизнь, весь её смысл заключался в нём одном. И такая беда: мой мальчик в шестнадцать лет погибает буквально на ровном месте. Его машину выбрасывает с дороги, и всё − нет моего драгоценного сыночка. Мне оставалось только одно: умереть вместе с ним, но вдруг я почувствовала, что нет, он жив, он рядом, и я решила, что никому его не отдам. Всем, чем могла и умела, стала я препятствовать его уходу. Не считала его умершим, наоборот, разговаривала с ним, словно с живым. Никогда не заходила в церковь помолиться о его упокоении, даже из домовой книги не стала его вычёркивать. Практически не езжу к нему на могилку, и вот во что всё это вылилось, теперь из-за меня страдает моя единственная внучка. Что же делать, батюшка, можно ли это исправить?
Пока я её слушал, мне вспомнился ещё один пример неразумной материнской любви, и тоже среди цыган. Однажды приводит мамаша в храм двух сыновей, старшему лет двенадцать, младшему где-то около семи. Подводит ко мне и начинает жаловаться на поведение младшего:
− Отец, скажи ему, как должен сын любить и слушаться мать, и как Господь наказывает за непослушание родителям.
Она жаловалась, а я слушал её и думал: «Какой молодец эта мамаша, нашла способ подействовать на неслуха: пожаловаться на него священнику».
– Отец, ты поругай его, − просит меня женщина. Я, перехватывая инициативу, начинаю стыдить ребёнка:
− Ты знаешь, что случается с детьми, которые не исполняют заповедь о послушании родителям?
Разговариваю с ребёнком строго, но, естественно, оставаясь в границах. Вдруг выражение лица у мамаши резко меняется и она здесь же, при детях, кидается на меня в атаку:
− Как ты смеешь ругать моего ребёнка!? Иди и ругай своих детей! Мой мальчик самый лучший на свете, а ты его обижаешь!
Затем она, демонстративно оттолкнув меня грудью, проложила путь к выходу своим чадам и в негодовании покинула церковь. Я стоял, словно оплёванный, и никак не мог поверить, что такое действительно могло произойти.
− Фатима, поедем на кладбище, мы сделаем то, что ты должна была делать в течение всех этих пятнадцати лет. Мы будем молиться об упокоении души твоего сына.
Я видел, как тяжело было пожилой женщине решиться и согласиться на моё предложение. И всё-таки она согласилась. Позвали Николая, и втроём отправились на кладбище.
Мы приехали и идём между могил. Не всякая мама, потерявшая ребёнка, способна пережить такую беду, случаются и трагедии. Вот мы проходим мимо памятника в виде свечи над могилой молодой девушки. Сразу вспоминаю её мать, как она увидела меня и спрашивает:
− Батюшка, ты веришь в воскресение мёртвых?
– Конечно, верю, ведь это наш символ веры.
Тогда она, заговорщицки наклоняясь к моему уху, сообщает:
– А ты знаешь, что оно уже началось? Она уже воскресла. Ко мне во сне приходила дочь и просила помочь ей выбраться из могилы, говорит, что уже воскресла. Батюшка, помоги мне её отрыть, ведь ты же не они, ты же веришь в воскресение мёртвых.
«Они», − это те, кто всё время мешал несчастной женщине разрыть могилу дочери. После того как однажды она уже чуть было не докопалась до гроба, её остановили и отправили в психушку. С тех пор мать стала осторожнее, но сама идея помочь воскресшей дочери выбраться из могилы её никак не оставляла. Вот и обратилась ко мне за помощью. Ведь если батюшка вместе с ней станет раскапывать могилу, никто уже не помешает.
photokaravan.com. Фото: Рустам Ямашев
Мы подошли к Пашиному памятнику. Фатима остановилась за несколько шагов от могилы, не в силах идти дальше. Стояла и, молча, не отрываясь, смотрела на его большую в рост фотографию на камне. Было такое впечатление, будто и мальчик с памятника вглядывался в свою мать: «Наконец, ты смирилась и пришла, моя мама. Я ждал тебя, ты бы знала, как мне тебя не хватает».
Я решил послужить панихиду, хотя на кладбищах, по обычаю, служатся литии. Панихида значительно дольше, зато в ней много проникновенных слов и песнопений. Всё это время, пока я пел, ходил с каждением, Фатима не сходила с места, точно сама превратилась в памятник, только живой, с немигающими и полными слёз глазами. Слёзы стекали по её щекам, она их не вытирала и только что-то еле слышно шептала губами.
Наконец я закончил, очистил кадило и отошёл в сторону. Фатима медленно и тяжело, совсем как древняя старуха, стала подходить к могиле сына. Она вплотную приблизилась к памятнику, и её глаза оказались вровень с глазами на фотографии. Мать протянула руку вперёд и погладила сына по лицу:
– Прости меня, сынок. Я была неправа, отпускаю тебя, покойся с миром. Никогда не молилась о тебе мёртвом, прости, я не умею молиться. Лучше я спою тебе, мой мальчик.
И запела − тихо, проникновенно, продолжая касаться рукой его глаз, его губ, волос. И хотя пела она по-цыгански, я уловил в этой песне что-то очень знакомое, только никак не мог понять что. Поворачиваюсь к Николаю:
− Коля, что она поёт, не пойму никак?
– Колыбельную, батюшка.
Через несколько дней, после воскресной литургии, обедаем в трапезной с отцом настоятелем. Он озабочен вопросом, что подарить мэру на день его рождения. Икона уже была, и картина тоже. Не книгу же ему дарить, на самом деле, хотя и говорят, что книга лучший подарок.
– Слушай, − советую ему в шутку, − подари мэру бутылку «Хеннесси».
– А что это такое?
– Это такой дорогущий коньяк, его только олигархи и пьют, мэр будет счастлив. И на вкус он, действительно, ничего так себе.
– А ты что, его пробовал?
– Да, недавно вот дегустировал, − и рассказал о том, как меня угощали коньяком в доме у Фатимы.
– Это у какой Фатимы? – встрепенулся мой начальник, − уж не у бабушки ли Василевской?
И после уточняющих расспросов он, застонав, хватается за голову:
− Ты хоть знаешь, с кем коньяк-то распивал?
Мне становится не по себе, помилуй Бог, что же я натворил?
− Запомни, Фатима Василевская, − продолжает поучать мой добрый отец настоятель, − известнейшая в округе колдунья. К ней не только из России, из-за границы едут. А у нас в городе люди её дом от греха подальше чуть ли не за квартал обходят. Представь, если слух пойдёт, что наш батюшка с колдуньей, перед которой весь город трепещет, на пару коньяк, что для олигархов, дегустируют… Так что ты уж, бать, молчи об этом и никому не рассказывай.
После этого случая я только однажды виделся с Николаем. Он рассказал, что девочка больше не вспоминает погибшего дядю, но причащаться она всё так же не в состоянии − видимо, это беда теперь с ней надолго. Через пару месяцев я получил самостоятельный приход и никогда уже больше с ними не пересекался. А ещё, где-то через полгода, разнеслась весть о смерти бабушки Василевской.
– Слава Богу, батюшка, такая страшная колдунья на тот свет убралась, − перекрестившись, с облегчением резюмировал человек, принесший мне эту новость.
Её похоронили рядом с сыном, в одной с ним могиле, я захожу к ним, когда приходится служить в тех местах. Не знаю, может, она и действительно была такой страшной, но мне, когда кто-нибудь произносит её имя, представляется не властная грозная Фатима Василевская, а старая, раздавленная горем мать, тихо поющая колыбельную песню над могилой погибшего сына. И когда захожу к ним, мне кажется, будто я вновь её слышу.
В издательстве «Никея» вышла новая книга священника Александра Дьяченко «Преодоление».
Читайте также другие рассказы автора:
- Радость, которая всегда с тобой
- ДТП, или Дорогой мой незнакомый человек
- Священник и ГАИ — из дорожной хроники
- Я смотрю в окно
- Всепобеждающая сила любви
- Мой приятель Витька
- «Лицом к лицу»
- Положение обязывает
- «Возлюби ближнего своего»
- Не клонись-ка ты, головушка
- Время не ждет
- Cамый счастливый день
Книгу священника Александра Дьяченко «Преодоление» вы можете купить в интернет-магазине «Символ».