Когда в квартире начался ремонт, меня отправили к двоюродной тетке. Она снимала дачу километрах в пятидесяти от Москвы. Заурядный домишко этот некогда принадлежал известному живописцу, останки которого мирно покоились под резным деревянным крестом здесь же, неподалеку от дома.
Священник Ярослав Шипов
Тетка беспрестанно занималась шитьем – подрабатывала на старом «Зингере», детишек поблизости не водилось, и я целыми днями, прерываясь разве что на кормежку, околачивался у крыльца.
Компанию мне составлял кот: пушистый, рыже-бело-серый, прозванием Лютик. Больших размеров, но при этом столь незначительного возраста, что приятельствовал со мною на равных, а я тогда и в школу еще не ходил.
Мы напропалую играли в достойные игры вроде веревочки с привязанным фунтиком, а по вечерам, сидя на террасе, слушали музыку: хозяева оставили патефон с пластинками.
Там были, конечно, «Рио-Рита», «Брызги шампанского», «Темная ночь», «Огонек», а еще – классические романсы, один из которых по причине загадочности своей сделался для меня неотвязным.
– Почему «солнце скрылось под водой»? – спрашивал я у тетки.
– Ну, так бывает на море, – отвечала она.
–А «ветер мчится к матери своей»?
– И что?
– Кто у ветра мама?
В общем, светлая душа Аполлон Майков запутал меня. Но главная загадочность происходила оттого, что пластинка была поцарапана, и вместо окончания романса звучало «фюить». А испортил ее мой приятель, прыгнувший на патефон, когда в нем звучала музыка.
Правда, событие это совершилось месяца два назад: Лютик, как говорила тетушка, был в те времена еще совсем бестолковым. Я спрашивал у нее, что там – в конце пластинки, а она вспоминала-вспоминала и никак не могла вспомнить. Когда я со своими вопросами надоел, тетушка сказала:
– Видишь забор за полянкой? Это дача знаменитой певицы Большого театра. Сейчас у нее гостят подруги – тоже знаменитые и тоже певицы. Ты сходи к воротам, покарауль – может, выйдут прогуляться, тогда и спросишь. Кажется, одна из подружек на несчастной пластинке и поет. Да приготовь букет – артисток полагается благодарить с цветочками.
Сходили мы с Лютиком на поле, нарвали васильков, потом пришли к даче певицы и устроились напротив глухих ворот. Долго сидели. Иногда доносились до нас звуки рояля, а то и пение, но обрывочное – отдельными фразами, которые повторялись на разный лад – то так, то эдак.
– Тренируются, – объяснил я Лютику.
Сидим, сидим, а прогуляться никто не выходит. Но мы терпим, ждем. Лютику, правда, наскучило, он стал охотиться за бабочками, стрекозами.
– Только, – прошу, – ящерок не трогай, пожалуйста.
Как будто не трогает – пытается крылатых настичь и уже до значительной высоты допрыгался.
И тут случилось происшествие: откуда-то примчалась собака. Я бросился защищать Лютика, но Лютик опередил меня и в прыжке нанес ей удар по носу. Собака с визгом кинулась прочь, кот – за нею, но вскоре вернулся.
– Ну, ты даешь! – только и мог вымолвить я.
Впрочем, тетка рассказывала, что он сызмальства отличался храбростью и однажды прогнал лису. Причем, лиса тоже убегала с визгом. Вероятно, кот от рождения обладал хорошо поставленным, точным ударом.
Сидим и сидим. Дело к вечеру, скоро ужинать позовут. Вдруг ворота раскрываются, и выезжает автомобиль ЗИМ. Я сразу вскочил. А машина подъехала к нам и остановилась.
– Мальчик! Ты что тут делаешь? – спросила через открытое окошко пожилая женщина. Требовательный тон выдавал в ней владелицу знатной усадьбы.
– Жду.
– Чего или кого ты ждешь?
– Певиц, – говорю.
В машине рассмеялись. Я сбивчиво пересказал историю пластинки, но про Лютика, конечно, не упомянул.
– А что за романс? – спросила женщина.
– «Спи, дитя мое, спи-усни, спи-усни».
Мужчина, сидевший рядом с шофером, определил:
– «Колыбельная» Чайковского, Рахманинов любил играть, – и напел.
– Так? – уточнила женщина. Я кивнул.
– Маш, – сказала она, – это вроде бы твой репертуар, подскажи молодому человеку.
Ее соседка стала наскоро проговаривать текст, чтобы дойти до уничтоженной Лютиком концовки, но в машине зашумели, требуя, чтобы она непременно спела – похоже, ЗИМ был по крышу забит выдающимися солистками.
Дверца распахнулась, женщина, которую называли Машей, вышла и, став передо мной, негромко запела… Потом все аплодировали. Я тоже.
– Запомнишь? – ласково спросила она.
Я взялся напряженно повторять: «Али звезды воевал? Али волны все гонял?»… И остановился. Тогда она снова спела: «Не гонял я волн морских, звезд не трогал золотых, – я дитя оберегал, колыбелочку качал!». Ну, теперь запомнишь?
– Спасибо! – поблагодарил я.
И лишь когда ЗИМ тронулся, меня осенило, что артистку полагается благодарить с цветочками. Схватив лежавший на траве букет, бросился за машиной, Лютик не отставал.
Нас увидели, ЗИМ остановился. Добежав, я протянул васильки в окошко.
– Ну, Маш, – расхохотались певицы, – таких букетов тебе еще никто не дарил.
Машина тронулась, обдав нас пылью. Лютик даже чихнул.
Мы скорее домой, чтобы, покуда помнится, тетка записала слова, произнесенные ветром: «Я дитя оберегал, колыбелочку качал».
В воскресенье приехали родители, чтобы забрать меня в Москву. Лютик, осознав грядущую разлуку, не отходил от меня, а я с трудом удерживал слезы.
Взрослые сжалились: посадили кота в старую сумку, закрыли молнию, оставив небольшое отверстие, чтоб дышал, и к вечеру мы добрались домой. Послушали наши пластинки – тоже хорошие, однако «Колыбельной» среди них не было.
– Потерпим, – сказал я Лютику, – отец обещал купить: новехонькую, без царапин. С той же певицей – ну, которой мы цветочки дарили.
Священник Ярослав Шипов
(«Семейная православная газета №2, 2015»)