Анна Пеева-Туницкая из Петербурга стала первой россиянкой, одержавшей победу в международном конкурсе красоты Missis Top of the World. Считается, что кандидат на престижную корону своей внешностью, деятельностью, ценностями представляет собирательный образ страны. Какая же она, Россия? Многодетная мать, социальный предприниматель, которую страшная авария научила в первую очередь смирению.
Что лучше короны даст почувствовать себя женщиной
Прежде чем я успеваю начать, Аня первая задает мне вопрос:
— О чем вы хотите поговорить? В последнее время много СМИ написало про меня. И везде, знаете, такую картину рисуют, человека-инвалида. Это не очень приятно. Я бы хотела поговорить о работе, о семье, а все возвращаются к трагическому моменту моей жизни и хотят его обсуждать. Сформировался не тот имидж, какой я хотела.
— А какой вы хотели?
— Мне больше нравится имидж активной женщины, которая все успевает.
— У вас много социальных ролей, которые вы проживаете: вы — мама и супруга, предприниматель, теперь добавился титул Миссис Вершина мира. Вы сами себя кем, в первую очередь, определяете?
— Мамой. У меня трое детей, и это самое важное. Полтора года назад у меня родилась доченька, это замкнуло круг счастья. Все равно все, что ни делается, делается для семьи. Эта корона для семьи тоже.
— Она сейчас у вас дома?
— Да. Все ее, конечно, померили, порадовались, ну и все. Стоит в спальне, наверху, на отдельной полочке, чтобы дети не достали. Я ее берегу, чтобы она сохранилась. А жизнь-то, она дальше идет. Я пока не осознала еще этот титул. Все, кто узнает, выражают восхищение, радость, а сама я немножко до сих пор не верю. Как будто это какая-то роль, в которую я не вжилась. Ну а как в нее можно вжиться?
— Что от короны внутри поменялось? Понятно, что статус дал новые бонусы и новые обязанности. Но что она вам лично принесла?
— Ощущение женского удовлетворения. Я и пошла на все это только потому, что у меня дочка родилась. До этого я была мамой мальчиков, такой человек-кроссовок: спорт, энергия, движение. А доченька родилась, и у меня появилась внутренняя потребность красоты. Она сама такая красивая, с длинными волосами родилась, девочка-девочка. И мне тоже захотелось чего-то женственного. А что может лучше дать почувствовать себя женщиной, как не надеть корону?
— Но это не первый ваш конкурс красоты, не первая победа?
— «Миссис Северо-Запад» тоже был приключением. Где-то за полтора года до конкурса я разбилась на машине: в нас с сыном въехал юноша. Я, активная, молодая, превратилась в лежачего больного. Были сломаны таз и позвоночник. Это ужасно давило, у меня была депрессия. Потом меня прооперировали, я стала ездить на коляске. Это заняло еще несколько месяцев.
Потом стала ходить на костылях, c палочкой, по чуть-чуть.
Было очень тяжело: внутри вулкан энергии, все кипело, душа хотела что-то делать, хотела именно действий, а тело не могло.
И я случайно попала на этот конкурс. Не помню даже, как. Может быть, во «ВКонтакте» ссылку увидела. Участниц было человек сорок. Я пошла участвовать и взяла Северо-Запад. И все, потом я про этот конкурс забыла и просто жила дальше. А во время конкурса подружилась с нашим национальным директором.
— Национальный директор — что это за должность?
— По этим конкурсам в каждой стране есть свой национальный директор, который имеет право этим заниматься. Сейчас много разных названий: «королева», «принцесса». Я могу на примере медицины пояснить: у меня лицензированный вид деятельности, а есть шарашкины конторы, которые марают эту область.
И в конкурсах красоты тоже такое есть: лицензия на имя, слово «миссис» как раз говорит о том, что это конкурс настоящий. И вот я подружилась с нашим директором, и она мне как-то сказала: «Не хочешь поучаствовать в конкурсе?» Я сначала подумала: «Ну, куда я поеду? У меня малышка маленькая». А время-то идет. В следующем году я точно не поеду, дела какие-нибудь будут. И я почему-то взяла и согласилась.
Обычно от России ездит три-четыре человека, у нас страна большая. Но почему-то в этом году никто больше не захотел, я поехала одна. Мне объяснили, что мой собирательный образ подходил, чтобы представлять нашу страну — материнство, социально ответственный бизнес.
Бизнес у меня устоявшийся, та патронажная служба, которая существует сейчас, появилась в 2002 году. Это уже шестнадцать лет. Первая служба, появившаяся у нас в городе, и единственная лицензированная. У меня огромное количество благодарственных, рекомендательных писем от федеральных и региональных благотворительных фондов России.
Не понимаю, как можно быть волонтером — я бы сразу разрыдалась
— Как вы сотрудничаете с фондами?
— Фонды всегда нуждаются в помощи по уходу за лежачими больными. Когда-то подобных услуг не было, таких, чтобы они могли официально обратиться. Сначала на меня вышли представители фонда «Адвита», и мы прекрасно стали с ними работать. У них, конечно, ужасно тяжелые пациенты: умирающие дети.
Есть шанс, что они выживут, но все равно очень большая смертность. А у нас золотые менеджеры работают с детьми, мои сиделки очень хорошо ухаживают. И, глядя на «Адвиту», ко мне стали приходить другие фонды: «Свет», «Петербургские родители», «Умка», «Шаг навстречу». Даже не могу всех вспомнить. Потом появились частные благотворители, готовые заплатить за одного ребенка.
— Спонсоры?
— Да, спонсоры. Некоторые из них не доверяли родителям, боялись нецелевого использования средств, поэтому обращались к нам: знали, что там будет уход и что мы пациентов на ноги ставим. К нам выписывают больных из хосписов, говоря, что им осталось жить две недели. А у нас человек живет три, четыре, шесть месяцев. Они встают, начинают пить, есть.
— Это профессионализм или человеческое участие ваших сиделок?
— Все вместе, но, в первую очередь, профессионализм. Человеческое участие, знаете, кому-то нужно, а кому-то нет. Кого-то можно жалеть, а кого-то нельзя. Хотя в целом, конечно, нельзя.
— Почему?
— Человек не хочет жалости, не хочет, чтобы его считали больным и в чем-то ущемленным. Бабушек мы, например, бабушками не называем, по имени-отчеству к ним обращаемся. Мы заметили, что нужно именно так, они лучше относятся к такому уходу за собой. У нас существуют специальные курсы для повышения квалификации сотрудников.
— Вы сами были когда-нибудь волонтером?
— Я не могу.
Как можно быть волонтером? Совсем не понимаю. Я — малодушный человек. Мне кажется, я все испорчу: зайду и разрыдаюсь.
Я лучше помогу делами: удаленно дам правильного человека, чтобы он все хорошо сделал, чтобы правильно ухаживал. Сиделки же, например, не просто ухаживают. Они балуют своих подопечных. Вот есть больничное питание, а они домашний бульон приносят. Естественно, из того, что можно. Все очень любят бульон почему-то и всегда благодарны. Или цветок приносят, еще какую-то радость делают.
— За теми примерами, что мне известны, когда человек организовывает фонд или благотворительный проект, часто стоит личный опыт. Ваша личная история случилась позже, когда вы после аварии стали клиентом собственной службы, чтобы не беспокоить родных. А что тогда послужило импульсом к созданию «Сиделок Петербурга»?
— Сначала это была категория домашнего персонала в центре «Династия». К нам часто обращались за помощью по дому, в том числе пожилые люди. И просто так получилось, развилось, что оказалось возможным объединить медицинский уход, социальный с бытовым. Все это росло и через пару лет вылилось в патронажную службу в том виде, в каком она существует сейчас. Единственное, она сильно модифицирована и улучшена.
Фото: Anna Peeva-Tynitskaya / Facebook
— Когда вы стали клиентом собственной службы, увидели изнутри, как она работает, какие-то изменения проводили?
— Да, у меня было на это время, пока я лежала. Я прописала огромное количество протоколов по уходу за больными: особенности ухода за онкологическими больными, за травматологическими, за страдающими деменцией. Разработала лист наблюдения, расчет питья, давления, температуры, как отслеживать лекарства, вот эти все нюансы. Дотошно проработала должностные обязанности, времени не теряла. В голове-то я не лежала, я там все время бежала, что-то делала.
Я считаю, что мне просто повезло, потому что мой муж — хирург-ортопед, и я была его прямой пациент. Он мной не занимался, это табу. Но он понимал лучше, чем я, что происходит. И не было потеряно время: вовремя была заказана конструкция, был найден лучший хирург-ортопед, лучший нейрохирург. Операция длилась десять с половиной часов, тяжелая достаточно. Установка этой конструкции, реабилитация — всем занимался мой супруг.
Авария научила смирению, а смерть — это часть работы
— Если оглядываться назад, что-то хорошее принесла авария? Она стала началом чего-то?
— Все, что ни делается, делается для чего-то. Авария научила меня смирению. Может быть, даже переосмыслению. У меня же был маленький ребенок, а я все бежала. Я ни одного дня не была в декрете. Он был крошкой, на грудном вскармливании. Мы везде были вместе. И, может быть, это меня остановило, показало, что надо по-другому жить начинать. Не знаю, правильно или неправильно малыша так сильно в свою жизнь погружать.
Я стала меньше работать. Со вторым ребенком еще меньше. У нашей службы два офиса, маленький, районный, и большой в центре. После рождения второго сына я переехала работать в маленький, до которого ехать двадцать минут. Это освободило массу времени. Хотя для меня, такого консерватора, переезд был сложным решением. Не могу сказать, что пересмотр жизни произошел. Но именно зерно смирения тогда я в себе посадила, и оно выросло.
А сейчас, когда дочка родилась, я считаю, что такая смиренная стала, спокойная (смеется). У меня сейчас все на своих местах, нет перевеса или дисбаланса, что я только на работе или только дома. Я понимаю, что здесь нужно столько сил, а здесь столько. Плюс у меня замечательная команда работает. Вот я уезжала на конкурс, и за шесть дней меня сотрудники не побеспокоили ни одним звонком, ни по одному вопросу рабочему. Я считаю, что это показатель высокой компетентности команды.
— За 16 лет тесного контакта и со смертью, и с выживанием были истории, которые вам больше всего в душу запали?
— Был потрясающий профессор, старенький уже, с раком поджелудочной железы, очень болезненным видом онкологии. Его выписали умирать. И у него был такой же старенький интеллигентный, переживательный племянник. Почему-то уход был только от него, хотя у профессора была семья. И сиделка так хорошо за ним ухаживала, что этот профессор прожил еще полгода. С лекарствами, естественно, но у него снизился болевой синдром.
Он даже выходил гулять, дожил до новой весны, хотя не надеялся уже «понюхать сирень», как он нам говорил. Почему-то запомнились они, и профессор, и племянник.
Еще был тяжелый случай: подопечный, молодой человек тоже с онкологией, как раз от «Адвиты», мы ухаживали за ним достаточно долго, около полугода. И однажды вечером он позвонил нам и благодарил сиделок и тех, кто его курировал, всю нашу службу, говорил, как хорошо за ним ухаживали все это время. А на следующий день умер. У нас коллектив женский, все очень эмоционально отреагировали. Мы его звали мальчиком. «Наш мальчик умер». Вспоминаем его иногда.
Вы знаете, работа специфическая, и многие не понимают, говорят: «Чем ты там вообще занимаешься?», когда слышат, может быть, не очень приятные термины, связанные с болезнью, слышат о смерти.
Я о смерти достаточно свободно говорю, для меня это просто слово. Я не вкладываю в него эмоцию. Эмоция идет с той стороны, у близких. Знаете, как хирург не должен жалеть тех людей, которых оперирует, вот и я: если бы я переживала над каждой смертью, что бы тогда со мной было?
Конечно, когда в прошлом году у меня скоропостижно брат овдовел, это была моя смерть. А остальные — часть работы. А вообще работа очень благодарная, позитивная. У нас много благодарностей от наших клиентов, от бабушек. Цветы передают сиделкам все время, конфеты.
С детьми мы говорили, когда умирала их тетя
— Если возвращаться к вашему новому титулу, у вас будет интересная обязанность: курирование школы в Уганде, верно?
— Дошкольного учреждения, да.
— Как могут им помочь ваш титул и кураторство? Какие у вас есть полномочия и ресурсы?
— Во-первых, мы будем собирать средства для этого учреждения. Я не напрямую буду собирать, буду в этом участвовать. Сама организовать это не могу, мне для этого нужна помощь и знания.
— Вы будете лицом кампании?
— И это тоже, но я хотела бы больше участвовать. Потому что могу привлечь средства из разных источников, пусть они и будут разные по номиналу. И сама тоже, естественно, буду участвовать. Сама я бы никогда, конечно, в Уганду не поехала. Не знаю, что такого должно было бы в моей жизни случиться, чтобы я там оказалась.
— Вы без семьи полетите туда, одна?
— Да, детей я в Уганду не возьму, боюсь. Мне случайно попалась на днях газета, где было написано, что в Уганде сибирская язва. Я газеты не читаю, а в этот раз почему-то вот увидела. Хотя, может, это просто стечение обстоятельств.
— Сколько вашим мальчишкам сейчас лет?
— Старшему девять, младшему пять.
— Вы им рассказывали про Уганду? Что полетите туда, что там есть дети, которым нужна помощь?
— Да, старший очень просится со мной.
— Вы с детьми разговариваете о сложных сторонах жизни, какие-то истории рассказываете из своего опыта?
— Да, я могу чем-то поделиться в семейном кругу. Вы знаете, у меня в прошлом году скоропостижно овдовел брат, супруга у него была молодая. И мой старший сын видел, что это такое, как это было. Она угасла у нас на глазах, очень быстро. И так совпало: я только родила доченьку, и с разницей в неделю поставили этот страшный диагноз.
Моя дочка росла, а моя невестка угасала. И это такие полярные, сумасшедшие вещи, когда здесь жизнь, любовь, счастье, а там — там тоже маленький ребенок в семье. И мы обсуждали с детьми, что происходит, почему меняется внешность, почему у молодой, здоровой женщины выпадают волосы, говорили, что это болезнь.
— Как дети принимали?
— А они не видели этой болезни, она так и оставалась для них любимой тетей, которую они столько лет знали. Я, конечно, понимала, что происходит. И в силу того, что я знаю, что это такое, мне было тяжело. Я видела, что лечение не помогает. Когда все случилось, мы со старшим сыном ездили на кладбище. А так мы ей в небо шарики отпускаем.
— Это вы придумали?
— Случайно само получилось. Она умерла за несколько дней до моего дня рождения. У меня на дне рождения были шарики, и мы их потом просто отпустили в небо. И дети теперь часто это делают, и наши, и племянник. И его психотерапевт сказала тоже, что это хорошая терапия.
Сын попросил больше не водить его на рукопашку и заплакал
— От вас ощущение человека-победителя, целеустремленного, волевого, двигающегося вперед. Какие поражения у вас были в жизни? Как вы их проживали?
— Да, поражения у меня были. Я, наверное, сама себе так жизнь выстраиваю, что мне все время нужна какая-то цель. И не та, которую я могу легко взять, а та, за которую нужно побороться. Именно побороться.
Моя жизнь — это все время какая-то борьба. И я всегда жду, когда же уже успокоюсь?
Когда уже можно будет не бороться, а просто жить и получать удовольствие? Я от этого устаю, это тяжело.
И мне кажется, моему супругу тяжело, и детям тоже тяжело со мной. Я их все время куда-то тяну и им тоже ставлю какие-то цели. Но это не их цели, а мои. Например, мальчики ходили на рукопашный бой. Это было мое решение. Старший успешен во всем: он был золотым призером по фудокан карате-до и в своем возрасте, в своем весе первым защитил зеленый пояс. Это серьезная победа, и мы прекратили заниматься карате, потому что дальше некуда уже было расти.
Я отдала его, а вместе с ним и младшего сына в рукопашный бой. Старший стал заниматься сразу в продвинутой группе, у него шикарная подготовка. Его там очень сильно били, он молчал. Младшего тоже били. Мне очень было его жалко. Как-то он подошел ко мне и сказал: «Мам, я не буду больше ходить на рукопашку, забери меня!», — «Как, что, почему? Это же так интересно и так здорово!» А он заплакал. И я подумала: «Что я за мать такая, у меня ребенка там бьют!»
Да, это спорт, это не философия. Я забрала младшего, вернула его на карате. Через полгода мне старший заявляет: «А можно мне не ходить?» Я понимаю, что для него это очень круто сказать! Думаю, что ему это сложно далось.
— Пойти против вашего решения?
— Он знает, как я люблю этот вид спорта, и он занимался в самом лучшем месте с самым лучшим тренером, у него были потрясающие успехи. Но да, я обоих мальчиков забрала с рукопашного боя. И это для меня как для мамы был сложный момент. Я не хотела сделать им спортивную карьеру, но я воспитываю мужчин.
И тут понимаю, что мужчины мои не хотят рукопашным боем заниматься. Зато они у меня золотые призеры по шахматам. Старший стал в семь лет золотым призером по шахматам в Петербурге. Они тоже стараются везде быть первыми.
— Шахматы тоже были вашим решением?
— Шахматы получились случайно. Старший сын у меня одаренный, он чем ни занимается, занимается перфектно. И он заболел, сидел дома, дедушка достал шахматы. Сын говорит: «Я хочу научиться». И от момента, когда он это сказал, до его первой победы на городском турнире прошло ровно два месяца. Я вижу, как он загорелся этими шахматами, я быстро нашла ему педагогов, и он начал заниматься, а через два месяца мы пошли на городской турнир, и он стал призером.
— И он получает от этого удовольствие?
— Да. Сейчас и старший, и средний играют. Чувствую, малышка тоже будет играть. А я не умею, не понимаю. Даже иногда фигуры путаю. Для меня это очень сложная игра. Может быть, в связи с серией сильных наркозов, которые были, какие-то изменения у меня произошли. Я иногда думаю: «Неужели я такая глупая?» Эта игра для меня непонятна. Но я вижу, что они могут зависнуть на пару часов с партией. И меня это как маму радует.
— История с рукопашным боем — это для вас история про поражение?
— Это урок мне, что не все, что я делаю и пророчу своим детям, правильно. И мои взгляды — это только мои взгляды. Надо уметь прислушиваться. Я ошиблась просто. А вот девочка точно будет ходить на танцы.
— А если не захочет? У нее есть возможность не захотеть?
— Точно захочет, она будет и петь, и танцевать. Она уже и поет, и танцует. Если не захочет, я сначала попробую поменять место. Может быть, дело в месте, в преподавателе. Я буду смотреть, чтобы моему ребенку это нравилось. Очень многое зависит от педагога. Я посмотрю, ей действительно не нравится или просто преподавание не то.
Фото: anna_mrs_top_russia / Instagram
— Пытаюсь сейчас представить, каково это — быть ребенком такой сильной мамы.
— Очень тяжело, мне кажется. Хотя им не с чем сравнивать. А я не знаю, как лучше: мама мягкая, или мама твердая, или мама разная.
— Ваше материнство от ребенка к ребенку меняется?
— Да, очень. С дочкой я медом стала, намного мягче. С первым ребенком, знаете, всего боишься: «Боже мой, у ребенка сопли, как жить дальше». А сейчас понимаю, что сегодня сопли, а завтра нет. Старший сын маленьким был очень болезненным. Наверное, потому что я переживала за каждый чих. А сейчас такого уже нет. После того, как они все втроем одновременно заболели ветрянкой, и супруг был в командировке, мне уже ничего не страшно.
Кроме любви, ничто не может удержать
— Вы сказали, что все время за что-то боретесь, все время ставите перед собой какую-то цель. За что вы боретесь сейчас?
— Сейчас я еще не поставила себе новую цель. Перед конкурсом много времени потратила на подготовку и сейчас стала посвободнее.
— Цель была победить или поучаствовать?
— Победить. Я не понимаю, как это — участвовать ради удовольствия. Надо побеждать. Второе место — это проигрыш. Я с конкурса приехала очень уставшей. Когда уже все титулы назвали, и я понимаю, что осталась последняя в заднем ряду без ленточки, и, значит, сейчас должны назвать меня, что я достигла своей цели, это сразу же опустошило. Я всегда и везде была первой, с детства. Соревнования, спорт, театральный кружок, плавание. Всем занималась. Я и для своих детей так же делаю: и плавание, и живопись, и любой спорт. Все пробовать, чтобы везде был навык.
Я никогда не была профессионалом, достигала чего-то интересного для себя и переключалась на новое. Родители мои работали, я ходила во дворец пионеров и сама везде записывалась. Там была куча кружков. Когда я куда-то приходила, мне всегда хотелось встать на достойном уровне с теми, кто в тот момент был лучшим. Например, я ходила на хор, и там были солисты. И, конечно, все им завидовали, все хотели соло-партии иметь. И мне тоже хотелось.
И, я помню, мы выступали в капелле, мне дали сольную партию. Мне очень понравилось. Но почему-то после этого я перестала заниматься. И так во многом. Я не бросала, пока чего-то не достигла. Но когда достигала, охладевала.
— В ваших отношениях с супругом вы друг друга подстегиваете все время идти вперед?
— С супругом мы, естественно, не соревнуемся, потому что роли у нас разные. Супруг всегда меня поддерживает: «Хочешь это делать — делай!» Когда я занималась бизнесом, разное было: и руки опускались, и было тяжело физически, и я была молодая и неопытная, и клиенты разные бывали. Кто-то поговорил грубо, уже расстраиваешься.
Он всегда говорил: «Ты хорошо это делаешь, ты должна этим заниматься! Сейчас опустишь руки, а потом пожалеешь». Он меня хорошо знает, мы шестнадцать лет уже вместе. С восемнадцати лет. Он на пятнадцать лет старше меня, более степенный. Я туда-сюда бегаю, а он ровно идет. Наверное, поэтому все в порядке.
Ну и, конечно, любовь. Все, конечно, в жизни бывает. Шестнадцать лет — это очень много, мы пережили много и хорошего, и плохого. У нас было все, но мы вместе до сих пор. А кроме любви, ничто не может удержать.
— Когда вы чувствуете себя уставшей?
— Я физически устаю сильно, и меня это сердит. Не могу, когда мое тело не делает то, что я хочу. Может быть, странно звучит, но это так. После аварии я — физически слабый человек, ограниченный в движении, в распоряжении своим телом. И меня это сердит. Я загоняюсь, сержусь и из-за этого устаю.
А так как у меня табу: я не срываю свое настроение на детях, то выгораю внутри. После аварии сильно уставала со старшим сыном, и были случаи, когда я срывала на нем плохое настроение, не была доброй мамой. Эти пара раз так душу заели: он же был такой маленький, как я могла? И все, для меня теперь это табу. Дети — это любовь, свет, они такие нежные, их вообще нельзя ранить.
— Как вы находите выход эмоциям, усталости? Проживаете внутри?
— Да. И заболеваю. У меня такое бывает: когда я очень сильно устаю, и эмоции не выходят. Я в этом плане себя знаю.
— Что помогает восстановиться? Что дает энергию?
— Отдых. Но у меня нет его, я жду, когда он будет. Через годик, когда дочка подрастет, я смогу отдыхать. Сейчас нет такой возможности. Я не могу даже дня выделить на себя. Даже просто выспаться. Выспаться — это прекрасно.
Фото: Anna Peeva-Tynitskaya / Facebook
А энергию дает что-то хорошее: успехи моих детей, благодарность клиентов, хорошие новости от супруга. Когда у него все хорошо, и у меня все хорошо. Если у него, мало ли, что-то не ладится, то и я переживаю.
Новости от друзей, от родных. Вот сестра забеременела, а очень долго не получалось, и я счастлива за нее. В груди прямо свет загорелся: знаю, как она этого ждала, и я за нее очень рада. Вещи такого плана сразу надолго подзаряжают.