«Королева не на славу, а на подвиг уготовила свое сердце». Митрополит Антоний Сурожский
Митрополит Антоний (Сурожский)
Как это знают все те, которым дано часто бывать в церкви, наш приход задолго до Коронации начал вдумываться в предстоявшее великое событие и готовиться к нему: был прочитан в Приходском Доме доклад о «Чине Коронования Русских Государей» с тем, чтобы всякий присутствующий на Короновании или следящий за ним издали мог сравнить оба Чина и глубже понять тот и другой; в воскресенье, предшествовавшее Коронации, после литургии был отслужен молебен, в котором участвовали все, кто только мог прийти, и на котором было сказано несколько слов о значении Служения, в которое вступает Королева и о том, к чему обязывает оно верных Ее подданных; и наконец, настал великий день. Я не стану говорить о том, что все видели, услышали, о чем многое уже написано; но по просьбе некоторых скажу немного о том, что я сам видел, и о тех мыслях и чувствах, которые глубоко врезались в душу.
По воле Королевы я присутствовал на ее Короновании в самом Вестминстерском Аббатстве; место мне было назначено среди миссионерских Англиканских Епископов, вместе с митрополитом Фиатирским Афинагором, представляющим в Великобритании Патриарха Константинопольского; других представителей Православных Церквей с нами не было: они были размещены в других частях храма.
Пришел я, как было указано, рано; ехал в Аббатство на автомобиле вместе с Настоятелем соседнего английского храма, который отвозил туда, кроме меня, своего знакомого профессора: у одного оказался автомобиль, у другого пропуск, а меня «прихватили» по дружбе; впрочем, жалеть им об этом не пришлось, так как по всему пути и городовые и следящие за движением военные усердно отдавали честь нашему автомобилю, как только их взгляд падал на клобук «заморского гостя»!
И площадь, на которой стоит Аббатство, и самое здание были неузнаваемы: многое было пристроено и надстроено, галереи шли вокруг Храма и окружали его со всех сторон.
Всё было убрано и празднично — и предметы, и люди — несмотря на дождь; так очевидно было, что сошлись люди не только ради зрелища, а ради торжественного, радостного события, на свой праздник!
Изнутри Аббатство не меньше изменилось, нежели снаружи: от пола до самого потолка поднимались галереи, прочные и убранные, обшитые материей с вензелями и шифром Королевы Елизаветы: позже я узнал, что 7500 человек незаметно уместилось в Храме — Памятнике Великобританской славы. Но когда я прибыл туда, народа собралось еще немного; я воспользовался этим, чтобы осмотреть то, что непременно должны были закрыть собой мои соседи: именно — Алтарь с Престолом, разукрашенный богатствами Вестминстерской ризницы; много было поставлено прекрасного, но я скорее пожалел об этом: обычный, строгий вид его мне дороже.
Место мое находилось на первом ярусе галерей, почти у скрещения северного трансепта и Алтарного придела, от которого меня отделял столп; обращено оно было на запад, то есть в сторону, откуда должна была войти Королева, и по своему расположению позволяло видеть каждое из входящих лиц с момента появления до того, как оно занимало свое место; налево от меня на возвышении стоял Трон, так что всё происходившее впоследствии вокруг него было видно отлично.
Постепенно Храм стал заполняться: пестрое разнообразие костюмов, живость великолепной поистине картины, сдержанную, наряженную, торжественную оживленность всех, радость каждого, кто участвовал в торжестве и радовался и своему счастью и радости всех, я не берусь описать; мне только жаль тех, кто не смог ее видеть или не сумел пережить ее. Но для тех, кто видел и кто понял, старый Храм Вестминстерский, который так часто критикуют туристы, явил все свое величие, всю свою вековую славу и стал дорог, как только может быть дорого Знамя или Храмовая Хоругвь!
Оставляя теперь в стороне все прочее, остановлюсь на тех впечатлениях, которые непосредственно связаны с Королевой.
Когда Королева вошла в Собор, все прочее перестало быть, ушло; не осталось ни блеска внешнего, ни пышной красоты, которая до того радовала и волновала: осталось одно величие, и оно всех заковало в молчание, не только внешнее, но внутреннее.
Королеву вели к Алтарю два Епископа; и шла Она, словно погруженная в глубокую и строгую думу, в изумительной простоте и собранности.
Шла Она сознательно к Алтарю Бога Живого на заклание; умереть себе с тем, чтобы нераздельно жить со своим народом и для него; словами Лескова можно сказать: «Жизнь приходила к концу, начиналось Житие»; юная Королева не на славу, а на подвиг уготовала свое сердце: «Со всей искренностью отдала я Себя на служение вам» — сказала Она в тот же вечер Своему народу, — «как и многие из вас обязались Мне служить. Во всю Мою жизнь и от всей души буду Я стараться оказаться достойной вашего доверия». Как не ответить всей душой, всей силой и крепостью нашей словами Псалма: «Господи, спаси Царя, и услыши ны, в оньже аще день призовем Тя!»
Королева принесла жизнь Свою и отдала ее Богу для Своего народа; и не только Бог, но все приняли этот бесценный дар юной жизни; с какой бережностью, благоговением следует жить, чтобы не солгать против свидетельства собственного сердца…
Но и не сердца только.
Первым действием Коронования стало Признание Королевы всеми теми, кто присутствует на Священном Обряде, и в самом Храме и вне его: Архиепископ Кентерберийский представляет Ее народу и спрашивает, готовы ли все верой и правдой служить Ей; обратился он с этим вопросом на все четыре стороны, и с каждой «страны света» прозвучал ему в ответ единодушный, искренний, решительный ответ: «Бог да хранит Королеву!» И всякий, кому было дано слышать, как отвечал народ, без колебания скажет, что стоит он плотным кольцом, верным и преданным, вокруг Той, о Которой сказал Английский Премьер: «Мы ее почитаем, потому что Она наша Королева, и любим Ее за то, какова Она».
За признанием следует Чин Коронования и Литургия: сначала Сама Королева приносит присягу в том, что будет править порученными Ей от Бога странами согласно Закону, Справедливости и Милости; что будет блюсти и охранять веру Своего народа; об этом должно напоминать Ей Священное Писание, «Книга Премудрости»; Царский Закон; Живое Божие Слово».
Службу я описывать не стану: все ее могли увидеть или прочесть; но одно слово не могу не прибавить о присяге. От каждого сословия один подходил к Престолу Королевы, его соединенные руки брала Она в Свои и держала, принимая его присягу от имени всех, кого он представлял; другие же в это время преклоняли одно колено на землю, соучаствуя таким образом в самом действии. Первым подошел к Своей Супруге Герцог Эдинбургский. И в этом действии было нечто значительное и поистине «таинственное»: в этом было принятие всего пути Ее Королевского служения и жертвы.
Взяв на Себя подвиг правления, Жена стала и для Супруга Своего Королевой.
Глубина той присяги, которую принес Герцог, неизмеримо глубока: в ней и отказ от собственной жизни, равный самоотвержению Королевы, и обновление в новом соотношении и на новой глубине сознания и бытия обетов супружества: «Я Филипп, Герцог Эдинбургский, делаюсь Твоим верным слугой и буду хранить Тебе веру и правду, на жизнь и на смерть, пред лицом всякого человека, — да поможет мне в этом Бог».
В тот вечер, обращаясь с приветственной речью к народам Империи, Королева сказала: «Как трогательно звучит обет верноподданства с обещанием верности и защиты».
При выходе из Храма и во все последующие дни я всматривался в народные толпы, в лица отдельных людей, вслушивался в речи всех сословий и званий от самых простых до самых разнообразных представителей Империи, встреченных мною на завтраке, последовавшем за Коронацией, и на приеме Архиепископа Кентерберийского: от всех веяло неподдельной живой радостью; не небрежные улыбки, не зависть, а радость, личная, непосредственная о том, что дал Бог Стране и Империи Королеву, сумевшую стяжать себе и искреннюю любовь и глубокое уважение, и всесердечную преданность всех; поистине, дни эти можно назвать «весной духовной», временем светлых надежд, благородного обновления, животворящего порыва, который, верим, не останется бесплодным, но в единстве всех процветет богатой жатвой с Божиего всесозидающего благословения.