Протоиерей Павел Великанов
Один из частых вопросов, который приходится слышать священнику со стороны невоцерковленных людей — «а руку целовать обязательно?»… И действительно: для обычного современного человека целовать кого-то, кроме самых близких людей — а тем более целовать какие-то предметы — выглядит дремучей анти гигиеничной дикостью. Или, выражаясь политкорректно, редкой античной субкультурой.
Должно пройти достаточно времени, чтобы входящий в Церковь понял: здесь своя, отличная от мирской, система координат. Именно здесь по сей день живет то, что в иных местах давным-давно переродилось или кануло в лету. И целование — как жест выражения подчинения вместе с декларацией любви — один из таких выразительных штрихов именно церковного пространства.
Ситуация с пандемией коронавируса вывела на поверхность немало вопросов, которые в мирное время казались слишком болезненными, чтобы о них говорить вслух. Но посмотрите, о чем звенят словесные мечи православных блогеров: «Передается ли вирус через причащение?» Вот оно, то самое неудобное, на что сегодня отважился ранее безмолвный прихожанин!
Не вдаваясь в объемный догматический дискурс о том, «кто кого» преодолевает в Таинстве Причащения — природа ли хлеба сохраняет себя, или же Божественные энергии замещают собой свойства тварной природы — предлагаю посмотреть на всю ситуацию с короновирусом под иным углом: «просто христианским».
«Вместо лобызания — поклониться, а священнику — опустить благословляющую руку на голову»
Разрыв, который долго зрел между сутью и формой религиозности, благодаря пандемии коронавируса подходит к своему пределу — дальше так продолжаться уже не может.
И вот, несутся по мессенджерам распоряжения церковного руководства: обеспечить в храмах тщательное соблюдение требований по гигиенической безопасности в условиях распространения вируса. И, вооруженный предписанием, заходит настоятель в свой родной храм — и тяжело вздыхает. Ну ладно, если полы регулярно мыть с дезинфицирующим средством, ручки протирать, УФ-лампу включать — с этим еще можно справиться.
Но не будешь ведь приставлять к каждой иконе в храме сотрудника — чтобы он за каждым поцеловавшим ее протирал кивот спиртом? Значит, придется как-то существенно ограничить количество таких икон, возможно, даже вообще убрать все аналои. Есть иконостас — вот перед ним и можно, да и нужно, возносить свои молитвы. Но пойдет ли наш прихожанин в храм, когда поймет, что его не допустят прикасаться к его любимым святыням?…
А безопасное расстояние между прихожанами — да кто же его в храме когда соблюдал? Тут когда давки удается избежать — уже счастье: а про буржуйское «privacy» у нас и слыхом не слыхивали!
Это я, впервые оказавшись в супермаркете Вашингтона, никак не мог понять: чего это они как-то поодаль все стоят, и к кассе не подходят. Ну я-то уж не буду мешкать, наша ведь очередь — это когда в затылок дышать, и так ненавязчиво, по сантиметру, подталкивать впереди стоящего! И как же обеспечить желательное пространство в целый квадратный метр вокруг каждого прихожанина? Да это же просто нереально! Не цепями же все разгораживать!…
Священник в храме — личность высочайшей степени привлекательности. Каждый стремится взять благословение и поцеловать десницу. А если руку священнику не целовать — это же вообще полная дехристианизация и расцерковление! Правда, можно вместо лобызания просто поклониться, а священнику — опустить благословляющую руку на голову, что все чаще, надеюсь, и будет встречаться на приходах.
А что, если отнестись к требованиям по ограничению физического контакта как к реальному, а не ритуальному, посту — инструменту духовного делания? Разве пост — это не время для самоограничения, укрепления воли, собранности и трезвенности? Тем более, когда вполне понятно, ради чего предпринимаются все эти сложности: но об этом следует сказать поподробнее.
«Кто приучил целовать руку священника? Мы сами»
Когда я ходил в Безенги, в предгорье Кавказского хребта, на первый и пока последний в моей жизни альпинистский поход, я удивился, что инструктор всегда шел сзади. «Почему?» — в недоумении спросил я. Он в шутку ответил: «Хороший инструктор ориентируется по самому слабому, а плохой — по самому шустрому…» Быть может, и этот злобный вирус послан всем нам для той же самой цели — чтобы мы проверили себя, а насколько мы вообще способны впускать в поле своего зрения того самого «слабака» — который плетется в самом хвосте и только показатели группе портит?
Наш церковный «слабак» — или, пользуясь евангельской терминологией, «ближний» — это тот самый, кого смущают зацелованные кивоты икон, душная давка в храме, причастие одной лжицей, запивка из ковшиков, которые никто и не думает мыть после каждого причастника — и это далеко не полный список. Можно, конечно, привычно посмотреть на этого «слабака» со скалы своей веры — и снисходительно помахать ему: мол, давай, брат, не тормози там, к нам быстрее поднимайся! А можно сделать наоборот: спуститься к нему, и — не разгружая его ноши — просто быть с ним рядом, поддерживая и вдохновляя его.
Самый главный тест, который сегодня предлагает нам ситуация с коронавирусом, очень простой: на самом ли деле евангельский ближний — реальность в моей жизни или не более, чем красивая и вполне абстрактная идея? Ведь все коварство нового вируса в том, что на протяжение двух недель заболевание протекает бессимптомно, и до проведения клинического исследования никто не может быть уверен, что он не является переносчиком этой заразы.
Что это значит? То, что моя небрежность по отношению к мерам предосторожности может стать для прихожанина — в первую очередь пожилого — роковой, смертоносной. Дело не в том, не заражусь ли я сам в храме, потому что это вопрос моей веры и моих отношений с Богом. Вопрос, как я смогу дальше жить с совестью, если вдруг выяснится, что именно я стал источником инфицирования других? А если — не дай Бог — с летальным исходом?
В конце концов, кто приучил наших прихожан к тому, что из храма нельзя уйти, не поцеловав, не «приложившись» к кресту в руках иерея? Мы сами! Не святитель Василий Великий. Не апостол Петр. И тем более не Христос Спаситель. Мы, священники, причем даже не удостоив какого бы то ни было внятного объяснения, зачем вообще прикладываться ко Кресту, когда вокруг иконы на аналоях, Голгофа, другие святыни?
И если внимательно начать разбирать наши «традиции», кажущиеся «незыблемыми» и «испокон веков» — многое, слишком многое в них окажется человеческого, а вовсе не Божественного. Потому что смыслы забываются быстро, а вот обряд переживает и века, и тысячелетия. И опыт старообрядческого раскола нас тоже ничему не научил. Сменили полярность — а по сути все то же самое. И то, что сегодня мы боимся коснуться этой фарфоровой куклы традиции, в страхе, что она на глазах рассыплется, только еще раз подтверждает: да, для нас она — мертвая кукла, а вовсе не Живое Тело Живого Христа!…
Не ради себя, а ради ближнего своего
Я вовсе не призываю к радикальному пересмотру всего того, что у нас в храмах «привычно». Но если не начинать уже сегодня честно и подробно говорить о том, что — осмысленно, а что — непонятно откуда появилось и тем более непонятно, зачем сегодня — то вскоре наши храмы быстро начнут пустеть. Прекрасные слова «традиция» и «предание» в нашей церковной практике превратились в риторические «дубинки», которыми быстро начинают охаживать любого, кто посмел начать задавать вопросы.
Нет, не надо никакой паники. И жизнь, и смерть в руках Божиих. Это факт. Но ведь и на каждого из нас Он внимательно смотрит — сможем ли мы научиться ограничивать себя в том, к чему привыкли? Или же это — запредельный подвиг? Если нам сложно поместить себя в определенные рамки приходских инструкций, то, может, лучше честно идти шашлык постом есть — ибо такова наша реальная, а не самопридуманная, религиозность?…
Останется ли что-то от православия в храме — когда уберут аналойные иконы, перестанут целовать руки священникам, не будут помазываться освященным елеем, а Причастие будут давать каждому из рук в руки — как это и делали в ранней Церкви? Или для нас прежде всего бесконечно дорог наш, человеческий, крепко сидящий в сознании, обряд — даже с риском потерять живых людей?
Куда пропала в нашей церковной жизни эта характерная для апостола Павла черта — безграничное уважение к чужой свободе? Свободе быть не таким, каким мы хотели бы его видеть? Хочет есть — пусть ест в Господе. Не хочет, а хочет поститься — да ради Бога, все к Нему, все в Его славу! Почему апостол не додумался составить «должностную инструкцию христианина» с обязательными галочками об исполнении? Почему у него все так широко, просторно — а не душно! — и с большой человеческой добротой?
Бог — не театральный реквизит. Поэтому Он не нуждается в нашем «обслуживании» — это Он каждого из нас «обслуживает»: кормит, питает, солнышком светит, да и вообще все бытие в Своей деснице удерживает. Это Он за нас в ад ходил — чтобы всех оттуда вывести.
И не за храмовые святыни Христос умирал. Даже не за сам храм как таковой. Он умирал за тех живых людей, которые сейчас стоят в храмах. Поэтому не ради себя, а ради ближнего моего я не буду целовать кивоты святых икон. Руку священника. Причащаться буду с широко открытым ртом, откинув голову назад — чтобы священник мог положить в рот частичку Святых Даров, и я не буду хватать и облизывать лжицу — а спокойно отойду и запью из одноразового стаканчика. И стоять буду в храме там, где есть свободное пространство — тоже ради ближнего моего.
И если появятся самые незначительные признаки простуды — кашель, насморк — даже понимая, что это вовсе не коронавирус, я останусь дома, чтобы не давать повода тем, чья вера не столь крепка, как моя. И делая так, я смогу увидеть иные, новые грани моего служения Христу — и вот тогда, без всякого сомнения, никакой вирус ко мне и близко не подступит — ибо Свет Христов куда действеннее, чем самое интенсивное кварцевание!…