Когда уходили из дома прощались с ней: “Пока, Тэль!” И была она еще Покатэлем.
Хорошо жили
Она нам песни пела:
Вилы-грабли сено брали
Вилиграблисенобрали
И была вместо балалайки.
Когда читали сказки или песни пели, она дремала рядом и только острое кошачье ухо следило за шорохами. Свертит из лап бублики, наклонит голову и греет нам бока.
Важней всего для кошки был вопрос: не разлюбили ли ее? Все так же любят? Заглядывает тревожно в лицо, испытывает взглядом. А когда убедится, что не разлюбили, вздохнет и устало закроет глаза и станет спать.
Придешь домой, душа – дерево, сердце — камень, а там кошка пристает: гладь ее и возьми на руки. Неохота, а возьмешь. И сердце оттаивает. Умеют кошки мягкой лапой открывать дверку сердца.
Вдруг сделалась война. Старшая рвет младшую, а молодая садится на попу, опускает лапы и закрывает со страху глаза. И летят клочья шерсти с кровью.
Пришлось отнести к деду старшую. А она кошка добрая: порядок знает, все у нее по правилам. Умрет, а порядок не нарушит. Хоть и взята из подвала, а сама деревенская аристократка. Дед не любит кошек. Она к нему ласкаться и песни петь, а он ее ногой. Нам жалко всех их, а что сделаешь.
Я понимаю кошку. Жила, верно служила, любила. Дочка у нее была всегда вместо котенка. А кошка для дочки сестра. И фамилия у кошки, как у нас, Камышанова. Настоящих котят родила, одного лучше другого. Умницы котята и красавцы. За что такая казнь? Почему вместо любви — тюрьма. За что?
Пришла мама и говорит: “Стала ей давать корму, а она вошла в миску с ногами и морду опустила в банку с водой. Взяла на руки, а она засыпает и ноги трясутся. Наверное, помирает”.
Снится мне сон. Взяли мы кошку обратно. Пришла она ко мне и лижет руки. А я ей ушки мну. Вдруг — раз и превратилась она в годовалого мальчика. Сидит в клетчатой рубашечке и смеется, и смеется, как могут только маленькие дети, полные счастливой беззаботности. Я знаю, что радуется он избавлению и свободе.
А сидим мы под виноградным навесом. А листья навеса брызгают солнцем. И эти пятна солнца кружатся, несутся вокруг нас. И так нам хорошо, так счастливо. Зажмуривается он и всплескивает руками: радостно и вольно. И стал я догадываться – умирает наша кошка, и душа ее в солнечных бликах. И гортензии вокруг нас огромными разноцветными шарами. И они пахнут ладаном.
Так вот как Бог зверей встречает!
Взяли ослабевшую кошку обратно домой, а у нее нет сил радоваться. Ослепшими глазами не видит нас. Только руки нюхает и тихо прижимается.
Мы попросили Бога оставить нам Тэлю хоть ненадолго. Осталась, но полностью ослепла. Сначала натыкалась на углы и залезала в батареи. Потом освоилась и бегала резво по комнатам мимо углов, но не могла спрыгнуть с табуретки. Скоро научилась не только прыгать со стульев, но запрыгивать на кухонный стол и воровать колбасу. Она построила у себя в голове 3D-модель комнаты и бегала по маршрутам внутреннего компьютера.
И всё, казалось бы, наладилось. Но вот пришел сентябрь. Кошка стала мерзнуть. Перестала есть и притихла. Судороги в течение 15 минут рвали связь ее души с миром. И она, наконец, застыла с открытыми слепыми глазами. Кончилась наша маленькая эпоха, в которую вошло всё детство ребенка.