«Братья наши меньшие» бывают в жизни почти у каждого человека. И порой оставляют о себе неизгладимые воспоминания. О своих домашних питомцах рассказывает Наталья Волкова.
Алисе
Кошка, ушедшая в лес
Когда я была маленькой девочкой и не носила бантики, потому что меня стригли под мальчика, у меня была кошка. Черная, с белым пятном на животе. Звали сие чудо природы с желтыми глазами Мурашкой. Папа ее так назвал – в честь кошки, которая была у него в детстве. Правда, выбор имени так и остался единственным деянием моего отца для Мурашки. Больше он особенно не обращал на нее внимания. Так, сочинял впоследствии легенды и мифы о черной животине. Ну, папе это свойственно – я на него за это не обижаюсь, скорее, хочу видеть в этой его способности свою склонность к графомании.
Итак, Мурашка. Она была умной кошкой, мне все время казалось, что еще чуть-чуть, и она заговорит. Гуляла она везде, где хотела, приходила, когда хотела, уходила – тоже. Соседи завистливо говорили, что Мурашка ловит крыс. До сих пор не могу понять — кому они завидовали: кошке или нашей семье? И то, и другое казалось довольно странным.
Однажды зимой Мурашка пропала. Ее не было больше суток. Мы искали ее с мамой и нашли в одном из сараев. Мураха попала в капкан. На крыс как раз. Передней правой лапой. Как она три дня держалась — на морозе и без еды?
Помню, как в безудержном реве от жалости и нежности я неслась с Мурашкой на третий этаж, как укладывала ее на свою кровать, укутывала шалью, носилась туда-сюда бестолково с молоком. Кошка лежала, согревалась, глаза ее были закрыты… Папа, вернувшись вечером с работы, сказал: «Хана ей». Мурашка осталась жить – может, назло папе, а может потому, что ей было интересно узнать, каково это – быть трехногой черной кошкой, грозой дворовых крыс. В общем, точно я не знаю. Знаю только, что Мурашка мне была благодарна за жалость и нежность, за то, что я не разрешала убирать ее со своего теплого одеяла, за то, что мне было не противно спать с ней вместе, когда лапка ее стала пахнуть неживым. Видимо, в знак благодарности она умудрилась усушить не до конца отрубленную капканом лапку, и однажды, оставив ее на покрывале моей кровати, удрала на прогулку.
Мурашка стала трехногой черной грозой всех, кто проявлял слишком много внимания к ее персоне. Людей она безжалостно чиркала левой передней, а про крыс я вообще молчу. Спали мы по-прежнему вместе. Ее левая лапа была для меня абсолютно безопасна.
А года через три Мурашке надоело назойливое внимание. Я в этом уверена. Она ушла в лес, который рос всего в паре километров от нашего дома. С тех пор черную трехногую кошку кто-то где-то видел, даже вроде бы она охотилась на кур и кроликов. Но мне почему-то кажется, что все это говорили не без влияния мифов и легенд, придуманных моим отцом. Хотя… всякое может быть.
Кот как ответственность
Между Мурашкой и Кузькой были какие-то кошки, я это точно помню. Но вот какие они были, что с ними стало, зачем они вообще были нужны — не скажу. Сплошное бестолковое шерстяное и хвостатое пятно. А вот Кузька был мощный кот. Головастый, молчаливый и пронзительный. Бело-серый, изумрудноглазый. Мы с ним дружили. И он тоже, казалось, вот-вот заговорит. Кот ученый…
Кузя был ответственным котом. По весне каждый год у него была только одна возлюбленная, которую он охранял ото всех остальных кавалеров. Ходил за каждой весенней кошкой, как за дурочкой малолетней. Во все остальные времена года он ходил так за мной.
Летом и осенью Кузька помогал мне пасти кур — было такое у меня «развлечение», чтобы бестолковые птицы не забредали на соседский участок в силу отсутствия общего забора между соседями и нами. Годы были кризисные, денег я не видела никогда, как, впрочем, и мои родители, получавшие зарплату водкой и комбикормом. Доски для забора не на что было купить, потому мы с Кузьмой и стерегли кур в кустах чистотела, как Диана с гончей в засаде. Помню, я читала «Белые одежды», сидя на «посту», много думала и даже о чем-то советовалась с котом. Он жмурился благосклонно – кажется, мои подростковые философские банальности вполне его устраивали и совпадали с его жизненными ценностями. Или онтологическими… Какие у кота могут быть ценности – жизненные или онтологические? Хочется думать, что онтологические, ведь мы наверняка встретимся с Кузьмой на том свете, и он снова зажмурится благосклонно…
Кузя умер у меня на руках. Не смог уползти и спрятаться, чтобы не пугать, хотя очень хотел. Обессилевший, лежал в соседском палисаднике и не мяукал, но я все равно его нашла. В одночасье он покрылся какой-то странной коркой, весь. И когда эта мерзкая парша добралась до его лобастой башки, он и попытался убежать. То есть уползти.
Потом, через несколько лет, один знакомый ветеринар объяснил мне, что это было у Кузьки. И сказал, что хворь эта легко лечится. Легко, да, наверное. Но у нас в деревне не лечили котов и собак – слишком много чести. Да и врач для зверей был только на ферме…
Над Кузей я плакала так, как словно умер человек, близкий и родной. Мама и брат забрали его у меня, завернули в коврик и похоронили где-то там, где сейчас растет картофель и зеленеет лук. После Кузьмы я решила — все. Никогда. Больше. Никаких. Котов.
Переходные коты и кошки
Когда я стала взрослой, я перестала думать о домашних животных вообще. Мне было не того. Во-первых, я вышла замуж, а во-вторых, мы с мужем были слишком увлечены собой. Иногда друг другом. И в этом наложении эгоцентрических центростремительных кругов не было зазора больше ни для кого.
Однажды наша с мужем знакомая позвонила и легкомысленным тоном спросила, не приютим ли мы бездомную, но аккуратную кошку Фросю на пару недель.
— Точно на пару? – я была очень скептична и подозрительна.
— Да-да, не больше! – голос знакомой стал еще более легкомысленным.
В общем, на нашей с мужем территории поселилась бездомная, но аккуратная кошка Фрося. Это был длинношерстный, черно-белый, совершенно неуправляемый зверь из анекдота про кактус.
Если Фросе хотелось кактус, она его ела, не смотря ни на что. Если Фросе хотелось на пятый этаж, она лезла по балкону на пятый этаж и выла там дурниной, пока ее оттуда не снимали при помощи швабры, пожарных или соседей. Если Фросе хотелось, она могла дать по сусалам даже овчарке из соседней квартиры. В общем, это был ураган по имени Фрося. Справедливости ради надо сказать, что аккуратный ураган такой. Мы терпели друг друга полгода. Потом моя мама эвакуировала ее и увезла на волю, в пампасы, то есть в деревню, хотя в общем-то, эвакуировать надо было нас с мужем…
После этого я выросла еще чуть-чуть, развелась и уехала в Москву. Тут меня ждало много нового. Но самым поразительным были кошки. Я снимала комнаты в разных уголках столицы, в разных квартирах, жила с разными людьми, но кошки всегда поражали меня в самое сердце. Хотя, может, поражали их хозяева, а я переваливала все на кошек, чтобы по христианскому обычаю не сердиться на людей? Ох, не знаю…
В общем, сначала было два невоспитанных комка шерсти, которые ходили по дому буквально везде. Они ломились по ночам в мою комнату, как пьяные матросы в Зимний, рвали колготки при любом удобном случае, терлись линяющими спинами о мои платья и пальто, роняли шерсть в суп. Короче, они были так невыносимы, что я забыла, как их зовут. Так же, как и их хозяйку… Я съехала через месяц.
Три месяца блаженства. Никаких котов, никаких нервных женщин. Только молодые мальчишки в качестве соседей, лето и немного грустно. Впрочем, к кошкам это не имеет никакого отношения, потому и тему развивать не буду.
Потом пришлось снова переезжать. К одинокой продавщице бытовой техники, которая каждый вечер любила выпить, слушала хэви-метал и рассказывала о своей действительно не очень удавшейся жизни. У нее была голубая кошка Полина, существо страшно несчастное. Живот у нее был лыс от жизни, а не от породы. Она все время хотела общества кота, которого не давали. Давали Полине только сухой корм и пинок, когда она особенно плакала. Я снова съехала…
Около трех недель я бесплатно жила в совершенно убитой квартире, которая служила передержкой для котов. Это был сумасшедший дом. В тот момент кроме меня, там жило еще два существа – белый пушистый кот размером с подушку (его я звала Космотеленок) и полосатая кошечка, юркая и незаметная, как Штирлиц. Космотеленок, Штирлиц и я пытались жить параллельно друг другу, но у нас плохо получалось. Дело в том, что по ночам мои хвостатые соседи устраивали скачки по пересеченной местности, грохотали, как пони в детском саду, пугали и орали. То есть орали – и потому пугали. Просто какие-то трудные подростки, а я – бабушка, которая ничего не может сделать, только до хрипоты увещевает и кидается тапками… Днем они ели и спали. В туалет ходили туда, куда захочется, а хотелось им в самые неожиданные места. Как вы понимаете, воспитанию Космо и Шти не поддавались – им я была не авторитет, потому что спала так же, как и они, на полу. И судьба моя была так же неясна, как и их собственная… Я съехала.
Меня приютила старая приятельница — психиатр по образованию, нарколог по профессии, неунывающий алкоголик по жизни. У нее был рыжий, пушистый, но худой как велосипед кот Миша. Злющий… как прям не знаю кто. В первый день нашего знакомства он разодрал мне ногу так, что я долго осматривала помещение прежде, чем в него войти — нет ли там Мишани. С котом и приятельницей мы прожили вместе полгода. С Мишей нам удалось наладить какое-то подобие отношений — очень официальных, дипломатичных, полувынужденных. Дело в том, что когда подруга моя уходила на дежурство, кот оставался на мне — я его кормила и чистила его туалет. С туалетом было проще всего, кстати: так как Мише на момент нашей с ним встречи было уже лет десять, а никто его особенно никогда не заставлял целиться прямо в лоточек, то кот и располагался пописать там, где желал. Желал он чаще всего на груду хозяйкиной зимней обуви. Экологию этой пирамиды я нарушать не смела, меня удерживали воспоминания о разодранной ноге и два умозаключения: 1. обувь вовсе не моя, да и кот не мой; 2. если груда так долго лежит, приятельница так долго ждет и ничего не делает, значит, это ей зачем-то необходимо.
В конечном итоге Москва вместе с ее котами укатала меня, и я вернулась в Саратов. Несколько дней я жила у бывшего мужа, где познакомилась с одноглазой кошкой Шуней, если полностью — Шуньятой. Муж объяснил, что «шуньята» переводится с санскрита как «божественная пустота». Если подумать, логика в таком имени для Шуни была. Шуньята — трехцветная, плотная котейка, смешно водящая мордочкой — глаз-то всего один. Ее кто-то ранил, когда она жила на улице. Шуню подобрали добрые люди, вылечили и стерилизовали. Одноглазая и наполненная явно не пустотой, Шуньята стала для меня образом самой счастливой кошки из всех переходных, встреченных мною. У нее был нормальный и спокойный хозяин.
Кот — заколдованный принц
Еще год назад у меня была крыса. Ее звали Крупа в честь Надежды Константиновны Крупской и банки с одноименной надписью, в которой крысь начала свой жизненный путь. Но с Крупой пришлось расстаться — без особого, впрочем, сожаления. Дело в том, что она слишком уж жестко взялась за избиение моего… кота Руслана. Ну, да, да. Я помню: «Больше. Никогда. Никаких. Котов». Не смогла удержаться. Не смогла, не смогла. Но обо всем по порядку, как говорят в викторианских романах.
Однажды я вошла на свою страничку в социальной сети «Вконтакте», а оттуда на меня глянул Кот. Увидела я его на фотографии на фоне лесного северного пейзажа и сразу поняла — вот он, мой Кот. Вот именно с большой буквы «К». Русланом его назвали люди, которые его нашли в лесу под Питером и которые его переправили ко мне в Саратов. А я люблю его называть Котом. Котовским. Котельниковым. Котоусом и Котоврасом. Котэ. Котрусом. Коткой.
Хочется верить, что у нас с Котом взаимная любовь. Я не могу долго без него, а он орет от радости, когда я, наконец, прихожу домой. Моя подруга Юля, которая жила с нами пару месяцев, утверждала, что Кот ее игнорирует как факт бытия — начинает быть Котом, а не подушечкой только когда я появляюсь на горизонте…
Барышня, нашедшая моего Кота, заявила мне, что он — заколдованный принц. Может быть, так оно и есть. Верю, что Котка не просто так появился в моей жизни. Кто знает — вдруг для того, чтобы я уже научилась заботиться о других больше и лучше, чем о себе?
