Кожеозерский Богоявленский монастырь: современный опыт возрождения обители

Кожеозерский Богоявленский монастырь в Архангельской епархии по праву считается одной из самых труднодоступных обителей современной России. Он находится на расстоянии 70 км от ближайшего населенного пункта, на Лопском полуострове в огромном и прекрасном Кожеозере, окружен труднопроходимыми лесами и болотами. Основанный в XVI веке преподобным Серапионом Кожеезерским¹, — татарином, обратившимся из ислама, он стал славной обителью, в которой подвизалось десять святых, кроме самого основателя — преподобные Нифонт, Авраамий, Никодим, Лонгин, Корнилий, Герман и Боголеп Кожеезерские, Леонид Устьнедумский и Феодосий Сийский.

В ХХ веке северный монастырь подвергся нападению большевиков, мученическую смерть за Христа приняли настоятель иеромонах Арсений, иеродиакон Пантелеимон, иеродиакон Иоан­никий, послушник Михаил Черепанов, и трудники — И. Я. Анцыферов, М. Зайцева.

После упразднения монастыря на полуострове находился концлагерь, затем поселок ссыльных, но в 1960-х и он был расформирован, и остались лишь ветшающие здания да лесничий кордон.

Возрождение иноческой жизни в Кожеозерском монастыре в наши дни во многом связано с трудами иеромонаха Михея. Иеромонах Михей, а тогда Михаил Разиньков был послушником Оптиной пустыни. Он пришел в этот монастырь с самого его открытия, в 1988 г. Однажды, в 1994 г. он поехал на Кавказ к старцу, а когда вернулся в Оптину, узнал, что 10 человек ушло из монастыря. Уехали они на север, в Карелию, основывать скит. Еще было время до конца отпуска, и брат Михаил поехал к ним. Вначале ему там не очень понравилось, ведь вся его жизнь была связана с Оптиной пустынью, “там, в Оптиной благодать не просто лилась, мы купались в благодати, все там было родное”, — скажет потом батюшка. Да и у людей тех ничего со скитом не получилось, братия разошлись кто куда, а послушник Михаил оказался в Троице-Сергиевой Лавре. Но все же он опять хотел поехать на север, подальше от людных мест, к трудам и лишениям, к строгой, величественной природе. Часто вспоминалось ему оставленное место: большое озеро, километров семи в длину, на берегу — старинный храм… Взял все-таки Михаил благословение у духовника и отца наместника и поехал попробовать… Присоединились к нему еще двое послушников.

Выехали в Карелию, в город Кемь. Был канун Преображения и они ехали преображать заброшенное святое место. Еще поехал отец Дамаскин. Михаил подошел к нему за благословением перед дорогой, это было в Успенском соборе, в Лавре, сказал, что едет очень далеко на север, скит основать. Старец благословил и говорит: “А меня возьмете с собой?”. Михаил, конечно, был в недоумении. Не просто монах отец Дамаскин, схимник. Какое подкрепление… Говорит: “Конечно, возьмем, но как? Вы же пожилой человек, а там пешком надо идти. Может, и холодно будет, и крыши нет”. “Все равно, — говорит, — я буду терпеть, будем молиться”. И они поехали. Приехали на Муезеро, там был Троицкий монастырь, до сих пор стоит храм святителя Николая, место уединенное, до ближайшего селения 40 км. Есть дороги, и до монастыря можно подъехать.

Когда только поехали, местный дед-карел обещал отдать часть дома, а когда приехали, то отказал. Что делать? Стоит братия с вещами, расстроились. И тут знакомый капитан корабля рассказал об одном месте, где военные собирались построить базу. Там была ими восстановлена часовня. Так и поселилась новая братия скита в этой часовне. Но прошло немного времени и начались искушения: отец Дамаскин, когда кончился его отпуск, уехал обратно в Троице-Сергиеву Лавру — остались без его молитвенной поддержки. Братия стала лениться, не выполнять свои обещания. Михаил хотел, чтобы все службы в новом скиту были по полному чину, а другим вообще службы были в тягость. Дожили до середины зимы, потом начались конфликты… “Желание-то есть, но помимо желания надо иметь волю и смирение. А порой на это годы нужно, научиться мирно жить друг с другом. А мы все были неопытные”, — говорил потом батюшка. До весны дотянули. Уехали, отдав все имущество местному храму. Брат Михаил приехал в Троице-Сергиеву Лавру, но место то уединенное вспоминалось опять и опять. Во второй раз поехал Михаил с одним из тех же послушников, присоединился и монах, все так же обещали слушаться. Но получилось все то же, и опять вернулся Михаил, и опять приняли его в Троице-Сергиевой Лавре, на клирос, управлять хором. И все равно было горячее желание жить в лесах, в пустыне. Тогда он все надеялся, что приедет туда в Карелию игумен, который все знает, все умеет, будет управлять братией, его все будут слушаться, но такого игумена из монастыря не отпускали.

Все-таки Михаил опять пошел к наместнику с двумя братьями, которых уговорил на труды; просили разрешения поехать. Наместник сказал, что отпустит, но третий раз назад уже не примет. Те братья смутились и идею эту оставили. А Михаил не мог. Думал: даже если один останусь, будь, что будет. Взял благословение. Один из послушников все же поехал с ним.

И третий раз приехали на Беломорье. Была зима, чтобы уладить некоторые вопросы, нужно много было ходить на лыжах, послушник стер ноги, у него начались разные искушения и он уехал. А Михаил остался. К нему еще присоединились двое, опять брат из Оптиной пустыни и монах — отец Амвросий. Так стали они жить на том месте, трудились, молились, “было сложно, по-монашески были мы молодые”, — вспоминает батюшка. И очень они желали, чтобы приехал игумен.

Иногда местные говорили: “А почему вы не хотите пойти в Кожеозерский монастырь? Там монастырь, и храмы. Красиво так”. И тогда начали узнавать про Кожеозерский монастырь, подумали, что туда игумен поедет скорее, ведь там мощи преподобных, место намоленное. Заручившись поддержкой отца Поликарпа, Михаил поехал посмотреть монастырь. Было чудо. Вездеход ходит лишь несколько раз в год, но Михаил на него попал. Правда, там еще ехали рыбаки, которые все время пили спирт и все было прокурено.

Приехали в Кожеозерский монастырь. Это было 29–30 апреля, и дата совпала с решением Священного Синода об открытии монастыря. Монастырю дана была только одна комната, а в ней и грязи, и костей, и потрохов. Все время собираются пьяные лесники, все было прокурено, увешано порнографией. Осквернение монастыря страшное. Пьяные пристают, задают дурацкие вопросы, смеются. Побыл Михаил в Кожеозерском неделю. Зашел в храмы, понял, что восстановить можно только надвратный, маленький. Да и в том крыши нет, небо видно, балки провалены, все разбито, печки разрушенные. “И вот, — думает Михаил, — надо бы хоть чего-нибудь почистить, храм все-таки”, — а руки не поднимаются — такое сильное уныние. Думает, хоть символически что-нибудь сделаю, хоть кирпич выкину. Прибрал немного и чуть полегчало. Лесники в первый раз даже уговаривали остаться. Говорили, место красивое, да и монахи вроде здесь были, но всегда уезжали. “Трудно будет!”, — понял Михаил.

А потом было благословение отца Поликарпа, тот обещал приехать тем игуменом, о котором мечталось. Написали прошение Патриарху о возрождении обители. Михаил сам поехал отвозить его в Москву. Святейший благословил.

Так перебрались на Кожеозеро. Путь тогда был известен только один, на вездеходе, от Нименьги. У братии было много вещей, продукты. Долго не могли добраться до Нименьги от Онеги. Очень трудно нанять дрезину. Это было уже в июле. Там, при храме, просидели неделю. Но Божия помощь была, выехали, а отец Амвросий говорит: “Знаешь, чья сегодня память? Преподобного Серапиона Кожеозерского, основателя монастыря”.

В Нименьге оставили все вещи, потому что вездеход сразу не дали. Что могли, взяли с собой и пришли пешком. Это было 15 июля. Идти было неимоверно тяжело, пот лил ручьями, градусов больше 30-ти было, падали в болото отдыхать, а комары-мошки тучами кружили вокруг, кусали. Когда пришли, сразу помолились преподобному Никодиму. Когда братия туда дошли и лесники поняли, что они действительно собираются что-то восстанавливать, то началась волна очень сильного сопротивления. Когда показали указ, что не просто так сюда приехали, те сказали: “Вот вам только одна комната”. Они никакого права не имели на это здание, но братия тогда этого не знали и терпели. А главное — было очень большое духовное сопротивление, внутреннее.

Не хотелось поднимать храм, не знали, будет ли что здесь или не будет, получится или не получится. Было очень тяжело. Все-таки Михаил воодушевил одного, по имени Николай. Стали они очищать храм и то место, где сейчас находятся кельи. Михаил говорит: “Ты сам увидишь, здесь не так-то много”. А у того уныние: “Что мы сделаем? Сколько дней на это надо!”. “Давай!”. Начали трудиться и через три дня этот храм весь очистили, и на душе так радостно стало. Получается! Но тут уже лукавый не дремал, сначала Николай взбрыкнул, а через несколько дней ушел отец Амвросий.

Так Михаил остался один. Поехал он к Владыке, было его благословение на восстановление обители. На обратном пути вездеход сломался. С ним ехала ватага мужиков пьяных — мат, шутки про монахов. Несколько раз в болотах теряли гусеницы. Раздавили чьи-то пожитки. Сколько раз завязали, а крюки, чтобы вытащить вездеход, положили под самый низ, а сверху 2 т груза. Примета у них такая — подальше положишь, значит, не сломаешься. В итоге вездеход потерял все гусеницы, и перебили баки с соляркой. Солярка половину вещей монастырских залила, 400 литров на них вылилось. Вездеход не может идти, солярки нет вообще, стоит посреди болота. Много пришлось выбросить, конечно. Все в темноте, холоде. Михаил там довольно сильно простудился. Шел небольшой снежок. Под Успение это было. Пришлось на болоте ночевать 5 дней. Мужики пьяные, все храпят, надо как-то устраиваться спать, под головой ящик с гвоздями, все перевернуто, запах такой… еле заснул, и в тонком сне Михаил видит, как вездеход обходит старик в войлочной шляпе. Начал он читать про себя молитву, страшно стало, потому что понял он, это бес.

Еле-еле приехал в монастырь, там еще ватага пьяных мужиков, начальство какое-то. А Михаил один, заболел, температура за 40. Через стенку комнаты слышно, как пируют. Ввалились, издевались, говорили, что все будут контролировать, обо всем надо отчет писать… потом им стыдно стало, и прокурор местный бумагу написал, что здания эти переходят послушнику Михаилу еще до решения правительства. Впрочем, здания освобождать не спешили.

Потом прислали на Кожеозеро такого Турыкина, который устраивал в монастыре всякие дебоши. Это было в сентябре, тогда рыба хорошо ловится, к лесникам приезжали рыбаки на вездеходах, были дикие оргии, пьянки. Лесники к тому времени избу построили деревянную рядом с кельями, в 15 метрах всего, там все и происходило. Приехали к Михаилу отец Амвросий с иеродиаконом Романом, они посмотрели на все это и сказали: “Зачем так далеко ехать?” — ведь это не уединение, не пустыня.

Но Михаил надеялся пережить все это. Жил надеждой. А было туго. То рыбаки лодку не дают, то сети не поставить. Козни мелкие творили. Михаил привез с собой “Ветерок”, они его посмотрели и детали подменили, он сразу сломался. И начальство препятствовало: инокам отапливаться нечем, рубили они сухостой, прислали сразу штраф, будто рубили хорошие деревья, хотя на растопку-то хорошие и не рубят, они же не горят. В общем, творили козни. Не выписывали дрова. Думали, не выдержат и бросят. В итоге отец Амвросий и отец Роман уехали, не выдержали. “Трудно это, очень тяжело, — говорил потом отец Михей. — А мне куда было деваться, вот я и остался и до сих пор живу”.

Когда он остался один, то договорился с двумя рабочими поставить купол, крышу на храм, потолки сделать, конечно, за плату. Очень хотелось, чтобы этой же осенью служба началась. Когда пришли рабочие, то тоже сказали, что как-то здесь необычайно физически тяжело. И это было, по-видимому, не только человеческое давление от лесников, но и бесовское.

Один был Михаил в первую зиму. Понял, что помогать никто не будет, все придется делать самому. Поехал на завод и взял снегоход “б/у”, денег было мало. А в технике не разбирался, потом батюшка вспоминал: “думал — сел на снегоход и все, всего-то 80 км, ну, часа, в крайнем случае, за 4 доберусь…”, а надо было по целику, то есть по снегу пробиваться. Поехал Михаил на соловецкое подворье в Архангельске, взял одного трудника по имени Алексей, тот хоть немного разбирается в технике. Все это происходило в радостном волнении, возбуждении. Первые 40 км ехали 2 часа, а вторые 40 км — 3,5 суток. В волнении казалось, что и мороза нету, а потом узнали, что в тот день был крепчайший мороз.

Это был первый день после Рождества — 8 января. Снегоход сломался, а темнеет. Ночи длинные. Чувствуется мороз, думали, уже, наверное, –20°. Посидели у костра, даже фонарик с собой не взяли. Ночью не спали, бегали от мороза, ветки ломали — думали, что приедут с утра. С утра починили, оказалось, провод какой-то перетерся, проехали км 15 и опять снегоход сломался — какие-то катушки перегорели. Вторую ночь пришлось ночевать в лесу. Костер совсем маленький получился, много-то не натаскаешь. Уставшие, замерзшие поехали дальше. У Михаила скуфейку теплую скинуло. Хорошо, один мужик из Онеги шапку перед отъездом подарил. Оказывается, все эти три дня было –45°. Пришлось и третью ночь им в лесу ночевать. Голодные очень были, с собой только банка капусты квашеной да пачка сливочного масла, поковыряли их. Снегоход провалился в ручей, а Алексей снегоход толкал и валенки у него промокли. Третью ночь видит Михаил — его колотит, дрова не может таскать, и почти шевелиться не может, замерзает… Чувствует, что помощник замерзнет, а у самого сил не хватит даже ветки подтаскивать. Отошел Михаил в лес и стал преподобному Никодиму молиться. Думает: “до монастыря км 10 осталось и туда не дойдешь, и Алексей не дойдет, а я уйду — он замерзнет…”. Преподобный спас. Алексей ожил, тепло ему стало… Правда, снегоход совсем перестал работать, но они пошли в монастырь пешком.

Обычно люди пугаются этой дороги, и их пугали. Вроде прямая монастырская дорога, других нет, а все равно есть четкая мысль, что не туда едешь, заблудишься, замерзнешь. Решили идти вперед, было 10 км от монастыря, шли их 12 часов. Снега было меньше чем по колено, но настолько устали, что падали на дорогу. Сначала делали так: один упадет, а второй стоит, чтоб не заснул, а потом уже не было сил и оба падали, ведь трое суток не спали и все вытаскивали этот снегоход. Идут, видят елки, как драконы, фигуры какие-то, страхования. Преподобный Никодим все же вывел. К 12 ночи вышли к монастырю, 12 января. Вначале и не узнали монастырь. Михаил говорит: “Смотри, место какое красивое, куда это мы вышли? Вот бы здесь жить”. Оказалось, родной Кожеозерский монастырь. Это было одно из самых сильных испытаний в монастыре.

Первую зиму в 1999 году, когда Михаил один жил, все было худое: потолки, полы. А были сорокаградусные морозы полтора-два месяца. В храм в 40 градусов не ходили, молились просто в келье, служили полуночницу. Обе печки 3 раза на день топились, да толку мало было — потолки худые, закрыть их нечем. Михаил в валенках, тулупах, ватных штанах спал. Первый год — он везде такой трудный. Пришлось по-настоящему выживать.

Пришло к нему два человека, трудники из местных, неверующие были, которым просто деваться некуда, бездомные. Вначале надеялся, что перевоспитаются они, но ничего не получилось.

Весной из Антониево-Сийского монастыря лошадь пожертвовали, это было подспорье — уже реальная рабочая сила, в отличие от техники не ломается. На ней можно вспахать, привезти необходимое, например, продукты, кг 50, в крайнем случае на лошади можно и верхом.

Первые службы в обители служили не иерейским чином, а мирским, священника ведь нет. Просто вычитывали полуночницу, повечерие, на что сил хватало. Смотря какая братия собиралась, если приезжали верующие — то побольше… У самого Михаила, бывало, не хватало сил даже начать службу. Первый год когда жили, морозы были, но простудных болезней не было. А была такая сильная немощь, что часов по 15–18 спали в течение недели, может, и больше. Еле находились силы принести дров и чаю согреть, и сил не хватало, и продуктов не особенно много было…

В этот тяжелый год послушник Михаил принял постриг с именем Михей.

До первой литургии было много искушений: например, приезжает к батюшке друг иеродиакон, двое они только монахами были, и, вот, один свалился — голова болит, всего ломит, и другой так же. Отец Михей еще еле-еле ходил, распоряжения давал, тогда как раз бригада рабочих была, человек 10–12, но постоянно его тошнило, до рвоты. От табака особенно, рабочие-то курили. Были искушения с местными мужиками. Приезжал все один — Иван Самороков, очень уж наглый, идет по монастырю — матом орет, с ножом на батюшку кидался пьяный. А у этого Ивана так получается, что только поругается в монастыре, что-то у него случится. Последний раз на Успение слышит батюшка — идет вездеход, а в монастыре уже забор был. Чувствует, искушения могут быть, стали читать акафист Божией Матери, а сам отец Михей пошел к вездеходу, его издалека слышно. Треск, деревья ломает, монастырский забор решил протаранить, и тут же у него сцепление полетело, управление потерял и на деревьях повис. Ограду нарушил и тут же сломался. “Так Господь вразумляет мужиков. А вообще сюда люди неплохие приезжают, неверующие правда все. Когда выпьют, правда, тоже говорят, что христиане и специально зла не делают, просто духа другого”, — говорит батюшка.

Наконец случилось долгожданное событие: первую литургию отслужили. К отцу Михею приехал его отец-священник — отец Иоанн, он и служил. Когда отслужили, смотрят, лесники ведут себя тихо-спокойно, благодатно. Но благодать не долго продержалась, может быть, день, — потом опять все заново началось. Место очень долго было без молитвы и получилось как по Евангелию, если беса изгонят, могут придти 7 злейших. Ведь после революции было поругание монастыря.

Необыкновенно тяжело было. И был очень интересный случай в 2000 году, тоже связанный с литургией, тогда батюшка стал уже иеродиаконом. Храм надвратный до революции должен был быть освящен в честь Тихвинской иконы Божией Матери, но неизвестно было, освящен он или нет. Отец Иоанн тоже служит в Тихвинском храме. И первая литургия была в этот день. Сейчас старец сказал, что храм этот будет в честь святителя Николая, ведь один из первых двух храмов монастыря, построенных еще преподобным Серапионом, тоже был Никольским, знать, ощущал преподобный основатель сугубую благодатную помощь и поддержку от достославного Мирликийского святителя!

И вот, договорился отец Михей в Онеге со священником, договорился с игуменом Феодосием из Архангельской епархии, что он приедет послужить. А в то время приехала в конце июня—начале июля братия из Иваново, и они хотели послужить в монастыре. Но их вызвал духовник и они уехали, отец Александр не имел возможности, а отец Феодосий вообще пропал куда-то. Отец Михей служить не может, думает: “Хоть канон почитаю, службу послужу”. Приехал на ст. Нименьга, вышел из поезда, вдруг слышит, кричат: “Отец Михей!”. Оборачивается — отец Феодосий. А поезд на станции только минуту стоит. “Ты в монастырь идешь? А мы на Соловки едем”. Отец Михей говорит: “Ты же обещал послужить!”. А он говорит: “Так получилось”. Потом подумал и говорит: “А можно мы к тебе пойдем?”. Батюшка так обрадовался, своим ушам не поверил, а поезд уже тронулся… Выпрыгивали они уже на ходу: отец Феодосий и отец Спиридон, иеродиакон из Белоруссии. И вот еще как складно получилось: в монастыре просфор не было, а отец Спиридон говорит: “А я просфорник!”. Ехал батюшка с двумя ребятами, паломниками. Пришли в автобазу, начали искать машину. Одна сломалась, вторая, третья, до 5 часов ходили по автопарку. Ничего не едет, а на службу надо все приготовить.

Вдруг отец Феодосий посмотрел в сторону и увидел, что там к трубе прикреплен железный бес, настоящий, крепко так сделанный. Он говорит: “Вот поэтому и пьют тут мужики… надо снять! Он их же губит. Ты почему молчишь?”. Отец Михей говорит: “Говорил, да меня не слушают”. Но отец Феодосий не успокоился. Пошли добиваться, чтобы сняли. А тут как раз машину завели, кричат: “Надо ехать!”. Но решили: пока не снимем — не поедем. На лестницу залезли, привязали. Пила его не пилит. Надо тащить, а как железо сломаешь? Но он все же — крык-крык, и слетел. Распилили его на куски, нашелся даже сварщик. И после этого хорошо доехали. Пришли, просфоры испекли, потрудились, все помогли, чем могли. И на Тихвинскую отслужили литургию, это была вторая литургия.

Многие братия приезжали, хотели остаться, говорили: “Да, пустынное место, никто мешать не будет, понимаем, что искушения будут. Надо терпеть”. “Рассуждения-то правильные, но терпения-то не хватает”… — говорит батюшка. “Бесы-то человека разжигают, и собственные страсти тоже, и гнев, и нетерпение, обиды всякие. Вроде понятно, что это от врага, а терпеть никто не может. Один убегает, второй”… Жизнь такая сильно отличается от мирской жизни, любой монастырь отличается. А тут даже электричества нет. Самим готовить надо, хлеб печь, рыбу ловить, огороды обрабатывать, сажать, нужен постоянный физический труд, чтобы себя обеспечивать. Времени никогда нет. Даже весной, когда сажать еще рано, надо дрова заготавливать: колоть, пилить, складывать, на все время уходит. Постоянная физическая работа.

Батюшка говорит: “На самом деле это очень хорошо, я вообще желал бы монахам пожить именно так, это просто полезно. Так во все времена в принципе и жили, уходили в места пустынные, 1–2, несколько братии. Я бы хотел пожелать и мирским людям, еще не пришедшим в монастырь, так пожить, желательно, конечно, с монахом, иеромонахом, чтобы служба могла совершаться. Начинать с такого места очень хорошо, и не так все это страшно. Конечно, сейчас люди все городские. Но я и сам городской человек, вырос в Москве. Сейчас я понимаю, что ничего очень сложного нет — печку сложить или избу срубить. Книги есть. Расспросить можно. Самое тяжелое — свою леность преодолевать. Любой человек аккуратный, целенаправленный, может в таком месте жить, конечно, если двигает им вера, если он стремится ради спасения своей души жить по-монашески и для этого уходит в уединение; такому человеку и Господь помогает.

Я думаю, что Господь привел меня на это место. Конечно, и там, на севере, со скитом могло бы получиться, решимость только нужна. Летом расчищали мы Успенский храм, выносили оттуда навоз, обратил я внимание, что лучше всего сохранилась там фреска Поликарпа Смирнского и Казанской иконы Божией Матери. И ведь приехали мы по благословению отца Поликарпа, а живет он в Казанской Оптиной пустыне. Образ Казанской прямо под Поликарпом. На первом месте было труднее, труднее переносить искушения. Здесь помощь, конечно, ощущается. Поддержка преподобных, которые ходатайствуют за обитель: и Никодим, и Серапион, и Авраамий. Хоть мощей нету. Преподобного Нифонта, например, житие поражает, как можно в таком подвиге жить, как он, питаясь одними травами и ягодами.

Был такой случай. Три года хотел я найти монастырское кладбище, достал карту монастыря XIX в., и там крестиком обозначено кладбище. Решили мы крест там поставить, целый день трудились, были, конечно, и всякие искушения, водрузили крест и в этот момент две радуги”.

Сейчас уже жить спокойно. Никто на землю не претендует, знают, что монастырь. Помогают и местные. Жизнь молитвенная на них повлияла, и все больше и больше обращаются покреститься, просят дать молитвословы, и не просто так, а вычитывают правило. Хотя в деревне это очень сложно, все на виду, начинают тыкать пальцами, “что ты, верующий? чего из себя строишь?”. А люди все равно стоят на своем. Многие люди просто воодушевляются, задумываются. Один вездеходчик увидел батюшку в огороде, говорит: “Зачем тебе это надо? Из Москвы приехал, там все есть. А ты с плугом?”. Задумываются. Значит, Бог есть, если люди приезжают, и не такие, которым некуда деться, а культурные, образованные… А если Бог есть, значит, надо что-то выполнять. И пример на них влияет.

“Если бы в монастыре был суточный круг, каждый человек в монастыре молился бы как надо, неспешно. Тогда, я думаю, молитва будет усиливаться и усиливаться. Тогда люди, которые придут сюда из деревень и сел, пускай даже один человек придет, то не сможет хорошо проводимая служба не повлиять на человека, не может он не получить благодать, не может уйти таким же. Люди стали кресты носить, подходят, говорят, что вот, за 35 лет первый раз надел, он у меня лежал, решил, что надо. То есть монастырь придает силу духовную. Литургия влияет и дает благодать всей окрестности, все освящается, людям легче должно от этого становиться, хотя, как правило, бывают поначалу искушения, большие даже”.

Не верится даже, что столько было сделано трудами лишь нескольких человек, отца-настоятеля — иеромонаха Михея (Разинькова) и его нерегулярных малочисленных помощников. Под ругань и угрозы вечно пьяных лесников да приезжающих к ним в гости на рыбалку их дружков — бывших зэков, происходило руками этого удивительного человека второе восстановление Кожеозерского монастыря. В 2000 году Священный Синод официально благословил открытие монастыря. Районные власти принуждены были отписать монастырю бывшие владения. Появилось хозяйство — огород, две лошади (одна пожертвована Сийским монастырем).

Отремонтирован бывший гостиничный корпус для паломников. Лесничий кордон перенесен с территории монастыря на соседнее озеро. Воссоздан один из трех храмов — надвратный, в честь Тихвинской иконы Божией Матери. Но самое главное среди всего этого, конечно — возрождение молитвенного делания. Так, мало-помалу, начав с молебнов на руинах, затем перешли и к служению самой Божественной Литургии…

Много довелось батюшке и претерпеть за неполных четыре года. Не столько от бесов — от людей-безверов искушений хватало. Препятствовало монастырскому оформлению местное лесническое начальство, досаждали рыбаки, приезжавшие пьянствовать на святой остров, вредили непутевые трудники, обворовывавшие монастырь. Только смирение и молитва помогли отцу Михею вынести то, чего не выдерживали прочие его сподвижники… Мало-помалу с Божией помощью удалось многие трудности разрешить: договориться о переносе лесничего кордона из монастыря на другое озеро, приспособить для богослужений храм, для жилья — бывшую гостиницу, для складов — оставшиеся корпуса, конюшню — под сеновал. Снабдить монастырь необходимым — от богослужебных книг и икон до инструментов и продуктов. Островной луг под косьбу сделать годным…

Надвратный храм в честь Тихвинской иконы Божией Матери удивительно красив, построен в начале ХХ века в лучших традициях древнерусского зодчества. По мнению экспертов, «надвратная церковь с примыкающими к ней кельями является редким, если не единственным примером среди северных построек позднего периода “иже под колоколы”, тип которой восходит к глубокой древности. По своему решению этот храм можно рассматривать как уникальное сооружение, выполненное местными мастерами».

Ждет своей очереди на восстановление кафедральный Богоявленский храм, построенный некогда стараниями первого возродителя монастыря отца Митрофана. Он в относительно неплохом состоянии, сохранились даже фрагменты росписей (погребение преподобного Никодима и др.). В день Богоявления Господня в нем служатся молебны. Третий храм — Преображенский находится в очень плохом состоянии, вряд ли он подлежит восстановлению. То же можно сказать о величественных руинах бывшего игуменского корпуса, в которых приняли мученическую кончину за Христа последние кожеозерские монахи во время большевистского разгрома монастыря.

Часовня над мощами преподобных Серапиона и Авраамия, храм над мощами преподобного Никодима, братское кладбище, где были погребены новомученики — все это было уничтожено. Только поклонные кресты стоят сейчас на этих местах.

В 2001 г. появились здесь первые паломники — трое москвичей, пришедших поклониться мощам святых угодников Кожеозерских. На следующий год прибыло уже тринадцать паломников. Хочется верить, что еще многие православные богомольцы смогут посетить это неповторимо красивое и незабываемое святое место.

Кожеозерский монастырь осуществляет также и миссионерско-просветительское делание. Тихвинский храм — единственная действующая церковь на несколько сот километров вокруг. Летом 2002 г. состоялось в монастыре первое крещение над одним из паломников. Тогда же отец Михей крестил 12 человек в соседнем поселке Шомокша. Сейчас там образуется православная община, которая расчищает заброшенную церковь в с. Турчасово (бывшее подворье монастыря), что в 9 км. Даст Бог, будет в свое время здесь свой приход. Православные татары из Плесецка относятся к монастырю с большим вниманием, — в память о его основателе, оказывают иногда поддержку инструментами, инвентарем, запасами пищи. Приезжали православные татары-паломники и из Москвы, и из Татарстана.

Много монахов перебывало здесь за прошедшие пять лет, да только вот подолгу не задерживались, больше 8 месяцев никто не выдерживал, а многие и того меньше. Говорили, жизнь тут тяжелая. Это и вправду так; если не считать моторной лодки, быт здесь мало отличается от того, что было лет триста назад. Ни электричества, ни телефона, ни водопровода, ни газа, ни машин, ни почты — ничего нет. За водой — ходить на озеро. Вечером — при свечах. Готовить — на печи. Перевозить — на лошади. Работать — своими руками. До ближайшего населенного пункта — 84 км тайги и болот, путь всегда пеший и нелегкий.

Есть и другие причины, о которых говорит сам отец Михей: “Многие монахи приходят, ожидая, что они здесь найдут духовное руководство или налаженную молитвенную жизнь, какие-то комфортные условия не то что для телесной, но и для духовной жизни. А здесь ничего этого нет. Нет ни старцев, ни традиций, есть один лишь я, а со мной тоже бывает тяжело. Я же, когда ехал сюда, и подумать не мог, что мне придется исполнять обязанности настоятеля, им должен был стать другой человек, который так сюда и не добрался. Я был регент и хотел быть регентом. Думал, буду здесь молиться. А вышло — то дрова, то сено, то рыба, то одно, то другое…

Так что сейчас это не тот монастырь, который тебя создаст, но тот монастырь, который нужно тебе самому создать своей личной жизнью здесь по заповедям Христовым. А люди, которые сюда едут, как правило, не на это рассчитывают. Я думаю, в этом основная причина. А бытовая жизнь здесь не намного тяжелее обычной деревенской”…

Трижды приезжал сюда в отпуск схимник Троице-Сергиевой лавры отец Дамаскин, старец на девятом десятке лет, и сам пешком проходил по всем этим тропам и этим болотам. Говорил, что здесь — идеальное место для монаха… Что ж, может быть и найдутся такие монахи, которые готовы будут стать фундаментом для возрождения этой славной обители, или же все так и окончится одним отцом Михеем — Бог весть…

Как добраться до монастыря?

Для летних маршрутов существует два варианта пути.

1. Из Москвы (Ярославский вокзал) поезд Москва — Архангельск до станции Обозерская; поезд Архангельск — Онега или Вологда — Мурманск до станции Глазаниха или Вонгуда; автобус Глазаниха — Шомокша (отправление в 8.00 утра); мотовоз по узкоколейной железной дороге до остановки “По требованию”; лесом (около 40 км) по направлению вездеходной дороги (с ночевкой в лесной избушке).

2. Поезд Москва — Архангельск до ст. Обозерская; поезд Архангельск — Онега до ст. Порог; теплоход “Заря” до Усть-Кожи (отправление не каждый день, уточнить нужно в порту г. Онеги); 15 км пешком до д. Петровская; лесом около 60 км (2 ночевки в лесу без избы).

С собой в дорогу необходимо взять: сапоги резиновые до колена, запас продуктов на 3–4 дня, топор, нож, спички, зажигалку, компас (уметь им пользоваться), карту Онежского района Архангельской области.

Адрес для корреспонденции: 164874, Архангельская область, Онежский р-н, п. Шомокша, Богоявленский Кожеозерский монастырь.

Телефон в п. Шомокша: (818-39) 3-24-34.