Священник Ярослав Шипов
Зимой 1907 года в уездном городе С. крестили новорожденного. Крестили дома, поскольку морозы стояли жгучие и в храме было холодновато. Батюшка пришел после богослужения, уставший. Хозяева предложили ему пообедать и отдохнуть, однако он твердо сказал:
— Первое дело важнее второго: сначала крестим, потом — все остальное.
Молодой родитель робко предложил:
— А ежели… с морозца?..
— С морозца? — переспросил священник и раздумчиво произнес: — Ну, разве только… с морозца.
И вместе с крестным они расположились за столом, на котором стоял ушат, приуготованный стать купелью. И пока мамаша с восприемницей где-то там занимались чем-то женским — закуской или ребенком, — мужчины в жарко натопленной горнице «с морозца» да «с морозца»…
При этом батюшка, выяснив дату рождения ребятенка, раскрыл месяцеслов и стал зачитывать имена: «Апостол Тимофей, Анастасий Персянин, Макарий Жабынский, Анастасий Печерский, Мануил, Георгий, Петр, Леонтий, Сионий, Гавриил, Иоанн, Леонт, Парод».
Из перечисленных батюшке более всего понравился Анастасий Персянин, мужчины согласились, что это весьма благозвучно. Тут опять подоспело «с морозца»…
Потом торжественно и бережно внесли младенца, и священник приступил к таинству. Ребенок орал так громко, что до поры ни родители, ни восприемники не внимали тому, как батюшка именует его. Но когда пришла пора погружения и было произнесено: «Крещается раб Божий Анастасий», — крестная вдруг как завопит: «Дак она же девка!» Батюшка перевернул тельце, присмотрелся:
— Темно у вас, ничего не вижу.
— Точно — девка, — подтвердили мужчины.
— А что ж вы на Персянина согласились?
— Дак оно красиво, конечно, но мы вообще-то ждали женского имени, — объяснил крестный.
— В этот день исключительно мужеские имена. Если бы вы сказали, что у вас девка, я бы и следующий день в святцах посмотрел, и третий… А то «Персянин», «Персянин», а у самих — персиянка!
— Что ж теперь будет? — всхлипнула крестная.
— Да не верещи ты, будет Анастасия, — постановил батюшка.
— А я хотела Валентину, — призналась мамаша.
— Валентина — следующая, — пообещал священник, — а эта — Анастасия.
И все успокоились. Дальше дело пошло в благоговейном соответствии с церковным уставом. Собрались гости, попраздновали. Родители и крестные наперебой рассказывали о крещении, все смеялись, дружно соглашаясь, что эта путаница — добрый знак. И никому в голову не пришло осудить батюшку.
Настал черед песнопений, которые у нас при любом веселье почему-то неизменно грустные до тоски. Хозяин играл на гармошке, пели «Что стоишь, качаясь…», «По диким степям…», «Среди долины ровныя…». Когда затянули «Трансвааль, Трансвааль, страна моя…», некоторые из гостей заплакали — очень уж народ наш сострадал неведомым бурам.
Наконец, священник отправился домой. Крестные провожали его, поддерживая под локотки. Восприемница несла корзину с угощениями, а восприемник держал в руке требный саквояжик батюшки. Граждане, встречавшиеся им по пути, подходили под благословение, поздравляли «с прибылью», спрашивали имя новообращенной и, осенив себя крестным знамением, молились о здравии младенца Анастасии — моей будущей матери. И снова никто никого не осуждал.
Жители города были людьми действительно православными, то есть хотя и греховными, но не торопливыми на грех, стало быть, и осуждать не спешили.
…Пройдет несколько лет, и батюшка этот будет расстрелян за исповедание веры Христовой.