Над головой у тебя – табличка, где всё про тебя написано, и сам ты выставлен на всеобщий позор-обзор, и многочисленным зрителям не то что не возбраняется, а прямо рекомендуется вовсю тебя разглядывать, осмеивать, осуждать, оплевывать, забрасывать всякой гадостью, подвернувшейся под руку. А тебе – ни спрятаться, ни отвернуться, ни срам прикрыть: попробуй поуворачивайся, когда крепко прибит за руки, за ноги…
Недавние события, касающиеся заключенной мордовской колонии № 14 Надежды Толоконниковой, вызвали массу откликов. И многих особо задели размещенные на «Правмире» комментарии священников, окормляющих заключенных в зонах и тюрьмах. В словах всех этих священников сквозит одна и та же горечь и едва ли не оправдывающиеся интонации: мы не можем что-то изменить в тех тягостных реалиях, которые имеют место в нашей пенитенциарной системе, нам не дают, попробуй мы возвысить голос против чего-то – нам сразу перекроют возможность делать и то, что делаем, посещать заключенных, исповедовать их, служить для них литургию, говорить с ними…
Мне доводилось служить в зоне, и я знаю, что батюшки говорят правду. И дело не только во внешних законах и установлениях пенитенциарной системы, которые, как считают иные, можно изменить, стоит только подвергнуть их гласности, собрать против них подписи, привлечь к ним внимание кого следует. Дело в отношениях между заключенными, в самой духовной атмосфере тюрем и лагерей, в атмосфере низменных страстей, которая со времен солженицынского ГУЛАГа по сути не изменилась, в системе ценностей зоны, списанной с ада. Священники, служащие там, имеют дело с самым настоящим антихристианством, которое пустило глубокие корни в сердца людей. И вот его-то изменить, привести в зоне человека ко Христу по-настоящему, когда со священником он какой-то час или два в неделю, а все прочее время – в бараке, ох как непросто.
Помню, покрестил как-то в зоне желающих (а зона вовсе не из самых лютых, есть там и храм, построенный руками заключенных, регулярно совершаются службы). И когда новокрещенные вышли, охрана завела еще троих. Эти трое держались как-то особенно боязливо… На мой вопрос, почему отдельно, почему нельзя было вместе со всеми, мне объяснили, что это – опущенные, парии. На причастии я их потом не видел: каким бы воцерковленным ни был зек, но из одной Чаши с опущенными он причащаться не станет, побоится, как бы после этого не опустили его самого. И многие священники, служившие в зоне, рассказывали, что переломить это влияние лагерного волчьего закона им не удавалось, сколько бы они ни проповедовали зекам о христианском милосердии и братстве…
Идти против этих законов, внешних и внутренних, в открытый бой – значит идти на крест, это всем понятно. Но и действовать так, как священники, чьи комментарии мы читали на страницах «Правмира», не пытаться замахиваться на многое, чтобы иметь возможность хоть как-то проникать к заключенным и делать что-то посильное и реальное для них, совершать постоянный, тяжелый, неувлекательный и малоблагодарный труд Христов – тоже крест, и распинателей вокруг него немало, ведь бросить грязью в «равнодушных попов-трусов» желающих, как видим, хватает. Тот крест – достаточно громкий, этот – тихий, оба – тяжелы, а какой из них выбрать – каждый решает сам, по своему разумению, устроению и в свою меру сил.
Хотелось бы попросить всех, читающих эти строки, помолиться об укреплении священников, совершающих свое служение среди заключенных.
Ну, конечно, и о самих заключенных.
У меня, например, имена Надежды, Марии и Екатерины в помяннике записаны давно.
В ЗОНЕ
Вводили по одному; крестились, телогрейки вешали,
Прятали в терпенье взгляды жалящие.
Витийствовал им многовещанно; на корточках сидя, слушали,
Яко нощные враны на нырищи.
Шла проповедь уветливо, а мысли мои шли в другую сторону:
Пастырь ли я брату моему! кто я зекам сим –
Перебесившийся, за сытый ум взявшийся Том Сойер,
Свой в доску для грязного дикого Гекльберри.
И Ты, отстранив меня, Сам на амвоне вставал с Дарами –
Приидите, рвите, ешьте Пира живого, окормитесь, обидимые! –
Когда боком сквозь щели, веки в наколках, робко вступало в храм
Солнце опущенных, надеждоненадеемых.