Крымский посёлок Кастрополь не видно с дороги. От живописного шоссе между Форосом и Симеизом вообще не видно приморских поселений. Только повороты-серпантины вниз, по крутому склону, густо поросшему южным лесом. Но вдруг посреди этих зелёных волн, спадающих к волнам синим, становится виден высокий крест на каменистом мысу. А невдалеке из-за кипарисов выплывает купол белоснежного храма. Это крест на скале Ифигении и Казанская церковь — они осеняют, покрывают Кастрополь, незаметный и неизвестный курорт, впечатывающийся в сердце каждого романтика и зовущий возвращаться сюда снова и снова.
Большую часть своей истории посёлок звался Кастропуло — это греческое уменьшительное от «каструм», что значит «крепость». Только в последние годы ХІХ века излишне иностранный суффикс названия переделали в уже привычное окончание «-поль», то есть полис, город (кстати, есть древний городок Кастрополь в Испании). Но городом, конечно, маленький крымский Кастрополь от столь величественного наименования не стал — и это как раз хорошо.
А крепость, небольшой форт римского, а затем византийского времени тут действительно был — раскопан археологами рядом со скалой Ифигенией. Вот с этого места и начинается самое важное в атмосфере этого местечка.
Согласно стойкой легенде, на вершине этой скалы римляне распинали таврийских христиан во время гонений — для устрашения мореплавателей. Никаких подтверждений тому в документах или данных археологии нет. Разве что крымские учёные подсчитали, что при античных нормах мореплавания (суда держались на расстоянии не меньше 180-ти и не больше 360-ти метров от берега) с корабля крест с казнёнными мог быть виден только если он находился на каменистом мысе высотой 60–80 метров над водой (выше и ниже с кораблей было бы не видно). При этом ещё и сзади мыса должна быть широкая долина, распадок — иначе крест при взгляде с корабля растворился бы на фоне горного склона.
Таких мысов на Южном берегу очень мало. А подобных скал с римскими фортами на них ровно три — на каждом из них легенда и указывает место казни гонимых христиан (мыс Ай-Тодор в Гаспре, скала Ифигения в Кастрополе и Крепостная гора в Балаклаве). При этом в горах над соседним с Кастрополем селом Мухалаткой ещё путешественникам XVIII века показывали пещеру, которая, по легенде, служила тайным храмом гонимым христианам. Наконец, у той же скалы Ифигении археологами раскопаны и остатки монастыря византийской эпохи.
Логика, конечно, подсказывает, что «возможность не есть необходимость». Но это здесь и не важно. Потому что есть ещё один совершенно антинаучный аргумент. Характерное ощущение, которое настигает на кастропольской земле десятки и сотни людей (не всех — но очень многих, и от степени религиозности или её направленности это никак не зависит), мы не будем описывать пафосными словами. Скажем просто: это место очень нерядовое, что чувствуют многие люди. В том числе те, кто установил крест на вершине Ифигении. А кто не верит, пусть скорее едет в Кастрополь — проверять.
Второе рождение
В эпоху Крымского ханства процветающий греческий посёлок Кастропуло был, думается, не таким живописным, как сейчас. Известно, что все склоны его были засажены пшеницей, то есть были голыми — а не укрытыми хорошим средиземноморским лесом, украшающим посёлок ныне. Однако пути Господни неисповедимы — как «пожар Москвы много послужил её украшенью», так и страшное запустение Крыма в первые полвека после завоевания его Россией (1783 г.) — когда три четверти населения оставили полуостров, а заселяться в его опустевшие просторы почти никто не стремился — поспособствовало восстановлению приморских лесов.
В итоге во второй четверти ХІХ века после полувекового прозябания на грани исчезновения многие крымские города и посёлки пережили второе рождение. Так вышло и с Кастропуло, когда в 1823 году пустующие его склоны приобрела семья уральских миллиардеров Демидовых.
Отдыхать здесь, в тогдашней глухой окраине, предприниматели не собирались. Они просто хотели к своим предприятиям добавить винодельческую «экономию» (что-то вроде современной агрофирмы). На месте бывших улиц опустевшего посёлка Николай Никитич Демидов повелел разбить виноградники, заказал для них дорогие лозы из Испании и Франции, открылась здесь и большая мануфактура по производству бочек. Наконец, воспитанный классицистически Демидов присвоил местной скале имя античной героини Ифигении.
Однако для хорошего винодельческого хозяйства нужно было быть Львом Голицыным (владельцем имения Новый Свет под Судаком), в смысле — непрерывно, десятилетиями вкладывать огромный труд и деньги. А Демидовы, обретаясь всё больше в Петербурге и за границей, забыли о своём крымском владении — да и подрядчики у них профессионалами не были. Виноградники были поражены болезнями, хороших кастропульских вин не вышло. Но, снова-таки, нет худа без добра: местный лес был спасён от полного истребления на бочки и опоры лоз.
Очередной наследник собственности, тогдашний киевский «мэр» Павел Демидов-Сан-Донато продал в 1870-х годах огромное пустующее приморское поместье известной семье баронов Толлей. А те через двадцать лет продали его ещё нескольким владельцам, которые выстроили тут ряд сдававшихся внаём дач и вилл. Впрочем, ещё через двадцать лет революция опять объединила эти дачи в «санаторию для учителей».
Основательница Красного Креста
Но пока вернёмся в 1880-е годы, когда в Кастрополе проживала болезненная дочь барона Толля Маргарита (в будущем — супруга известного дипломата Александра Извольского, министра иностранных дел в правительстве Столыпина). Интересно это время для Кастрополя тем, что юная глубоко религиозная баронесса приютила в своей вилле пожилую подвижницу, чья биография захватывающа, как роман.
Её звали Марфа Сабинина (1831–1892), и была она прямым потомком героя Ивана Сусанина. Родилась же Марфа в семье православного священника, служившего в Германии. Там в детстве она застала посещение своего отца Николаем Гоголем — и мемуары Сабининой уже в ХХ веке стали весомым свидетельством в спорах о религиозности Гоголя.
В юности Марфа была пианисткой, ученицей великого Ференца Листа, после чего несколько лет гастролировала как популярная музыкант-виртуоз. После этого выросшая в Германии русская девушка оказалась наконец на родине предков — её пригласили преподавать музыку детям императора Александра ІІ. По кодексу императорского Двора это для преподавательницы означало конец артистической карьеры и отказу от брака. Марфа терзалась выбором, но выбрала Двор. Она обучала музыке сына императора Сергея (впоследствии супруга святой преподобномученицы Елизаветы) и его сестру Марию, со временем стала и воспитательницей великой княжны.
Покидая через десятилетие Двор, она воспользовалась знакомством с императорской семьёй — и совершила великое дело основания российской сети Красного Креста (1867). Более того, на фронтах Прусско-французской войны Марфа Сабинина изучала лазареты европейских армий, а потом создала первый солдатский госпиталь и в России — он и послужил образцом для разворачивания сети таких учреждений. А на фронтах Русско-турецкой войны 1870-х годов Марфа сама работала в основанных ею лазаретах.
При этом, покинув Петербург, Марфа Сабинина и её семья (мать и четыре сестры) поселились в Крыму, в Джемиете под Ялтой — в имении Марии Фредерикс, Марфиной подруги со времён пребывания при дворе. Там Марфа неожиданно проявила себя как талантливый менеджер, восстановитель крайне запущенного виноградарского и винодельческого хозяйства. Уже через три года имение Джемиет стало высокоприбыльным, а его винная продукция начала получать медали на профильных выставках. Основным же приложением полученных доходов, делом жизни Марфы Сабининой и Марии Фредерикс, стала постройка храма возле имения и основание при нём бесплатной больницы. Когда строительство было закончено, Марфа стала руководить и работой больницы.
Однако затем произошла семейная трагедия — грабителями были убиты престарелая мать и все четыре сестры Марфы Сабининой. Переживания благотворительницы усугубились тем, что на суд присяжных подействовали либеральные доводы адвокатов, защищавших убийц, — и участники преступления были отпущены без наказания.
Желая покинуть место, связанное с тяжёлыми воспоминаниями, Марфа и Мария Фредерикс переехали в расположенный неподалёку Кастрополь — по приглашению владелицы имения, юной Маргариты Толль. Здесь и прошли последние десять лет жизни Марфы Сабининой. Здесь же она написала знаменитые в своё время мемуары. И, конечно же, в Кастрополе неутомимые подвижницы Марфа Сабинина и Мария Фредерикс основали православный храм — первый со времён второго рождения посёлка, единственный на двенадцативёрстную округу.
Работники-литераторы
В 1890-х годах на одной из новооснованных кастропольских дач проживал украинский писатель Михаил Коцюбинский — он несколько лет работал в комиссии по борьбе с филлоксерой (насекомое, вредитель винограда). Кстати, Крым несомненно подействовал на воображение чувствительного к экзотике писателя, да и прямо отразился в сюжете нескольких новелл Коцюбинского.
Вскоре на этих же дачах расположилась экспедиционная база ещё одного неутомимого, по слову Горького, «весёлого праведника» — Николая Гарина-Михайловского. Он был по основной профессии проектировщиком-пролагателем дорог — но одновременно и популярным писателем (автор культового «Детства Тёмы»), и агротехником-экспериментатором в собственном огромном поместье, и спонсором и активистом социальных движений, и, наконец, отцом многочисленного семейства (одиннадцать родных и три приёмных ребёнка).
Базируясь в Кастрополе, экспедиция Михайловского изучала топографию и свойства южнобережных склонов — и в итоге разработала проект железной дороги Севастополь—Ялта. Это был смелый рельсовый проект премьер-министра Витте (в прошлом железнодорожника), который, увы, не осуществлён до сих пор. Но именно на основе тех разработок 1903 года через 70 лет было проведено современное автомобильное шоссе Севастополь—Ялта — «новая трасса», заменившая старую с её почти тремястами поворотами.
«Мне ярко памятны эти дни в Кастрополе на берегу моря, — вспоминал писатель Александр Куприн, друживший с Гариным. — Все инженеры и студенты вместе с Николаем Георгиевичем и его семьёй сходились к общему столу в длинную аллею, сплетённую из виноградных лоз. По вечерам мы долго, большим обществом, сидели у него на балконе, не зажигая огня в тёмных сумерках, когда кричали цикады, благоухала белая акация и блестели при луне листья магнолий. И вот тут-то иногда Н. Г. импровизировал свои прелестные детские сказки. Он говорил их тихим голосом, медленно, с оттенком недоумения, как рассказывают обыкновенно сказки детям. И мне не забыть никогда этих очаровательных минут, когда я присутствовал при том, как рождается мысль и как облекается она в нежные, изящные формы».
По дороге на купол и крест
В советское время в Кастрополе появился, разумеется, пансионат. Однако крупным курортом затерянный на склоне Кастрополь, к счастью, так и не стал. Зато со второй половины ХХ века он становится местом притяжения для любителей тихого отдыха в палатках, палаточных лагерях. Ведь здесь оказался едва ли не единственный километр Южного берега, на котором средиземноморский лес спускается прямо к морю, не будучи застроен, огорожен или строго заповедан. С 1990-х годов здесь отдыхают многие киевские художники.
Впрочем, может быть, дело и не в последнем в Крыму участке приморского леса. Ведь и многие не приемлющие отдыха в палатках повторно стремятся сюда: в здешние пансионаты, в частный сектор. Может быть, просто хочется снова пропитаться элегичным и светлым — но не расслабляющим, а очень бодрым — здешним «нездешним» настроением. И снова идти по здешним дорогам-серпантинам — над которыми, куда ни повернёшь, впереди и вверху, как путеводная звезда, выплывают крест на скале Ифигении и бело-золотой массив Казанского храма.
Ифигения в Тавриде
Античный миф об Ифигении в Тавриде неимоверно затаскан пишущими о Крыме литераторами. А ещё больше — авторами бесчисленных путеводителей по полуострову. Но на всех, кому этот миф ещё не набил оскомину, история о девушке производит завораживающее впечатление.
Сюжет в кратком изложении таков. Герой Троянской войны царь Агамемнон прогневал богиню; за это должен был принести ей в жертву свою красивейшую дочь Ифигению. В последний момент богиня смилостивилась; девушка на жертвеннике не погибла, а мгновенно очутилась на окраине мира, в Крыму. Тут двадцать лет в качестве жрицы она приносила в жертву мореплавателей, попавших в плен к местным варварам. Когда же её жертвой должен был стать её брат, она бежала с ним на родину.
В этой истории слилось сразу несколько притягательных мотивов. Во-первых, конечно, «женский вопрос». Царевна, возведённая на эшафот, чудом спасённая и затем ставшая священной особой у далёких варваров — это мысленно-визуальный ряд помощнее голливудских.
Во-вторых, конфликт возможностей и ответственности. Женщина, два десятилетия занимая высокий священный пост, не желает этого, действует поневоле, не забывает о родине, страдает — но, тем не менее, при беседах с братом в ней соперничают долг служительницы (хоть и подневольной) и родственные чувства. Тоже ряд идей, родных для многих. Потому размышления Ифигении и диалоги во всех посвящённых ей текстах напряжённы и любопытны. Особенно у Гёте, заставившего героиню своей «Ифигении в Тавриде» бежать не тайно, а упорно вымаливать благословение на отъезд — у царя Тавриды.
В-третьих, Ифигения спасает брата и его друга, а они спасают и увозят её — это очень мило и очень крепко. Пушкин сказал именно об этом сюжете: «святое дружбы торжество». Чувства братского и дружественного долга многим в жизни так не хватает, что хочется хотя бы в сказке напомнить себе о нём.
Эти три причины действуют на весь мир — например, на писавших об Ифигении в словах, мелодиях и красках таких классиков, как Тьеполо, Расин, Глюк, Шлегель, Скарлатти, Керубини, Гауптман, Мирча Элиаде и уже упомянутый Иоганн Вольфганг Гёте.
А вот четвёртая причина — наша собственная. Потому что Ифигениева Таврида — наша собственная. Миф об этой девице обнаруживает живую связь всем нам родного Крыма с самой классической Элладой. Для многих эта связь более осязаема, чем крымские руины античных полисов со всеми оттуда находками.
Шутка сказать, дочь самого Агамемнона — практически крымчанка! О ней две с половиной тысячи лет назад написали драмы и Эсхил, и Софокл, и Еврипид, то есть отцы театра в полном составе. И это о нашем Крыме и почти что о нашей родственнице (крымчанки, люди особенные, уверен, соотносят себя с этой героиней едва ли не на уровне коллективного подсознания). Воистину для нас при звуках этого имени уже «Гомер молчит», поскольку, «витийствуя, шумит» накатывающее на таврийский берег Чёрное море.
В общем, азарт искателей места служения Ифигении в Крыму можно понять. К тому же речь идёт не просто о сказке — но о мифе, до деталей совпадающем с данными археологии и истории. Десятки античных серьёзных источников подтверждают, что тавры промышляли черноморским пиратством — а захваченных иноземцев приносили в жертву своей верховной богине Деве (так её называли греки: Партенос), жрицами которой девицы и были. «Храмы», то есть капища таврского язычества, действительно были находимы на обрывах скал, с которых, очевидно, и сбрасывались тела жертв.
Таким образом, сформировавшийся ещё двести лет назад список предполагаемых мест подневольного жречества Ифигении и по сегодня не имеет контраргументов. Всё сходится — крымские мысы Фиолент, Айя, Аюдаг и расположенный рядом с последним посёлок Партенит («Девичий»), на которых чаще всего «прописывали» Ифигению, — имеют следы таврских святилищ.
Есть такие следы и на мысу в Кастрополе, который его владельцы в 1820-х годах назвали скала Ифигения.
Олег Кочевых
Источник: Отрок.ua