Кровь барона в «Мастере и Маргарите». Булгаковский роман как «антисоветское» произведение
Павел Евсеевич Спиваковский — кандидат филологических наук, в 2004-2011 гг. — доцент кафедры русской литературы Государственного института русского языка им. А.С. Пушкина, с 2011 г. — доцент кафедры истории русской литературы XX века филологического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова. В 2012/2013 учебном году Visiting Associate Professor в University of Illinois at Urbana-Champaign.
Итак, «Мастер и Маргарита». Роман одновременно и весьма популярный, и загадочный, малопонятный. К сожалению, качество интерпретаций этого произведения последнее время скорее ухудшается. Появляется очень много совершенно произвольных трактовок, когда текст – всего лишь отправная точка для бескрайних и совершенно произвольных фантазий. Очень много интерпретаций оккультного типа, хотя для Булгакова это не совсем естественный ход мысли.
Поэтому неудивительно, что в 2008 году в журнале «Новое литературное обозрение» появилась статья Виолетты Гудковой, автор которой, анализируя подобного рода интерпретации, даёт весьма недвусмысленную оценку того, что происходит в российском булгаковедении.
Если же попытаться подойти к анализу того, о чём на самом деле этот роман, причём подойти по возможности аутентично, то в первую очередь мы должны учитывать сами тексты писателя и ту ситуацию, в которой находился Булгаков во время создания романа. Он создавался с 1928 по 1940 год, и считается незавершённым, ведутся бесконечные споры о текстологии. Тут ещё много предстоит уточнять по целому ряду объективно сложившихся обстоятельств.
В 1940 году Анна Ахматова пишет стихотворение на смерть Михаила Булгакова:
Вот это я тебе, взамен могильных роз,
Взамен кадильного куренья;
Ты так сурово жил и до конца донёс
Великолепное презренье.
Ахматова, естественно, не уточняет, к кому обращено презрение: как-никак это написано в 1940 году, однако догадаться не слишком сложно. Речь, разумеется, идёт о большевиках, о тех, кто преследовал писателя, кто с середины 1920-х годов препятствовал его публикациям.
Булгаков, конечно, всё советское не то что не любил – ненавидел. Но, с другой стороны, если говорить о том, чего Булгаков больше всего хотел, то речь должна идти о двух вещах. Во-первых, он мечтал уехать за границу (писатель был совершенно раздавлен чудовищной травлей, развёрнутой против него в советской прессе, и практически не видел для себя никаких приемлемых перспектив в том мире, который сложился вокруг него).
Вторая же мечта, казалось бы, резко противоречила первой: он хотел наладить хорошие отношения со Сталиным. И это при том, что, в отличие от большинства «советских» писателей, у Булгакова не было никаких иллюзий относительно личности «великого вождя». Для Булгакова он являлся воплощением безусловного зла, и тем не менее писатель хочет этой «связи с дьяволом». Вспомним его знаменитое письмо правительству СССР 1930 года, в котором опальный Булгаков просит разрешить ему и его семье выезд за границу. Если же эмиграция по каким-то причинам это окажется невозможной – назначить «рядовым» режиссёром, сотрудником Московского художественного театра.
А 18 апреля того же года раздаётся телефонный звонок Сталина, который спрашивает, правда ли, что Булгаков хочет уехать за границу, так ли это? Это была правда, но Булгаков отвечает, что хочет работать в СССР. Во многом это, конечно, страх, а с другой стороны, писателя не оставляет надежда, что при каких-то новых обстоятельствах он из изгоя смог бы превратиться в признанного советского писателя. А для этого, вроде бы, кое-какие основания были.
Сталину очень нравился спектакль «Дни Турбиных», который шёл в Московском художественном театре, он его много раз посещал. Правда, в письме к Билль-Белоцерковскому вождь высказывает мнение, что автор «не повинен» в успехе своей пьесы и в том, что она производит впечатление, «благоприятное для большевиков». Иначе говоря, пьеса, может быть, и не очень хорошая, но «на безрыбье даже “Дни Турбиных” – рыба», и, хотя автор – человек не дружественный по отношению к советской власти, зато спектакль хороший…
Рассмотрение того, во что превратили в театре эту многострадальную пьесу, требовало бы отдельного большого разговора. Содержание «крамольного» романа «Белая гвардия», который послужил основой для «Дней Турбиных», был совершенно изуродовано. К этому тексту прикладывал руку всякий кому не лень. Пьеса была чудовищно испорчена, а оригинального текста мы не имеем. По всей вероятности, Булгаков, опасаясь обысков, уничтожил его. После того как у него устроили обыск и изъяли «Собачье сердце», писатель был напуган весьма серьёзно, так что основания были…
Но так или иначе Булгаков в разговоре со Сталиным говорит, что пытался устроиться на работу в Московский художественный театр, но ему отказали. И тогда Сталин говорит: «А вы подайте заявление туда. Мне кажется, что они согласятся». Что-что, а своеобразная тонкость (ирония кошки, играющей с мышкой) у Сталина была. И действительно не отказали, вот чудо-то! Протекция была весьма неслабой, и можно было как-то дальше жить…
И всё же Булгакова не оставляет желание изменить сложившуюся ситуацию. Во второй половине 1930-х годов он попытается создать такое произведение, которое, как ему казалось, может радикально изменить положение Булгакова-писателя. Это была пьеса «Батум» о подвигах молодого Сталина. Одно время её автор даже был уверен, что всё уже хорошо, шутил, что надо заказывать билеты на спектакль, но всё было напрасно. Сталину пьеса не понравилась.
Возможно, это связано с тем, что интерес к юным годам великого вождя не входил в его планы: там, по всей видимости, были некие «нежелательные» события о которых вспоминать не следовало. Так или иначе пьеса была забракована. Наладить хорошие отношения со Сталиным не получилось, эмигрировать – тоже, однако эти устремления весьма необычным образом преломились в тексте «Мастера и Маргариты».
Роман писался долго, и Булгаков, конечно, рассчитывал, что его, может быть, и не сразу, но разрешат: для писателя работать «в стол» – мучение. Конечно, Булгаков не предполагал, что первая, пусть изуродованная цензурой публикация романа состоится только в 1966–1967 годах в журнале «Москва», а полностью «Мастера и Маргариту» разрешат напечатать лишь в 1973 году. Немыслимая временнáя даль, даже если смотреть из 1940 года, последнего в жизни Булгакова. Но так или иначе роман этот он напишет.
Это очень странное произведение. Чаще всего Булгаков называл его романом о дьяволе: не о Мастере, не о Маргарите, – о дьяволе. Если мы посмотрим на эпиграф, а это слова Мефистофеля из гётевского «Фауста»: «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», то что в первую очередь приходит в голову? И какие ассоциации вызывает название «Мастер и Маргарита»? Очевидно, это Фауст и Маргарита, то есть опять Гёте. К тому же надо учесть необыкновенную любовь писателя к опере Шарля Гуно «Фауст».
Булгаков в молодости мечтал стать оперным певцом, занимался пением, у него был не очень хороший баритон. Из этих занятий ничего в конечном счёте не вышло, однако будущий писатель общался с оперными певцами, в частности, существует фотография с дарственной надписью Булгакову от знаменитого баса, солиста Императорских театров, а затем Киевского оперного театра Льва Сибирякова. Уже в «Записках юного врача», а затем и в романе «Белая гвардия» проявляется необыкновенная любовь писателя к опере «Фауст». Но почему именно эта опера так привлекла Булгакова?
Впрочем, сначала надо сказать несколько слов о самом произведении. Дело в том, что об опере «Фауст» чаще всего говорят, и совершенно справедливо, что от Гёте там не осталось почти ничего, а может быть, даже и без «почти». Но опера необыкновенно красивая, музыка чрезвычайно мелодична, изящна, по-французски изысканна. Опера «Фауст» в основном даже не о продаже души дьяволу, хотя такой сюжет в ней, конечно, есть. Доминирует здесь нечто совсем иное. Перед нами редкий случай воспевания простой, мирной, «обывательской» жизни. Можно сказать, что опера «Фауст» мещанская, причём в хорошем смысле этого слова.
Дело в том, что во Франции после всех ужасов революции и наполеоновских войн людям очень хотелось простых и мирных радостей, они наконец поняли, насколько же это, оказывается, большая ценность. И в «Фаусте» такого очень много, именно в это композитор вкладывает всю свою душу. Перед нами открывается идиллически окрашенная простая жизнь самых простых людей, и ею можно наслаждаться бесконечно… Разумеется, в неё вторгается Мефистофель, он что-то в этой жизни разрушает, портит, но в целом атмосфера мира и тепла – это то, что в опере «Фауст» осмысливается как наивысшая ценность.
И всё это оказывается значимым для «Белой гвардии», потому что связывается с той мирной жизнью в Киеве, которую Булгаков и его современники безвозвратно потеряли. Дальше наступает ужас: приходят петлюровцы, а потом и большевики… Особенно жёстко о большевиках Булгаков написать не мог, но очевидно, что ужас и здесь, и там.
Это с одной стороны. А с другой – в юности Булгаков принимает решение о том, что станет атеистом. Как-никак он из семьи богослова, он был богословски грамотным человеком, и это наложение атеистического выбора на богословские познания очень существенно. Поэтому, когда роман «Мастер и Маргарита» начинают трактовать в не слишком грамотном богословском ключе, это выглядит довольно нелепо, потому что сам писатель был по этой части подготовлен несравненно лучше своих интерпретаторов. Кстати, отметки по Закону Божьему, когда он учился, у него всегда были отличные, но это уже мелкие детали. Тем не менее атеистический выбор Булгаков совершает, и потом с этим в течение жизни у него будет очень непросто. Как человек, поставленный в тяжёлые обстоятельства, он о Боге иногда вспоминает: соответствующие записи у него есть. Но, в общем, какой-то серьёзной религиозности, как кажется, здесь всё-таки нет.
И дальше в «Записках юного врача»: вот начинающий врач-венеролог (это автобиографический персонаж) едет в деревню лечить от всех болезней, как и полагается «нормальному» сельскому врачу. Он едет и думает о том, какие ужасные и непонятные болезни ему необходимо будет вылечить. И вдруг в ушах героя раздаётся голос: «Привет тебе, приют священный…» – это каватина Фауста из оперы Гуно, сладкая и мягкая музыка разливается вокруг, и это выглядит очень иронично по отношению к изображаемой ситуации. И тут же в ушах героя раздаётся какой-то, вроде бы, бесовский голос, который, скорее всего, возникает лишь в его сознании. Этот голос не воспринимается как «действительно бесовский»: говорит скорее некое alter ego автобиографического героя, его внутренний трикстер, который принимает роль беса-обличителя.
Похожая ситуация, кстати, есть и в «Белой гвардии». Это сон Алексея Турбина, когда появляется некий кошмар в клетчатых брюках и ехидно говорит: «Голым профилем на ежа не сядешь!.. Святая Русь – страна деревянная, нищая и… опасная, а русскому человеку честь – только лишнее бремя». Турбин лезет в тумбочку за браунингом, чтобы его застрелить, а потом, уже окончательно проснувшись, понимает, что это был ночной кошмар.
Такие вот юмористические и в то же время, вроде бы, инфернальные мотивы. Может быть, это связано с какими-то ироническими мыслями Булгакова о том, что раз он избрал дорогу атеиста, то теперь его, дескать, будут преследовать бесы. Это вопрос спорный и туманный, но квазиинфернальные образы в творчестве писателя оказываются лейтмотивными. Позже будет «Дьяволиада».
Здесь хочу согласиться с Александром Солженицыным в том, что навязчивая концентрация фарсово-инфернальных мотивов доведена в данном произведении до некоторой безвкусицы, но всё это частности. В «Роковых яйцах» очень любопытно то, что в официальной версии этой повести присутствуют гады, которые постепенно оккупируют Россию, так что положение спасает лишь мороз, однако корреспондент берлинской газеты «Накануне», который слышал чтение этой повести на Никитинских субботниках, свидетельствовал о том, что во время этого чтения был другой финал: гады побеждают, и в конце повести огромный змей обвивается вокруг колокольни Ивана Великого. Разумеется, гады – это большевики. Вообще, «гады» – очень характерное булгаковское слово:
«Немцы побеждены, – сказали гады.
– Мы побеждены, – сказали умные гады», – это «Белая гвардия».
А затем сначала в повести «Тайному другу», потом в романе «Записки покойника» (другое название – «Театральный роман»: до сих пор идут споры, какой вариант названия правильнее) автобиографический герой Максудов уже и заключает договор с дьяволом. Он пишет роман «Чёрный снег» (это псевдоним романа «Белая гвардия»), а потом собирается покончить с собой, глава так и называется «Моё самоубийство»:
«Я приложил дуло к виску, неверным пальцем нашарил собачку. В это же время снизу послышались очень знакомые мне звуки, сипло заиграл оркестр, и тенор в граммофоне запел:
Но мне Бог возвратит ли все?!
“Батюшки! «Фауст»! – подумал я. – Ну, уж это, действительно, вовремя. Однако подожду выхода Мефистофеля. В последний раз. Больше никогда не услышу”.
Оркестр то пропадал под полом, то появлялся, но тенор кричал все громче:
Проклинаю я жизнь, веру и все науки!
“Сейчас, сейчас, – думал я, – но как быстро он поёт…”
Тенор крикнул отчаянно, затем грохнул оркестр.
Дрожащий палец лёг на собачку, и в это мгновение грохот оглушил меня, сердце куда-то провалилось, мне показалось, что пламя вылетело из керосинки в потолок, я уронил револьвер.
Тут грохот повторился. Снизу донёсся тяжкий басовый голос:
– Вот и я!
Я повернулся к двери.
Глава 4. При шпаге я
В дверь стучали. Властно и повторно. Я сунул револьвер в карман брюк и слабо крикнул:
– Войдите!
Дверь распахнулась, и я окоченел на полу от ужаса. Это был он, вне всяких сомнений. В сумраке в высоте надо мною оказалось лицо с властным носом и размётанными бровями. Тени играли, и мне померещилось, что под квадратным подбородком торчит острие чёрной бороды. Берет был заломлен лихо на ухо. Пера, правда, не было.
Короче говоря, передо мною стоял Мефистофель. Тут я разглядел, что он в пальто и блестящих глубоких калошах, а под мышкою держит портфель. «Это естественно, – помыслил я, – не может он в ином виде пройти по Москве в двадцатом веке».
– Рудольфи, – сказал злой дух тенором, а не басом…»
Этот человек оказывается издателем. Но одновременно перед нами, вроде бы, всё-таки дьявол, с которым Максудов и заключает договор. Кровью, впрочем, подписываться не пришлось. Вот как звучит соответствующий фрагмент из оперы Гуно.
<Музыка>
Это запись Ивана Козловского и Александра Пирогова, она сделана в 1947 году, через семь лет после смерти Булгакова. Но и при жизни писателя эти артисты тоже пели. Так что можно сказать это почти то же самое, что слышал Михаил Афанасьевич Булгаков в Большом театре. Кстати, очень забавно, что про слова «При шпаге я» – название главы у Булгакова – Виктор Лосев, публикатор рукописей писателя, пишет: они, дескать, перекликаются, со словами дона Карлоса из «Каменного гостя» Пушкина («Ведь ты при шпаге»), тогда как «При шпаге я» – точная цитата из оперы «Фауст». И это, конечно, не Пушкин, к тому же искажённый, это слова Мефистофеля у Гуно. Впрочем, публикатору Булгакова знать его любимую оперу, видимо, не обязательно?
Так или иначе здесь мы видим некий договор. Что же касается «Мастера и Маргариты», то несмотря на вполне очевидное декларированное сходство с гётевским «Фаустом» (это прежде всего эпиграф: мы об этом уже говорили), договора как такового здесь нет. Однако связь Мастера с Воландом – очень любопытная тема. Как известно, когда в черновиках Булгакова доходило дело до псевдоевангельских глав, первая из них имела подзаголовок «Евангелие от Воланда». Позже данный текст исчезает, и существуют различные точки зрения на этот счёт.
Некоторые считают, что такой актант важен лишь для ранней редакции, мне же представляется, что сама роль Мастера в романе указывает на то, что фактически он оказывается (по какой причине – другой вопрос) в роли евангелиста сатаны. То есть думать, как это делают некоторые наивные читатели, что Булгаков просто художественно обработал евангельский текст, конечно, несерьёзно: тут совершенно иная трактовка событий. Более того, академик Аверинцев не случайно говорил, что евангельский Иисус не мог бы повторить ни одного слова из тех, что говорит Иешуа Га-Ноцри, это весьма показательная ситуация. Но почему не мог бы повторить? Давайте подумаем над очень простым «пушкинским» вопросом: «Да кто его отец?» Итак, кто является отцом Иешуа?
Он говорит, что не знает своих родителей и что, кажется, его отцом был некий сириец. Иначе говоря, Иешуа вовсе не считает себя ни Богом, ни Сыном Божьим. Он просто обыкновенный человек с тем же именем Иешуа. Так звучало имя Иисус на арамейском языке (это еврейско-вавилонский диалект, получивший распространение после вавилонского пленения, тот язык, на котором говорили в Палестине). У него то же имя, он подвергся суду Синедриона, его допрашивал Пилат, совпадает и факт распятия – есть какие-то внешние сходные мотивы, но по сути всё это очень мало похоже на библейский оригинал.
Вот фрагмент из Евангелия по Иоанну (правильнее переводить все-таки «по», а не «от»):
«Пилат сказал Ему: итак Ты Царь? Иисус отвечал: ты говоришь, что Я Царь. Я на то родился и на то пришёл в мир, чтобы свидетельствовать о истине; всякий, кто от истины, слушает гласа Моего.
Пилат сказал Ему: что есть истина? И, сказав это, опять вышел к Иудеям <…>» (Ин 18: 37–38).
Что здесь за ситуация? Христос говорит, что пришёл, для того чтобы свидетельствовать об истине. Пилат был человеком образованным, читавшим греческих философов, и, естественно, он прекрасно понимал, что, если рассматривать этот вопрос на философском уровне, то о какой истине вообще может идти речь? Истин много! С точки зрения прокуратора, слова Христа наивны, и он задаёт иронический вопрос: что есть истина? Дело, однако, в том, что истина – это Бог, а Бог сейчас находится перед ним. Пилат ответа, конечно, не получает, потому что ответ – это Сам Христос… Так в Евангелии.
А что мы видим в псевдоевангельских главах? «Истина, прежде всего в том, что у тебя болит голова <…>». Ну, вот мы и сподобились узнать, что такое истина… Каково общее впечатление от такой «истины»? Очевидно, самое жалкое. Да, Иешуа – человек по-своему замечательный, но говорит он, в общем-то, глупости. Например, что все люди добрые. А Христос когда-нибудь говорил, что все люди добрые?! Разумеется, ничего подобного. Учение Иешуа отчасти напоминает теории Руссо (человек рождается идеальным, замечательным, но потом портит его цивилизация), но дело не в этом. Пилат совершенно резонно спрашивает у Иешуа: «А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, он добрый?» Иешуа вынужден говорить: «Да <…>, он, правда, несчастливый человек». Но по тексту романа мы видим, что Иешуа неправ.
И если уж говорить о том, кто более других прав на страницах романа, то получается, что это скорее Воланд… Можно, например, вспомнить знаменитые слова Воланда о москвичах. Скорее уж, если мы остаёмся в рамках текста романа «Мастер и Маргарита», ближе к правде именно Воланд, тогда как наивный и глуповатый Иешуа – фигура сомнительная.
А вот слова Иешуа, обращённые к Пилату:
«А ты бы меня отпустил, игемон <…>, я вижу, что меня хотят убить».
Итак, герой боится быть убитым. Сравним это с евангельским текстом:
«С того времени Иисус начал открывать ученикам Своим, что Ему должно идти в Иерусалим и много пострадать от старейшин и первосвященников и книжников, и быть убиту, и в третий день воскреснуть. И, отозвав Его, Пётр начал прекословить Ему: будь милостив к Себе, Господи! да не будет этого с Тобою! Он же, обратившись, сказал Петру: отойди от Меня, сатана! ты Мне соблазн! потому что думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф 16: 21–23).
Христос непременно должен был принять смерть, потому что именно для этого Он и вочеловечился. И если бы Спаситель избежал крестной муки и мучительной гибели, Он не открыл бы человечеству и путь спасения. А значит, всё это было бы выгодно сатане.
Зато смерть Иешуа никого не спасает: она бессмысленна…
Но тут есть и иной ракурс. Существует статья Камила Икрамова, которую очень высоко ценят наши лучшие булгаковеды, статья исключительно значимая и важная. Автор её не филолог, он писатель, народный писатель Узбекистана, и в то же время человек, можно сказать, из диссидентской среды. У Икрамова есть необыкновенно интересные соображения, касающиеся булгаковского романа. Я цитирую по последней версии его статьи, её нет в сети, и она называется «Пример собственный. Трагедия затаённого стыда». Это из книги «Камил Икрамов и о нём» (сборник, выпущенный в память об этом человеке). Итак, цитата: «Трансформация первоисточника в романе Булгакова столь своеобразна, что прежде всего необходимо отметить: ответствен за неё не только Булгаков, но и мастер. Ведь именно мастер трудился над романом о Пилате, в то время как Булгаков основным своим героем считал Воланда. Иешуа Га-Ноцри интересует мастера, пожалуй, чуть меньше, нежели Пилат, сын короля-звездочёта. <…>
Иешуа из романа о Пилате только по внешним приметам соответствует образу, созданному евангелистами. И если сходство Иешуа с Христом внешнее, то его близость мастеру – глубинная, основополагающая. Христос готов прощать всех: в первую очередь слабых; Иешуа, как и мастер, прежде всего прощает сильных мира сего, прежде всего – палачей. Слабые, кроме него самого, его не интересуют.
К слабым он строг, зато даже кентурион Крысобой – добрый человек. (“…Он, правда, несчастливый человек. С тех пор как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и чёрств. Интересно бы знать, кто его искалечил?”) А как подробно выписаны страдания прокуратора Иудеи, «адская головная боль», извиняющая ему равнодушие и жестокость.
<…>
Судьба несчастного мытаря, только что выданного наместнику, вовсе не волнует героя, другое дело – головная боль игемона. “– Ну вот, все и кончилось, – говорит арестованный, благожелательно поглядывая на Пилата, – и я чрезвычайно этому рад. Я советовал бы тебе, игемон, оставить на время дворец и погулять пешком где-нибудь в окрестностях, ну хотя бы в садах на Елеонской горе. Гроза начнётся, – арестант повернулся, прищурился на солнце, – позже, к вечеру. Прогулка принесла бы тебе большую пользу, а я с удовольствием сопровождал бы тебя. Мне пришли в голову кое-какие новые мысли, которые могли бы, полагаю, показаться тебе интересными, и я охотно поделился бы ими с тобой, тем более что ты производишь впечатление очень умного человека”.
<…>
Противоестественная симпатия Иешуа Га-Ноцри к жестокому прокуратору Иудеи не есть проявление личной исключительной доброты и святого доверия к силам зла, не ему одному присуще здесь это чувство. Автор романа в романе испытывает тоже род недуга, те же чувства и проявляет их не менее откровенно, как мы увидим вскоре. <…> Мастер рисует Пилата с тем же трепетным поклонением сладким замиранием сердца, готовым перейти в любовь, с каким Маргарита смотрит на Воланда».
Вот этот интерес к сильным мира сего крайне характерен для позднего Булгакова. Пусть это и, вроде бы, «альтернативная сила» в лице Воланда. Можно сказать, что художественный мир «Мастера и Маргариты» воландоцентричен. Потому что и зло, и добро исходят прежде всего от Воланда, именно Воланд обладает всей полнотой власти. От него, в общем-то, исходит все, в частности, и справедливость в рамках того, что демонстрирует нам текст. В конечном счёте Воланд решает судьбу Мастера и дарует ему покой после долгих жизненных мытарств. Правда, этот покой какой-то странный. Герои очень долго скачут в западном направлении, а сам этот покой напоминает не только о посмертном бытии: он очень похож на эмиграцию. А это мечта Булгакова… Кстати, интерьер дома, где происходит бал у Воланда, подозрительно напоминает интерьер американского посольства в Москве.
Как отмечали многие исследователи, образ Воланда тесно связан с фигурой Сталина. Вспомним, например, фразу Воланда: «Не спорю, наши возможности довольно велики. Они гораздо больше, чем полагают некоторые не очень зоркие люди». Мягкая, вкрадчивая речь, за которой чувствуется очень большая сила…
Несмотря на то что Мастер же в романе оказывается евангелистом сатаны, сам сатана и вообще мистические аспекты этого романа весьма условны. Фактически перед нами «ненастоящая», игровая мистика, почти как у раннего Гоголя. Мистика, в которую всерьёз поверить чрезвычайно сложно, к тому же с ней связано очень много смеха. И это не бесовский, сатанинский смех, а скорее сатирический…
Икрамов говорит о том, что действия Воланда и его свиты очень напоминают действия всемогущих спецслужб в Советском Союзе и что это именно эта власть изображается в романе как власть «мистическая».
Мы видим, что Маргарита вступает в союз с сатаной, делается ведьмой, начинает служить силам зла. Прототипом Маргариты, разумеется, является Елена Сергеевна Булгакова. Есть ли в биографии Елены Сергеевны нечто сходное? В общем-то, да, и об этом немало спорят, потому что её невестка высказывала весьма настоятельные подозрения в том, что Елена Сергеевна сотрудничала с НКВД и была осведомительницей. Вокруг Елены Сергеевны арестовывали многих, но при этом сама она продолжала жить достаточно свободно. Была ли она стукачкой, мы не знаем. Можно лишь сказать, что эта версия очень хорошо «ложится» на сюжет романа, в особенности если вспомнить эпизод, когда Маргарита, превратившись в ведьму, получает возможность мстить своим врагам.
Протодиакон Андрей Кураев в своей книге о «Мастере и Маргарите» также говорит о том, что роман фактически не мистичен. С другой стороны, не могу согласиться с его утверждениями о том, что Мастер и Маргарита там представлены в этом произведении как отрицательные персонажи. Конечно, это противоречит тексту: всё-таки наши симпатии, антипатии, и, в частности, религиозные симпатии и антипатии не должны доминировать при анализе художественного произведения. У искусства свои законы и нужно опираться прежде всего на художественный текст, на то что мы знаем об авторе этого текста и т.д., а не на какие-то аксиологически предвзятые суждения.
Так или иначе, первоначально Маргарита, а затем и Мастер оказываются явными союзниками Воланда, и это очень хорошо накладывается на булгаковское представление о Сталине. Разумеется, Булгаков был человеком стопроцентно антисоветским. Ни малейших симпатий ни к чему советскому у него не было: вспомним хотя бы брезгливое изображение советской пошлости на страницах его романа, причём этой пошлости постепенно становится всё больше и больше. Роман буквально переполнен ею.
Однако каким образом со всем этим можно бороться? Это огромная проблема, как для Мастера, так и для Булгакова. Что можно противопоставить власти, которая издевается над людьми, которая не даёт писателю, одному из самых крупных художников слова первой половины XX века, публиковать свои произведения и даже просто нормально работать? Положение Булгакова было совершенно отчаянное.
Вот что, например, он писал своему другу, философу и литературоведу Павлу Сергеевичу Попову: «С детства я терпеть не мог стихов <…> и, если сочинял, то исключительно сатирические, вызывая отвращения тётки и горе мамы, которая мечтала об одном, чтобы её сыны стали инженерами путей сообщения. Мне неизвестно, знает ли покойная, что младший стал солистом-балалаечником во Франции, средний учёным-бактериологом, всё в той же Франции, а старший никем стать не пожелал. Я полагаю, что она знает и временами, когда в горьких снах я вижу абажур, клавиши, Фауста и её (а вижу я её во сне в последние ночи вот уж в третий раз. Зачем она тревожит?), мне хочется сказать – пойдёмте со мной в Художественный Театр. Покажу Вам пьесу. И это всё, что могу предъявить. Мир, мама?»
Да, пьеса – это всё, что он мог предъявить. Других явных успехов не наблюдается. И для Булгакова важно решить, что в этой ситуации можно сделать? Эмиграция, от которой он отказался, стала невозможной (только что процитированное письмо к Попову – это 1932 год, через два года после разговора со Сталиным).
Остаётся только одно – наладить отношения с вождём.
Летом 1934 года Сталин звонит Борису Пастернаку и спрашивает его: хороший ли поэт Мандельштам? Существует очень много разных пересказов содержания этого разговора, но, согласно ахматовской версии, Пастернак скорей уклоняется, отказываясь говорить о Мандельштаме как о своём друге. «Но он ведь Мастер?» – спрашивает Сталин. Пастернак говорит, что это не важно: он хочет поговорить со Сталиным о жизни и смерти. Потом Ахматова говорила, что «Борисик», как она его звала, вёл себя на твёрдую четвёрку. В общем, возможность спасти Мандельштама у Пастернака, кажется, была, и, кажется, он ею воспользовался не вполне, если вообще воспользовался.
Версий слишком много, и с уверенностью сказать трудно. Но, во всяком случае, уже во второй половине этого же 1934 года персонаж Булгакова, который прежде назывался Поэт, начинает зваться Мастер. И видимо, не случайно, что писатель использовал слова Сталина. Именно так Булгакову хотелось бы выглядеть в глазах вождя. Было известно, что даже «антисоветски» настроенных авторов Сталин щадит, если считает, что они по-настоящему талантливы. Очевидно, что в случае с Мандельштамом, с его трудными для малограмотного Сталина стихами, задача была чересчур сложна. «Мастер» – это тот, кто в любом случае вызывает уважение, хотя это и не гарантирует ни хорошего положения в советском мире, ни успехов.
Мастер в романе Булгакова оказывается неразрывно связан с Воландом. Вплоть до того знаменитейшего эпизода, когда выясняется, что «рукописи не горят». Как только роман был напечатан, многие с восторгом стали повторять эти слова: «Рукописи не горят!» А значит, всё, что было запрещено, рано или поздно будет напечатано, и всё в конечном счёте будет хорошо! Но Камил Икрамов спрашивает, знают ли эти люди хотя бы школьный курс литературы? Как известно, рукописи очень неплохо горят, ну, например, рукописи того же Гоголя… Почему же тогда не горят рукописи Мастера, сожжённые в камине, и почему Воланд возвращает Мастеру этот фолиант, точнее, эту стопку бумаг, не тронутую огнём? Всё просто: в них заинтересован князь тьмы. Если понимать сюжет «Мастера и Маргариты» буквально, Воланду важно, чтобы уцелела его (близкая ему) версия евангельских событий, согласно которой Христос, конечно, существовал, однако был совершенно ничтожным человеком, а Его смерть ни к чему существенному не привела и никого не спасла. Для Воланда важно, чтобы именно такая версия дошла до потомков.
Псевдоевангельские главы разумнее воспринимать «в кавычках». Это определённый сюжетный ход. Это скрытое позиционирование Мастера как евангелиста Воланда, как его, если угодно, удалённого помощника. Поэтому обвинения романа Булгакова в сатанизме, к сожалению, широко распространённые в церковной среде, мне представляются совершенно неоправданными. Тут нет религиозной проблематики как таковой. Религиозное здесь маска для политического, а политическая позиция Булгакова была очень остра.
Это проявляется, например, в эпизоде, когда, опираясь на силу Воланда, Маргарита громит квартиру травившего Мастера советского критика Латунского. Иначе говоря, враги могут быть повержены, благодаря тому, что и Мастер, и Маргарита вступили в союз со столь мощной фигурой, как князь тьмы. И когда Маргарита на балу у сатаны пьёт кровь доносчика барона Майгеля, это отнюдь не сатанизм, это даже по сути не антиевхаристия, хотя её формальные признаки здесь, вроде бы, налицо: кровь Майгеля тут же превращается в вино. Смысл этого эпизода в ненависти к советскому режиму и его чудовищным слугам, к тем, кто постоянно окружал Булгакова, писал на него горы доносов, – к тем, кто его мучил. Мистического смысла в этом метафорическом эпизоде попросту нет. «Реальность» мистики оборачивается её метафорической симуляцией.
Да, это не сатанизм, но тут присутствует нечто иное. Перед нами апология компромисса с чудовищным злом. Для Булгакова, мечтающего о хороших отношениях со Сталиным и не питающего ни малейших иллюзий насчёт последнего, такой компромисс был чрезвычайно тяжёл. Икрамов прав, когда говорит, что подавленное состояние булгаковского героя имеет смысл соотнести с тяжким этическим выбором автора романа.
Но почему Мастер идёт на это? Да, он затравлен, замучен, изгнан из квартиры, вынужден жить в психиатрической лечебнице – это отчасти метафорическая репрезентация того ужасного положения, в котором находился Булгаков. Есть русская пословица: «Утопающий хватается за соломинку». Её восточный аналог трудно это связать с каким-то конкретным регионом: это и Армения, и Татарстан, Турция, арабские страны… Так вот, восточный аналог этой пословицы звучит намного выразительнее: «Утопающий хватается за змею»… Именно такая могущественная «змея» и изображена в романе «Мастер и Маргарита».
Очень любопытно то, чем заканчивается роман Мастера. Маргарита заранее знала, что он должен завершиться словами о Понтии Пилате. Он ими благополучно и завершается, казалось бы, всё хорошо. Перед нами рукопись: все просто, стройно и логично. Но дальше мы видим несколько иную картину. Мы видим Ивана Бездомного, который из ужасного советского поэта превращается в ученика Мастера, в профессора-историка. Но он по-прежнему болен шизофренией, случаются приступы. И во время одного из них он видит, как Иешуа на лунной дорожке прощает мучимого совестью Понтия Пилата. Иешуа благодушно уверяет, что случившегося ранее вообще не было, «делает бывшее небывшим» или, во всяком случае, уверяет, что прошлое отменено.
«Тогда лунный путь вскипает, из него начинает хлестать лунная река и разливается во все стороны. Луна властвует и играет, луна танцует и шалит. Тогда в потоке складывается непомерной красоты женщина и выводит к Ивану за руку пугливо озирающегося обросшего бородой человека. Иван Николаевич сразу узнает его. Это – номер сто восемнадцатый, его ночной гость. Иван Николаевич во сне протягивает к нему руки и жадно спрашивает:
– Так, стало быть, этим и кончилось?
– Этим и кончилось, мой ученик, – отвечает номер сто восемнадцатый, а женщина подходит к Ивану и говорит:
– Конечно, этим. Всё кончилось и всё кончается… И я вас поцелую в лоб, и всё у вас будет так, как надо».
Но что именно кончилось? Перед нами финальная сцена романа Мастера, окончание, которое не попало в рукопись, сохранённую Маргаритой, а затем Воландом. И тем не менее это окончание фабулы, если воспользоваться традиционной терминологией. И именно поэтому финальная глава романа «Мастер и Маргарита» завершается теми же словами о Понтии Пилате, с добавлением одного слова «всадник», которыми и должен был закончиться роман Мастера. То есть перед нами расширение формальных границ романа в романе. Он подозрительным образом становится шире собственного текста, так что, возможно, роман Мастера содержит не только псевдоевангельский сюжет, но и весь роман «Мастер и Маргарита». Булгаков явно не случайно оставляет перед нашими глазами эту зияющую двусмысленность.
Так или иначе, это очень горькое повествование. Эта горечь связана с тем, что надежды Булгакова на творческую свободу не сбылись, а также с трагическими компромиссами, на которые приходится идти как героям «Мастера и Маргариты», так и самому автору.
Этот блистательный модернистский роман погружает нас в яркий и многоцветный мир, жить в котором нормальному человеку оказывается негде, да и невозможно. Остаётся искать свободы и покоя.
Спасибо!
Фото: Иван Джабир
Видео: Виктор Аромштам
Просветительский лекторий портала «Правмир» работает с начала 2014-го года. Среди лекторов – преподаватели духовных и светских вузов, учёные и популяризаторы науки. Видеозаписи и тексты всех лекций публикуются на сайте.