День Ксеньюшки — февральский — знаком всем. Сырой питерский холод встречает паломниц, закутанных в три платка, одетых в три юбки и какое-то подобие ватников. Надо отстоять пять — а то и восемь! — часов на морозе, с пением акафиста (книжка потрёпанная, выпадает из оледенелых пальцев). А как же иначе? Самые стойкие женщины хотят почтить странницу, хоть на несколько часов прикоснуться к ее подвигу. Зачем? — спросят другие, пока бабушки в ватниках и шерстяных платках выводят осипшее: «Ксения блаженная, как же ты страдала, ты за всех устала плакать и страдать…»
Это зимний праздник, где Ксения с улыбкой прячется среди суровых старушек с акафистами и порой принимает вид какой-то из них и спрашивает: «Доченька, покушать есть?» — и потом добавляет — «напиши, о ком помолиться, я помолюсь», — и скрывается в толпе, которую охраняют милиционеры, чтобы был порядок, и в часовню никто не прошёл без очереди…
У часовни записки, свечи, цветы, конфеты и денежки… Кто-то трепетно относится ко всему этому, кто-то считает, что это оскорбляет память святой…
Прошлым летом беда и горе привели меня в часовню к матушке Ксении — было это 6 июня. Смоленское кладбище, похожее на сад, похожее на вертоград — где среди гробов есть неприметный, но самый главный — гроб пустой. Его гроб. Но он не виден, Его гроб. Только Ксеньюшка могла его видеть, наверное, маленькая мироносица, сначала горька вдова-молодуха, не достигшая еще и тридцати лет, потом пятидесятилетняя женщина-нищенка, потом седая старица, поседевшая в странствиях своих.
Голуби в ветвях — а сквозь ветви солнце. Тепло, солнечные зайчики играют средь листвы на надгробиях. Вот умершее дитя с матерью, вот солдат, погибший в Чечне… вот дореволюционная, ухоженная могилка… Горя то, горя сколько приняла в себя земля. Не вынесла бы она, если бы не было тут пустого гроба Его. И как понять все это горе, всю беду людскую? Великий Максим Исповедник говорил, что тот, кто познает тайну креста и гроба — познает смысл всех сотворенных вещей.
Их-то и знала бездомная странница града Петрова, хоть и вряд ли довелось ей читать Максимово богословие. Христос открывает Себя в удивительной свободе, Он не боится быть непонятым — и, наверное, Его беззащитная откровенность часто поражает человека в самое сердце. Уязвляет любовью. И ведет на стогны града. Как бездомную странницу Ксению.
Тогда, в 2012 году был солнечный день — 6 июня, день рождения дорогого мне человека, над которым нависла беда. Ничего не зная о решении архипастырей — не до этого было в те суматошные, полные тревоги дни — я пришла в часовню.
«А ты подай мне записочку», — сказала бабушка на тропинке. На ней не было ватника, только платок смешно сбился на бок. — «Я помолюсь».
Она ушла, улыбаясь, по малолюдному кладбищу, а я подошла к часовне. Не было ни очереди, ни суеты. Только надпись новая — о том, что сегодня, 6 июня, память блаженной Ксении.
И конфеты, и денежки, и записки…
Кажется, что снаружи — словно мир древней религии, простой и нелепой, но тянущейся к двери, до которой нужно дойти, обойдя три раза. Отчего три? Троица Животворящая — вот и ее икона в отдалении на месте разрушенного храма. «На третий день оживишь нас», — писал пророк Осия.
И гроб Его пуст.
И мертвый ни един во гробе.
И она, Ксения, чужая всему миру — оттого, что жизнь ее стала настолько не такой, как жизнь всех вокруг. И тогда она освободилась от того, что гнетет каждого, кто хочет быть христианином — от несвободы. И она стала свободной. И поэтому ко гробу ее можно приносить и конфеты, и огурцы, и записки — все это будет благословлено ее ласковой рукой, ибо ушла она от мира, чтобы вернуться в мир, чужой ему, не имеющей ничего своего в нем, и поэтому неимоверно доброй.
Ничего ей не нужно, она радуется, протягивая руки к приходящим. Посмотрите, Его гроб — пустой! Ну, отчего же вы не видите? Вот цветочки, вот монетки, вот конфетки, и записки я ваши все прочту и помолюсь… заходите же в Церковь — там Его увидите!
Той, что еще молода,
Мужа не ждать с войны
В сердце бездонном ее беда,
Ночи, как жизнь, длинны.
Миру объявят мир,
Значит, война — в умах.
Только и ныне чей-то мундир
Чудится ей впотьмах.
Тяжек как смертный грех
Каждый глоток воды,
Пламя войны всех против всех
В углях ее судьбы.
Той, что уже стара —
Всех, всех привечать,
Хотя никому — не жена, не сестра,
И никому — не мать.
(стихотворение Яны Батищевой)