Юродивая от поэзии
Но это не та Ксения, святая, Петербургская, это другая — Московская, с Урала, юродивая от поэзии.
Что мне, красавицы, ваши роскошные тряпки,
ваша изысканность, ваши духи и белье? —
Ксеня Некрасова в жалкой соломенной шляпке
В стихотворение медленно входит мое.Как она бедно и как неискусно одета!
Пахнет от кройки подвалом или чердаком.
Вы не забыли стремление Ксюшино это —
платье украсить матерчатым мятым цветком?Жизнь ее, в общем, сложилась не очень удачно:
пренебреженье, насмешечки, даже хула.
Знаю я только, что где-то на станции дачной,
вечно без денег, она всухомятку жила.На электричке в столицу она приезжала
с пачечкой новых, наивных до прелести строк.
Редко когда в озабоченных наших журналах,
Вдруг появлялся какой-нибудь Ксенин стишок.Ставила буквы большие она неумело
на четвертушках бумаги, в блаженной тоске.
Так третьеклассница, между уроками, мелом
в детском наитии пишет на школьной доске.Малой толпою, приличной по сути и с виду,
сопровождался по улицам зимний твой прах.
Не позабуду гражданскую ту панихиду,
что в крематории мы провели второпях.И разошлись, поразъехались сразу, до срока,
кто — на собранье, кто — к детям, кто — попросту пить,
лишь бы скорее избавиться нам от упрека,
лишь бы скорее свою виноватость забыть.Ярослав Смеляков, 1964
В январе этого года Ксении Александровне Некрасовой исполнилось бы 105 лет. О ней и ее поэзии мы беседуем с Леонидом Петровичем Быковым, профессором кафедры русской литературы ХХ века Уральского федерального университета.
Леонид Петрович Быков
Я открываю сборник стихов Ксении Некрасовой, изданный в Челябинске в 1986 году: кажется, будто стихотворение написано сейчас, какой-то современной модной поэтессой:
Весна
Босоногая роща
всплеснула руками
и разогнала грачей из гнёзд.
И природа,
по последнему слову техники,
тонколиственные приборы
расставила у берёз,
а прохожий сказал о них,
низко склоняясь:
«Тише, пожалуйста, —
это подснежники…»
— Разве это советское? Как эти стихи вообще выходили в то время?
— Очень скупо выходили – при жизни у нее вышел только один сборничек, маленький, 14 стихотворений всего. Было несколько публикаций в конце тридцатых годов, а потом, увы – у нее репутация юродивой от поэзии, человека больного стихами. Литературная среда ее не понимала, отвергала.
Для русской литературы фамилия Некрасов знаковая – и Николай Некрасов, и Виктор Некрасов, но Ксению Некрасову знают меньше, даже на ее родине это имя известно не всем. Правда, на столетие ее рождения, в 2012 году, на ее родине, в поселке Алтынай Сухоложского района Свердловской области, прошел вечер памяти, и местной библиотеке было присвоено ее имя, а на доме, где она жила, появилось некое подобие мемориальной доски.
Ксения Некрасова. Художник Роберт Фальк
Обычно поэта узнаешь по стихам, а я сначала узнал ее имя и изображение – художники любили ее рисовать.
Известен портрет Некрасовой кисти Роберта Фалька – ее долгое время привечала семья этого художника. Интересен портрет работы Глазунова, у Бориса Слуцкого была одна строчка в стихотворении, посвященном Ксении Некрасовой: «Какие лица у поэтов». И меня заинтересовала ее личность, а потом я постарался отыскать ее стихи, но сделать это было очень трудно, потому что была только одна прижизненная публикация, которая вышла тоже при помощи нашего земляка, Степана Щипачева, а до шестидесятых годов она никак не издавалась.
Почему так было? В ХХ веке сложилось условное представление, каким должен быть поэт, — с одной стороны, книжное, с другой – бюрократическое: Союз писателей – это не что иное, как министерство литературы. Как в любом министерстве, там работали люди талантливые и бездарные, те, кто родились поэтами, и те, кто сами себя поэтами назначили.
Некрасова пришла в литературу с ощущением, что она нигде не училась, хотя она несколько лет училась в Литературном институте, и ее тамошний мастер, Николай Асеев, как раз и позволил ей впервые напечататься, причем в «Комсомольской правде» и журнале «Октябрь». Казалось бы, для провинциальной девочки, которая родилась в 1912 году в уральской глубинке, которая дважды училась в техникумах и не окончила их, потому что она с детства была болезненным существом, и вдруг – столичные публикации. А потом все пошло очень трудно.
Во время войны она оказалась в эвакуации в Ташкенте, а до этого, если верить ее биографам, эшелон, на котором она вместе с мужем и маленьким ребенком добиралась, оказался под бомбежкой. Муж был контужен, и сошел с ума потом, а сын погиб. И она несколько дней шла пешком до Ташкента…
В Ташкенте нашлись хорошие люди, из Академии наук, заботились о ней, а потом опеку над ней взяла Анна Ахматова. В воспоминаниях об Ахматовой мне встретилось свидетельство, что якобы Анна Ахматова сказала, что она «знала двух женщин поэтов – Цветаеву и Некрасову». И когда Ахматова заботилась о Некрасовой, это многих из окружения Ахматовой удивляло и даже возмущало.
“Законченный образец графомании”
— Она казалась сумасшедшей…
— Да, могу зачитать некоторые свидетельства, как рецензировали ее стихи: «Это декадентское ломание, манерная детскость для умиляющихся маститых дядь из узкого литературного кружка. Никакой творческой дисциплины, раздробленные кусочки таланта не собрались в поэтическое явление, факт поэзии, а ведь читателю мы имеем право давать только то, что кристаллизовалось, улеглось. Я против издания книги Некрасовой».
Или еще одно: «Надо призвать к ответственности товарищей, которые вводят в заблуждение нашу общественность относительно Ксении Некрасовой. Они издеваются над ней самой, ведь творчество ее в целом, не будет в обиду сказано, законченный образец графомании».
На сосновом табурете
блюдце чайное, как море,
с голубой водой стоит.
Ходит по морю синица
с черным глазом на боку.
За окошком снег идет –
птица в комнате живет.
А когда Ксения Некрасова пыталась вступить в Союз писателей, Михаил Светлов дает ей рекомендацию, отталкиваясь от первой книжечки ее стихов: «В книжке Некрасовой всего тринадцать небольших стихотворений и маленькая поэма, и нет ни одного стихотворения, в котором читателю не явилось бы что-то светлое и чистое, а пейзажи иногда просто поражают. В них природа не только переливается своими необыкновенными красками, в них еще видны непосредственные, подкупающие нас отношения к этим краскам. Если выразиться театральным языком, то сверхзадача всего творчества Некрасовой – единство природы и человека. У нее цветы, как люди и люди, как цветы».
И после этой характеристики поэзии Некрасовой Михаил Светлов делает естественный для него, поэта, вывод: «Принимая Ксению в Союз, мы приобретаем талантливого товарища, у которого есть такие душевные достоинства, которых мы бываем лишены. А членский билетик поможет ей продолжить работу и облегчит ее весьма трудное бытовое положение». Но в Союз писателей ее так и не приняли.
Она получила свою собственную комнату за несколько недель до смерти, но пожить там не успела – ее жизнь закончилась 17 февраля 1958 года. Через несколько дней после ее похорон вышла вторая книга стихов. Первая книжка называлась «Ночь на баштане», вторая – «А земля наша прекрасна!». Отважиться на такое простодушное и искреннее признание, наверное, сегодня не каждый сможет…
Обложки книг Ксении Некрасовой
— Мне попадалась сравнение Ксении Некрасовой с Акакием Башмачкиным: что она так хотела попасть в Союз писателей, а когда не приняли – умерла от горя…
— Это стало для нее потрясением, и могло ускорить кончину – она больше ничего не умела, кроме как писать стихи, она жила во имя этого. Такому человеку живется, с одной стороны, трудно, но с другой – легко.
На столе открытый лист бумаги,
чистый, как нетронутая совесть.
Что-то запишу я
в памяти моей?
Почему-то первыми на ум
идут печали.
Но проходят и уходят беды,
а в конечном счёте остаётся
солнце, утверждающее жизнь.
Мне кажется, это очень точное мироощущение поэта: правильно соотносить дары судьбы и удары судьбы. Как бы ни были сильны удары, но понимание дара видеть мир поэтично и уметь это мировосприятие выразить в слове — несравнимо со всей бездомностью, непризнанностью.
Самое главное – она сама была уверена, что она поэт.
К счастью, находились люди, которые ее поддерживали: тот же Николай Асеев, представляя ее самые первые стихи, понимал грядущие упреки в том, что стихи сыроваты – у нее нет в стихах привычной для поэзии рифмы, особенно для советской. У человека, литературно не слишком изощренного, первый признак стихотворения – наличие рифмы.
А она могла рифмовать, а могла и отказаться от рифмы в одном и том же стихотворении, или писать вообще свободным стихом. Но в поэзии главное — образное, самостоятельное освежающее мировосприятие. Сегодняшняя западноевропейская поэзия уже во многом от рифмы отказалась, но поэтов во Франции, Чехии, Польше меньше не стало.
Но Некрасова имеет наши родные русские корни, ведь «Слово о полку Игореве» — это тоже поэзия. Для меня в Некрасовой главное свойство – это ощущения человека, который первым на земле себя почувствовал поэтом. И это чувство диктует строчки многих стихов Некрасовой.
Художник Василий Миняев
Без подражания, сама по себе
— Никакого влияния не ощущается?
— Нет-нет! Любой поэт с чего начинает? У Давида Самойлова есть строчка: «Начнем с подражания». Практически все поэты начинают кому-то подражать. Совсем недавно вся русская поэзия переболела подражанием Бродскому. Были периоды, когда многие начинающие «пастерначили», «мандельштамили». Женщины-поэты подражали Ахматовой и Цветаевой. А у Некрасовой невозможно назвать литературных предшественников, она сама по себе.
Ночное
На земле,
как на старенькой крыше,
сложив темные крылья,
стояла лунная ночь.Где-то скрипка тонко,
как биение крови,
без слов улетала с земли.
И падали в траву
со стуком яблоки.
И резко вскрикивали
птицы вполусне.
Лирические зарисовки… Кажется, что их можно бы и продолжить, зарифмовать, но здесь главное – свежесть и новизна.
Из детства
Я полоскала небо в речке
и на новой лыковой веревке
развесила небо сушиться.
А потом мы овечьи шубы
с отцовской спины надели
и сели
в телегу
и с плугом
поехали в поле сеять.
Один ноги свесил с телеги
и взбалтывал воздух, как сливки,
а глаза другого глазели
в тележьи щели.
А колеса на оси,
как петушьи очи, вертелись.
Ну, а я посреди телеги,
как в деревянной сказке, сидела.
Это стихотворение из сборника, который я составлял к девяностолетию Ксении Некрасовой. В Екатеринбурге, в издательстве «Банк культурной информации» удалось издать эту книгу — «На нашем белом свете». На сегодня это – самое полное представление ее стихов, набросков, прозаических записей, стихов и воспоминаний о ней.
В Москве есть архив Ксении Некрасовой, возникший благодаря людям, которые о ней заботились, у которых она порой месяцами жила: семья художника Фалька, семья артиста Владимира Яхонтова – они сохранили многие ее рукописи.
Мне доводилось работать в архивах разных поэтов – у некоторых все разложено по папочкам, систематизировано, а здесь – хаотичный набор бумажек, листочков – не традиционных, формата А4, а обрывков, оборотов квитанций, железнодорожных билетов, вырезок из школьных тетрадок. И почерк у нее как будто первоклассника. Она пережила тяжелую болезнь, возможно, энцефалит, и руки ее плохо слушались.
Ксения Некрасова. Ирбит, 1929 год
— У нее совершенно не было депрессивных стихотворений – она их или уничтожала или не писала в таком состоянии…
— Да, она считала такое состояние противопоказанным поэзии. Она нередко испытывала это состояние, но в стихи не допускала.
«О мой талант…»
О мой талант,
дай силу мне
мой тяжкий труд
окончить до предела.
Не отнимай всепокоряющую кисть,
дай искренность в словах,
дай правду жесткую в чертах
людей и подвигов,
что выну из души.
Ксения Некрасова дала одну из самых точных характеристик того времени, в которое ей выпало жить – я впервые опубликовал их в этой книге, мне кажется ни у кого из современников, поэтов, не было таких признаний:
ХХ век
конца сороковых годов
стоял – налитый до краев
свинцовой влагою трагедий,
хотя и кончилась война.
Ведь многие жили радостной мыслью: одержали победу, жизнь будет прекрасной, а здесь другое ощущение.
Если взять конец ХХ столетья/ и разломить его посередине, /не клеток нервное сплетенье/ мы обнаружим в сердцевине, /а металлических кристаллов остроугольные сцепленья.
И дальше:
Быть может, непосредственность души/ обильем воли заглушили.
Очень точный диагноз недуга всей человеческой цивилизации середины-конца ХХ столетия.
Непосредственность или неряха?
Некрасова сегодня дорога тем, что ее стихи являют нам «непосредственность души». Русское слово «непосредственность», с одной стороны, говорит об искренности, сердечности, а с другой – она «не посредственна», содержательна, уникальна, наполнена смыслом.
— Не все ведь смогли увидеть в ней эту непосредственность: например, Лидии Чуковской она показалась хитрой, неприятной, другим Некрасова казалась сумасшедшей, идиоткой, неряхой. Сейчас сказали бы «бомжиха» — ходит по людям, живет, неизвестно как. Это маска была на ней?
— Это не маска: за бытовым человеком поэта бывает очень трудно увидеть. И сегодня есть примеры похожие, как складываются судьбы поэтов.
Художник Роберт Фальк
Я никогда не забуду про Ксюшу,
Ксюшу,
похожую на простушку,
с глазами косившими, рябоватую,
в чем виноватую?
Виноватую
в том, что была рябовата, косила
и некрасивые платья носила…
Что ей от нас было, собственно, надо?
Доброй улыбки,
стакан лимонада,
да чтоб стихи хоть немножко печатали,
и чтобы приняли Ксюшу в писатели…
Мы лимонада ей, в общем, давали,
ну а вот доброй улыбки —
едва ли,
даже давали ей малые прибыли,
только в писатели Ксюшу не приняли,
ибо блюстители наши моральные
определили —
она ненормальная…
Люди,
нормальные до отвращения,
вы —
ненормальные от рождения.
Вам ли понять, что, исполнена мужества,
Ксюша была беременна музыкой?
Так и в гробу наша Ксюша лежала.
На животе она руки держала,
будто она охраняла негромко
в нем находящегося ребенка…
Ну а вот вы-то, чем вы беременны?
Музыкой, что ли,
или бореньями?
Что вы кичитесь вашей бесплотностью,
люди,
беременные бесплодностью?
Вам не простится
за бедную Ксюшу.
Вам отомстится
за Ксюшину душу.
Евгений Евтушенко, 1965
“А ты что в президиуме сидишь? Стихи-то у тебя плохие!”
— В биографии много белых пятен? О рождении, родителях…
— Ее биография часто основывается на ее собственных признаниях, но она эти признания сама вольно или невольно мифологизировала. Мы пробовали отыскать документы, в том же Ирбитском техникуме, где она училась, найти людей, которые ее бы знали, но не нашли. В ее автобиографии есть строчки, что в 1930 году она работала культработницей на Уралмаше, и оттуда Свердловский обком ВЛКСМ направил ее «на учебу и на лечение в Москву», но следов этого нет никаких.
Поэт Иван Бауков, у которого было два смежных чуланчика в переделкинском доме барачного типа, вспоминал: «Ксюша приехала ко мне, я ей на топчан старую шинель постелил. Только стал засыпать, стук в дверку: Вань, а Вань, дай мне ваты.
Пошел по соседям, разбудил, извинился: женщина, поди разберись…
Снова заснул, но ненадолго; она опять в дверь колотит: Вань, а Вань, достань бинтика!
Соседи обложили меня — глухая ночь уже была,— но кусок бинта дали. Держи, говорю, горе ты мое.
Через четверть часика Ксюша опять стучит: нет ли иголки с ниткой?! Слава богу, хоть это у меня нашлось.
Художник Роберт Фальк
Сон пропал, голова трещит, кручусь под одеялом… И тут, безо всякого стука, дверь открывается, и на пороге — она! Вся в белом, как святая. И сияет, честное слово. Только нимба над головой не хватает.
— Ваня, погляди, каких я куколок наделала!..»
Ребенок… Ей хотелось сделать что-то красивое, а то, что ничего у нее нет или что вечер – она с этим не считается, бытовые, этикетные формулировки для нее не существуют.
А вот воспоминания поэта Леонида Мартынова, связанные с ее происхождением:
«- О, если б ты знал! Но, впрочем, я и сама только догадываюсь о тайне своего происхождения. Слушай! Но только никому, никому не рассказывай!.. Ты знаешь, что я с Урала. Но кто я? Я только догадываюсь, кто я.
Глаза ее загорелись, затем сузились и, наконец, широко раскрылись, как бы от удивления всем тем, о чем она сама о себе догадалась.
И путано, шепотом она поведала мне об этой загадке. Из ее рассказа выходило, что она — сирота, а воспитавший ее уральский священник скрывал от нее, но не мог скрыть, она догадалась, что ее родители были не ее родители, и вообще она царского происхождения… Словом: Урал, Тюмень, Тобольск, вот в чем дело!
— Понимаешь? — прошептала она. — Я вроде как принцесса!
— Ты? Принцесса? — засмеялся я. — Ты самозванка, вот кто ты, Ксюша!
— Нет! Я не из тех известных царских дочерей, великих княжон, — возразила она, — а тут что-то другое. И по времени так выходит.
Я, помнится, начал доказывать, что это бред. Что Николай Второй едва ли мог и хотел в Тобольске заниматься амурами, и вообще это вздор, и она даже вовсе не похожа лицом на Романовых.
— Но почему в таком случае, — воскликнула она горячо, — почему ко мне относятся, как к какой-то принцессе? Почему меня не признают? Почему меня гонят, не дают ни говорить, ни печататься, как будто бы я чуждый элемент? Как будто я действительно великая княжна! Будто бы мой дед не кто иной, как Александр Третий, знаешь, вот этот самый, который с лесенки антресольной тут, говорят, свалился, когда этот дом еще не был писательским клубом!..
И она зарыдала.
Пораженная логичностью собственных рассуждений, она повторяла:
— Нет, нет, видно, я в самом деле царская дочь!
— Дура! — воскликнул я. — Ты понимаешь, что ты болтаешь? Ты хочешь нажить себе неприятностей? Да и поделом тебе будет! А уж если ты хочешь знать, из твоих разговоров выходит, что скорее ты не царская дочь, а распутинская. Вот тебе и Тюмень, ты и лицом на него похожа!
Так хотел я отвести ее мысли о царском происхождении. Но тут же спохватился: хрен, подумал я, не слаще редьки. Внуши ей, что она распутинская дочка, — начнет толковать и об этом.
Так оно и вышло.
Через несколько дней общие наши знакомые, смеясь, рассказали мне, что Ксюша поговаривает, что она, вероятно, дочка Распутина. А еще через несколько дней Ксюша с таинственным видом сказала об этом и мне».
— Всё-таки это форма сумасшествия была или юродство?
— Юродство органично, это не игра сумасшедшего. Для Некрасовой это состояние было органичным, врожденным, возможно, оно было усилено болезнью.
Но возникает вопрос: а что такое нормальность? С точки зрения тех, кто писал отрицательные отзывы на ее стихи, она была ненормальной, и стихи – ненормальными.
Почему ее многие боялись – она приходила на писательские, поэтические собрания и могла прямо сказать: «А ты что в президиуме сидишь? Стихи-то у тебя плохие! Почему ты нами, поэтами, командуешь?»
Это нормальность или ненормальность? С точки зрения человека, привыкшего к определенному этикету, это ненормальность. Но с тем, что она говорила, многие соглашались, потому что это была правда, но из-за разных обстоятельств таких вещей сами не говорили.
Сегодня ей было бы еще труднее
— Почему она, как и многие поэты, «поторопилась родиться»? Жила тогда, когда ее не признавали? Сейчас было бы все иначе?
— Нет, я думаю, любому поэту надо совпасть с тем временем, которое он в состоянии выразить, состояние мира той эпохи. Время влияет на нас, но человек неподвластен времени целиком, он так или иначе его хозяин.
Думаю, что Некрасовой сегодня было бы еще труднее – тогда было больше внимания к литературе, к слову, училась же она в Литературном институте. Поэты не всегда ее поддерживали, но ведь не выгоняли с тех поэтических собраний, а сегодня бы ее и на порог не пустили, приняли бы ее рукописи, но никто и смотреть бы не стал.
Но Некрасова как поэт состоялась, сегодня она занимает в русской поэзии прочное место, гораздо более прочное, чем те, кто ее осуждал – кто сегодня, например, вспомнит поэта Александра Жарова?
— Сохранились дневниковые записи Некрасовой?
— Это не дневник в традиционном виде, это то, что не вмещалось в стихи, но ей казалось это ценным, интересным. На обрывках, как и стихи:
Ксения Некрасова с сыном Кириллом
«Взрослые только притворяются взрослыми —
Думаете, украшения елочные они для ребят покупают? Сами себя, не хуже младенцев, забавляют, а внешне посмотришь — очки, шляпа, портфель в руках.
А у самого в кабинете — медвежата на столе. Да и эти туалетные безделушки — тоже игрушки. Человек до конца своих дней остается ребенком, только мозговые линии умножаются и углубляются к созреванию, поэтому взрослый и становится по-настоящему умным и серьезным. А к старости извилины усыхают, и в старике опять начинает царствовать ребенок».
«На русской земле живут люди талантливы или удачливы. И надрывные люди изредка попадаются. Уходит простой человек или в босятничество, или в странничество. Ходит по земле, все посматривает и запоминает. Из Сибири в Киев, из Киева на Соловки, города похваливает, законы поругивает. Женщины одежду постирают и на печке место ночевать дадут».
«На рисунках Нестерова в лицах его святых сказывается нервность ХХ века. С такими нервно-острыми лицами не изображали святых художники прошлых эпох».
«Слепую старушку спрашивают: «Что ты, бабушка, боишься смерти-то?» А старушка, сияя слепыми глазами, отвечает: «Да я ее, матушку мою, как придет ко мне, схвачу в охапочку и скажу: «Смертушка моя милая, что ты долго не шла ко мне?»
Ксения Некрасова умерла 17 февраля 1958 года, прожив только 46 лет.
Когда стоишь ты рядом,
я богатею сердцем,
я делаюсь добрей
для всех людей на свете,
я вижу днем —
на небе синем — звезды,
мне жаль ногой
коснуться листьев желтых,
я становлюсь, как воздух,
светлее и нарядней.
А ты стоишь и смотришь,
и я совсем не знаю:
ты любишь или нет.
Слепой
По тротуару идет слепой,
а кругом деревья в цвету.
Рукой ощущает он
форму резных ветвей.
Вот акации мелкий лист,
у каштана литая зыбь.
И цветы, как иголки звезд,
касаются рук его.
Тише, строчки мои,
не шумите в стихах:
человек постигает лицо вещей.
Если очи взяла война —
ладони глядят его,
десять зрачков на пальцах его,
и огромный мир впереди.
Художник Ирина Власова
Урал
Лежало озеро с отбитыми краями…
Вокруг него березы трепетали,
и ели, как железные, стояли,
и хмель сучки переплетал.
Шел человек по берегу — из леса,
в больших болотных сапогах,
в дубленом буром кожухе,
и за плечами, на спине,
как лоскут осени — лиса
висит на кожаном ремне…Я друга из окошка увидала,
простоволосая,
с крыльца к нему сбежала,
он целовал мне шею,
плечи,
руки,
и мне казалося, что клен могучий
касается меня листами.
Мы долго на крыльце стояли.
Колебля хвойными крылами,
лежал Урал на лапах золотых.
Электростанции,
как гнезда хрусталей,
сияли гранями в долинах.
И птицами избы
на склонах сидят
и желтыми окнами
в воду глядят.
