Девочку, которая буллила меня в 6 классе, звали Люси. Когда ей было 11 лет, ее мама внезапно умерла от рака, оставив четырёх детей и мужа. Люси не сразу стала плохой. Поначалу она казалась потерянной и печальной. Я помню, как наша учительница сказала нам, что мы должны проявлять к ней сострадание, и мы так и делали какое-то время.
Сложно сказать, в какой именно момент с ней произошла эта трансформация, но её печаль сменилась холодным и жестоким поведением – это случилось примерно в то время, когда её отец женился во второй раз. Где-то в душе мы все понимали, что невозможно пройти через всё это и остаться прежним человеком, но я оказалась не готова встретиться с той булли, в которую она превратилась.
Казалось, Люси получала огромное удовольствие, делая вид, что я пустое место, и давая мне понять, что я ничего не значу. В школе она трудилась не покладая рук, но не над учёбой, а над тем, чтобы оттолкнуть меня от себя. Я помню, что я переживала из-за этого, потом я начала избегать её и играла с другими детьми. Помню, мне было грустно оттого, что мои друзья ходили за ней, будто овцы.
Но по-настоящему меня задело, когда Люси начала распускать обо мне слухи. Моя подруга Натали, бывало, подбегала ко мне с раскрасневшимся лицом и, запинаясь, рассказывала мне последний «секрет». Я довольно быстро поняла, что таким образом Люси использовала Натали, чтобы добраться до меня.
В какой-то момент я поняла, что с меня хватит её обидных слов, и в гневе приняла отчаянное решение. Я сказала Натали, что, если Люси не прекратит пускать слухи, я «подстерегу её после школы и мы решим дело кулаками». Наивные и добрые карие глаза Натали округлились, и я решила усилить своё послание: «Мне всё равно, если у меня после этого будут проблемы, я устрою ей взбучку, чтобы она запомнила этот урок». Я не сказала Натали, что на самом деле до ужаса боялась навлечь на себя неприятности, боялась, что мне будет больно или что я причиню боль Люси, но другого выхода я не видела.
Позже Натали нашла меня – она была очень напряжена из-за тяжелой миссии миротворца, которую выполняла, – и сказала: «Люси не хочет драться с тобой. Ты все равно побьёшь её, даже если она больше так не будет себя вести?». Я была шокирована и смогла сказать только «о’кей», и на меня накатила волна облегчения.
Когда мне было 11, в моей школе не было никаких анти-буллинговых кампаний или консультантов, с которыми можно было об этом поговорить, не было политики «нулевой терпимости». Не знаю, помогло бы мне всё это тогда или нет.
Что я знала в свои 11 лет, так это то, что если бы я обратилась ко взрослым за помощью, они бы сделали из меня жертву. Моя мама сразу отправилась бы в школу с требованиями принять меры и вызвать в школу отца Люси. Сегодня как родитель я понимаю свою маму. Но тогда в свои 11 я интуитивно знала, что показывать свою уязвимость перед булли – это последнее, что нужно делать. Если бы Люси увидела, что моим родителям пришлось меня спасать, я была бы сразу приговорена к последующим мучениям и насмешкам.
В то время как мне «несказанно повезло», и Люси прекратила меня буллить, я знала, что булли внутри неё никуда не делся. Она начала буллить другого ребенка в классе, который был странноват и был из бедной семьи.
Люси не могли помочь последствия, наказания, уроки по обучению эмпатии, «нулевая терпимость» или я, пригрозившая ей расправой. Что ей действительно было нужно – так это чтобы ее поняли и позаботились о ней. Люси столкнулась с разделением, которое не смогла перенести, и потеряла себя. Сначала внезапно исчезла ее мама, потом отец завел себе новую жену, и ей пришлось войти в свой подростковый возраст без женской поддержки. Это только те моменты разделения, о которых мне было известно, но возможно их было гораздо больше.
Удалось ли ее отцу сохранить с ней связь, или он ушел с головой в свое собственное горе или в отношения с новой женой? Может, ей пришлось переехать в новый дом, после того как отец женился, и расстаться с домом, в котором о ней заботилась мама? Что стало с её братьями, оправились ли они от потери матери? Может, Люси буллили дома? Были ли у нее бабушки и дедушки, которые могли бы поддержать её в горе? Хоть я и не знаю ответов на все эти вопросы, я точно знаю, что булли, которым она стала, возник по причине столкновения со слишком большим количеством разделения.
Люси не могла сказать, что все эти раны оказались для неё непереносимыми и мозг стал защищать её от этих уязвимых чувств. С её мозгом всё было в порядке, это её мир развалился. Твёрдая почва под ногами, на которой она росла, внезапно разверзлась под ней. Не то чтобы она не могла теперь ни о ком заботиться, просто если бы она начала это делать, то её бы захлестнул поток собственных эмоций.
Как ей было выплакать все свои слезы и высказать все свои чувства по поводу потери матери, как пережить одной все те изменения, что произошли с ней после этого? Снаружи Люси выглядела жёсткой, недоступной, холодной, когда пользовалась уязвимостью других. Она использовала стыд, грубость, унижения и получала огромное удовольствие, раня других.
На самом деле Люси не была такой, но такой она стала, столкнувшись со слишком большим разделением. Внутри у нее стало темно, и она начала использовать уязвимость других как проекцию всего того, чего не могла пережить внутри себя. Ее сердце заледенело, а чувства онемели, она жила, но уже не полной жизнью.
Если бы сейчас вы спросили меня, чего бы я хотела для себя и для Люси тогда, я бы ответила: чтобы взрослые взяли всё в свои руки и оберегали наше чувство собственного достоинства. Мне бы хотелось, чтобы они заметили, что происходило, и вмешались, чтобы позаботиться о нас обеих.
Эту проблему должны были решать не мы, и ярлыки «булли» или «жертва» нам бы не помогли. Если бы Люси стали называть «булли», это только увеличило бы ее боль и разделение. Если бы меня стали называть «жертвой», это повредило бы моей самооценке. Почему её слова не ранили меня? Потому что я никогда не воспринимала их очень лично, я понимала, что это её способ причинять боль другим, а я оказалась её излюбленной мишенью.
Есть много способов, как взрослые могли бы позаботиться о нас без нашего ведома и вмешаться естественным образом (начиная от присмотра на переменах и заканчивая обедами со взрослым для Люси). Люси нужно было снова начать чувствовать, тогда булли внутри неё снова бы стал человеком. Вопрос был в том, как защитить и прикрыть окружающих Люси детей, пока не случится это обратное превращение. Если бы взрослые смогли разглядеть и понять её, они бы увидели в ней доминирование и отсутствие эмпатии. Почему для того, чтобы заметить в ребенке булли, обязательно нужны жертвы? Она падала вниз, но никто не знал, как её подхватить.
Когда я вспоминаю Люси, мне больше не хочется побить её, мне хочется обнять её и сказать, что мне очень жаль. Мне жаль, что я напугала её, потому что сама была очень расстроена и задета. Я бы сказала ей, что ничего против неё не имею и понимаю, почему она начала причинять боль другим. Я бы сказала, что мне очень жаль, что в жизни ей пришлось столкнуться с тем, что оказалось для неё слишком. И ещё я бы сказала, что мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь позаботился о ней и она смогла бы найти свои слезы и снова стать полноценным человеком.
Перевод Юлии Твердохлебовой
Редакция Надежды Шестаковой