Мы поговорили с известным блогером и писателем игуменом Силуаном (Тумановым), который в своем блоге публикует молитвы и разные части богослужения в русском переводе. Игумен Силуан считает, что русский и церковнославянский языки дополняют друг друга, объясняет, почему библейские кружки не могут стать столь же эффективным инструментом катехизации, как литургия, и убежден, что «Херувимскую» стоит переводить только в учебных целях.
Игумен Силуан (Туманов) - председатель Издательского совета Санкт-Петербургской епархии, настоятель храма свв. ап. Петра и Павла в Шуваловском парке (СПб), кандидат богословия, публицист и блогер, церковный композитор, автор многочисленных книг и статей, член Союза журналистов России.
— Самый простой аргумент против перевода богослужения на русский язык — «народ не хочет». Народ и правда в своей массе против?
— Надо уточнить, что не существует «народа вообще». Есть разные люди разного уровня культуры, разной степени образованности. Кто-то хочет, кто-то нет. Кто-то видит проблему в непонятности языка, кто-то проблемы не видит, считая, что и так «все понятно» и «не надо мутить воду». Каждый абсолютно искренен, у каждого есть набор ярких и справедливых доводов. Но всё это члены единой Православной Церкви, никто не лучше и не хуже. Надо уметь слышать друг друга.
Нельзя «вычеркивать из Церкви» за то, что человек хочет молиться Богу на том или ином языке. Ситуация сложная, и одним радикальным действием, махнув шашкой, что-то решить трудно. Очевидно одно: надо работать, надо что-то делать. В любом случае кому-то это будет нужно, и удастся, как говорил апостол Павел, быть «всем для всех, чтобы любыми способами спасти хотя бы некоторых». (1 Кор. 9:22). Перевод молитв на русский язык, составление новых молитв и их распространение — это, во-первых, работа на вырост, а во-вторых, та работа, которая уже и сейчас нужна многим.
Я иногда на своей страничке выкладываю авторский перевод тех или иных богослужебных текстов. Порой получаю критику, отчасти несправедливую, отчасти вполне заслуженную и конструктивную, но в любом случае вижу, что тема не оставляет людей равнодушными. Уже одно это свидетельствует: заниматься русификацией богослужения необходимо, и это уже происходит с середины XIX века.
Игумен Силуан (Туманов). Фото: Андрей Петров
— Но вы говорите о молитвах для личного, келейного пользования, а копья ломаются вокруг текстов, звучащих в храме.
— Мало кто обратил внимание на то, как Святейший Патриарх расставил акценты. Важность чего он подчеркнул в богослужении? Смотрите, он предложил перевести не «Херувимскую» и не «Милость мира», а Апостол, Евангелие и ветхозаветные паремии. Тем самым он напоминает очевидное: чтение и слышание Евангелия — вот наряду с анафорой центр нашего богослужения. Как только мы начнем слушать Евангелие, тогда мы научимся слышать и все остальное богослужение, понимать его и, что самое главное, видеть себя, свое место в Церкви, в богослужении и то, каким образом богослужение влияет на нашу жизнь.
— Иногда говорят, что эти меры запоздали на сто лет.
— Да, я слышу много выстраданных шуток на эту тему. Мы знаем, что в период подготовки к Поместному Собору 1917-1918 годов в русском обществе уже велась дискуссия о необходимости перевода богослужения и о том, в какой мере русский язык должен там присутствовать. Но если мы помним о тех дискуссиях, значит, они по-прежнему актуальны, значит, они отзываются в сердцах людей. Но проблеме вовсе не сто лет. Еще в XIX веке преп. Феофан Затворник писал: «не все знают, какой мрак в книгах, и это не по чему другому, как по причине отжившего век перевода. И надо уяснить перевод». Уже тогда было ясно, что смысл ускользает даже при вдумчивом чтении, не говоря уже о том, чтобы его воспринимать на слух, да еще и при невнятном пении или чтении. Речь у святого Феофана идет о понятности. При этом, как хорошо известно, он был противником перевода богослужения на русский язык, считая, что нужен новый церковнославянский перевод.
— Но кто носитель этого языка? Кто на нем говорит?
— Да, и это во-первых. Как бы ни ценили церковнославянский язык, на нем не говорят. Он нужен, только чтобы передать с буквальной точностью (что, впрочем, не удалось) греческий оригинал. Во-вторых, очевидно, что церковнославянский язык появился, когда Кирилл, Мефодий и их ученики воцерковили определенный живой славянский лексикон, положив начало славянской литературе вообще и русской в частности.
Благодаря им у нас появился и русский литературный язык, который является таким же наследием Кирилла и Мефодия, как и церковнославянский. Это язык Пушкина, Лермонтова и Лескова, это язык проповеди, это язык богословия, нравоучительной, житийной литературы, праздничных архиерейских посланий и т.п. Поэтому странно слушать рассуждения о том, что русский язык — это язык матерщины, «матросов» и низших слоев общества. Простите, разве на языке матерящихся солдат и матросов писал святитель Филарет, а старцы Оптинские составляли свои молитвы?
В русском языке существуют разные стили, есть просторечье (которого не было в церковнославянском по простой причине — он не был разговорным, то есть полноценным языком) и высокий литературный религиозный слог, заставляющий сердце учащенно биться при встрече со святыней. Он позволяет нам иметь те же религиозные переживания, что были у наших предков, тысячу лет назад выбравших христианство.
Да, выбор такого стиля предполагает ограничение лексикона — далеко не все слова русского языка можно будет использовать, и не всем людям он будет близок и понятен. Но в этом и заключается различие между стилями. Тот факт, что святитель Филарет перевел Евангелие на русский язык, и этот перевод благословляет использовать Святейший Патриарх, означает, что в самом главном, в переводе Благовестия, все смыслы сохранены. И мы совершенно не погрешаем, читая его. Почему же мы будем согрешать использованием русского языка в вещах второстепенных?
— Но почему же тогда Патриарх говорит о том, что нет необходимости в переводе всего богослужения на русский язык?
— Святейший поднимает очень важную проблему: далеко не все, что переведено на русский язык, удобно спеть и удобно воспринять. Речь не только о работе переводчиков, но и о работе современных поэтов. Я знаю людей, которые могут совершенно адекватно переложить поэтически сухой русский перевод так, что сердце забьется и появится ощущение сопричастности святыне. Это решаемая проблема, но ее нужно решать постепенно, руководствуясь правильной методологией.
— А какая методология неправильная?
— Мне кажется, главная ошибка — в буквальном следовании греческому оригиналу. Грекам сложно отказаться от того текста, который был написан их предками 1500 лет назад. Но у нас другое дело. Мы изначально имеем дело с переводом, менявшимся несколько раз. Последняя радикальная трансформация была в XVII веке при Патриархе Никоне, а «перманентная» реформа идет постоянно. Священнослужители часто заменяют слова, деликатно скажем, странно звучащие по-русски, на более благозвучные.
Например, в оплоте консерватизма, в Московской духовной академии, долгое время в зачале Евангелия от Луки, посвященном Пресвятой Богородице (Лк. 11:27), во фразе «Блаженно чрево, носившее Тя, и сосца, яже еси ссал», последние слова заменялись на «и сосцы, которыми питался еси». То есть в самом церковнославянском языке были выбраны слова, менее смущающие современного слушателя. Важно подчеркнуть, что нерадикальный процесс изменения языка не сопровождался решениями Соборов и циркулярами правящих архиереев. Часто раздаются упреки: «А вы получили благословение?», «А какой Собор санкционировал ваш перевод?», «А вот это видение точно получило одобрение высшей церковной власти?». Но посмотрим в историю: так вопрос никогда не ставился. Появлялись переводы, они предлагались церковной общественности, получая или не получая ее одобрение, и тогда уже по благословению церковных властей этот перевод принимался.
Так вот, буквальное калькирование древнегреческого оригинала может нас сегодня просто сбить с толку.
— Например?
— Классический пример — «Херувимская песнь». «А́нгельскими неви́димо дориноси́ма чи́нми» — как эту фразу перевести? У староверов: «дароносимо». У нас, с легкой руки некоторых исследователей, появилась фантастическая концепция, согласно которой некоего императора-триумфатора несут на щите, поднятом на копья. В то время как «дориносима» — это «несущий копье», а не «несущий на копьях». А кто идет с копьями? Охрана. Смысл простой: мы, таинственно изображая херувимов, становясь их иконами, и воспевая Трисвятую песнь, отлагаем житейские попечения, чтобы принять Царя всех, невидимо входящего в сопровождении ангельских воинств. Подобно тому, как входили императоры в сопровождении вооруженной охраны.
Если мы сейчас будем делать акцент на воинствах, если будем использовать слова вроде «копьеносимые» (перевод отца Павла Флоренского), то будем сбиты с толку. При чем тут копье? Что оно значит в священном тексте? Да, речь об охране, но современному человеку, богословски подкованному, совершенно непонятно, зачем охрана тому, кто Сам хранит всю Вселенную?
Получается, когда мы пытаемся найти смысл этого слова, мы, во-первых, приходим к мысли, что оно должно быть изложено по-другому, а во-вторых, осознаем, что оно появилось в совершенно другой парадигме мышления. В этой парадигме Христос воспринимается как император, святые как придворные, ангелы как стража, и это, конечно, бесконечно далеко от нашего мировоззрения и реалий. Так буквальный перевод становится бесполезным памятником древности, а не текстом, идущим из глубины сердца современного человека. Но люди часто хотят именно буквализма.
— Интересно, в чем причина этого психологического феномена?
— В советское время титул Патриарха Всероссийского с одобрения И.В. Сталина был изменен на «Патриарх Московский и всея Руси». И хотя слово «Русь» использовалось в гимне СССР, в данном случае оно указывало не на реальную страну, а на сказочное былинное прошлое, то есть что-то неактуальное. И мы помним, как в советское время Церкви отводилась исключительно декоративная роль. Она должна была красиво петь, красиво совершать богослужения, а потом за забор — и молчать. Ни миссионерской, ни катехизаторской, ни социальной и никакой другой работы быть не могло. И это как раз отлично вписывалось в парадигму сказочной Руси.
Такое отношение к Церкви и сейчас очень распространено. Вы ретранслируйте буквальные древние смыслы, а потом уйдите. Потому что вам мы не доверяем, а древним смыслам доверяем. И это главная проблема — проблема недоверия части церковного общества священнослужителям. Там, где эта проблема решается, там в церковную жизнь легко входят разумные изменения. Яркий пример тому — православная Сербия, где благодаря трудам уважаемых в Сербии старцев появился и активно используется в богослужении сербский язык. Похожие процессы идут и в Болгарии, Румынии. А это не всех устраивает, потому что люди православие часто считают лишь подражанием былинному прошлому.
— Часто можно услышать, что перевод на русский разрушает «священную структуру языка» — что вы об этом думаете?
— А разве в христианстве есть какой-то священный язык? Есть язык, который выполняет функцию богослужебного языка. И в нашей Русской Церкви это и церковнославянский, и чувашский, и молдавский, и белорусский, и английский, и немецкий, и французский. На многих языках совершается в нашей Церкви богослужение, кроме русского.
У нас отсутствует язык, который полноценно является связующим для определенной церковной традиции – не только на уровне богослужения, но и на уровне общения, документации, межцерковной переписки.
Для греческого мира — это «койне», то есть упрощенный греческий язык. Для католического мира — латынь. Но для сообщества славянских стран таким не является церковнославянский. На нем не ведут переписку, не читают доклады на конференциях. Он ведь должен быть понятен. А в непонятном большинству слушателей языке нет никакого «функционального» смысла.
— Языковая реформа часто связывается с обновленчеством, не так ли?
— На мой взгляд, совершенно ошибочно. Переводом богослужения на русский язык среди обновленцев занимались буквально единицы, и проверить это можно элементарно: покажите мне в библиотеках книги, одобренные обновленческим «синодом» для общего употребления на русском языке? Нет таких книг. Обновленцев интересовал захват власти в Церкви, а не проблемы языка. Поэтому на уровне высшей церковной обновленческой власти перевод богослужения на русский язык вяло поддерживался всего несколько лет, до 1925 года, когда обновленческий «иерарх» Александр Введенский прямо запретил служить на русском языке, поскольку это отталкивает прихожан.
Переводами занимался иерей Василий (в монашестве Феофан) Адаменко, который был обновленцем, но в 1931 году вернулся в патриаршую Церковь и получил благословение митрополита Сергия совершать богослужение на русском языке. Он довольно адекватно и красиво перевел большое количество текстов и был арестован и расстрелян за свою церковную деятельность, то есть умер как священномученик.
— Отец Феофан ведь перевел множество повседневных молитв, которые могут использоваться и мирянами.
— Конечно, но я хочу сказать, что молитвенное правило — это отдельная и больная тема. Мне проще, я монах. Я читаю молитвенное правило, составленное монахами, и у меня это никакого когнитивного диссонанса не вызывает. А как быть людям, вынужденным кормить свои семьи, выполнять в миру множество социальных функций? Возникает соблазн разделить свою жизнь на две части. Тут, в нашей повседневной жизни, у нас все как бы ненастоящее, но раз в неделю или в месяц наденем платок и юбку в пол и поедем в храм, монастырь, в скит, к старцам и там соприкоснемся с подлинной духовностью, с настоящим христианством. Но это же неправильно! Потому что христианство — это здесь и сейчас, а не что-то где-то с кем-то, куда я, может быть, приеду, а может быть, и нет.
Игумен Силуан (Туманов). Фото: Андрей Петров
Вопрос: соответствует ли нынешнее молитвенное правило, вошедшее в обиход Православной Церкви около двухсот лет назад, духовным нуждам современного мирянина? Ответ: нет, не соответствует. Потому что задача монаха Средневековья, пришедшего в монастырь, — это максимально отсечь свою волю, убить все свои страсти. Но у мирян речь идет не об уничтожении страстей, а о направлении их в нужное русло. Может и должна быть любовь к супруге, к детям, к Родине, к другим людям. А то получается, молитвы мы читаем об одном, но жизнью живем совершенно другой.
Какова альтернатива, когда мы говорим о молитвенном правиле для мирянина? Разумеется, чтение Священного Писания, Евангелия. Уместно напоминать самим себе заповеди на каждом молитвенном правиле. «Я — Господь, Бог ваш!.. Не поклоняйтесь никаким другим богам, кроме Меня» (Вт. 5:6-7). Писание призывает помнить об этом утром и вечером, когда встаешь и ложишься, и внушать это своим детям. Этих повелений никто не отменял!
Также уместно утром или вечером читать заповеди блаженства, вспоминая о том, что такое счастье для христианина. Что еще можно взять себе в правило? Молитва за родных, за начальников, в том числе за несправедливых, молитва о враждующих, о самоубийцах и некрещеных родственниках, которых у нас — и мертвых и живых — огромное количество, благодаря 70 годам советской власти. Обычно говорится, что мы не можем молиться за тех, кого нельзя помянуть за проскомидией. Но мы ведь поминаем за богослужением правительство, а ведь там масса некрещеных и даже неверующих людей. Я уж не говорю о воинстве, где таких людей еще больше.
Кроме того, считаю, что какие-то молитвенные тексты из правила нужно составлять заново. И делать это не на каком-то обновленном славянском языке, а на русском, который, по сути, уже и является новым церковным славянским языком, органично вырастающим из церковнославянского и использующим его богатства.
— Мне кажется, если совершать богослужение высоким литературным стилем русского языка или читать на нем проповедь, — даже это будет непонятно простым людям.
— С одной стороны, да. С другой стороны, эти тексты не для людей, случайно зашедших в храм. Задача богослужения — быть катехизаторским началом для приходящих в храм христиан, то есть уже верующих людей. И вот для многих таких людей использование церковнославянского языка не всегда удобно. Хорошо, что появляется возможность хотя бы читать Евангелие и Апостол на русском. Святейший Патриарх, правда, подчеркивает, что делать это нужно осторожно. Если есть явное отторжение на приходе — не нужно ломать людей и мир в общине.
— Как вы сами считаете, какие моменты богослужения нуждаются в переводе, а какие нет? По какому критерию производить отбор?
— Мне кажется, ключевые моменты должны звучать по-церковнославянски, особенно те, что поет хор. Потому что это привычное звучание, и это как раз то немногое, что можно легко истолковать в беседах и проповедях. Объяснение этих текстов нетрудно найти в книгах или в интернете. А переводить на русский надо весь объем чтений, стихир, — например, Страстной Седмицы, Триоди, которые читаются редко и именно поэтому очень мало в языковом отношении изменяются со временем. Их язык наиболее далек от современного и малопонятен.
— Распространена точка зрения, что перевод — это не главное. Что на первом месте должна стоять катехизация, внебогослужебное просвещение прихожан. Как вы думаете?
— Понимаете, городских приходов, таких, например, где служу я, не так уж и много, особенно в масштабе страны. 15 лет я нес пастырское служение в Мордовии… Какие воскресные школы? Какие библейские кружки? Что вы! Обычная прихожанка с утра до вечера крутится на трех работах, чтобы прокормить семью. Мужа у нее может не быть, или одно название. Дома дети-балбесы, которые в ее отсутствие проникаются тлетворным влиянием улицы, курят, матерятся, и все их этические и эстетические представления вращаются вокруг «зоны». И это семь дней в неделю, и никакого отпуска. Она приходит в храм и рада бы чем-нибудь утешиться, но слов утешения не слышит, поскольку все на церковнославянском. «Батюшка, попонятнее бы», — говорит она. И слышит в ответ, что, оказывается, она сама виновата, что не выучила древний язык, что не ходит на библейские курсы. А она встала в четыре утра, переделала работу по дому, отстояла службу, ничего не понимая, исповедалась, получив за непонимание нагоняй от батюшки.
Я приехал в Мордовию в 1997 году с ригористическими взглядами, полагая, что, если ты чего-то в богослужении не понимаешь, нужно учиться, трудиться над собой. И думал так, пока мне один умный человек не сказал: «А сам-то ты хочешь трудиться? Так читай Писание на языке оригинала. Ветхий Завет — на древнееврейском, Новый — на греческом».
Так что катехизаторские курсы, библейские кружки — это всё нужно, и хорошо, если это есть. Но в подавляющем большинстве приходов России некому ходить на эти кружки и некому их вести.
Я много лет принимал экзамены у священников-заочников из Мордовии, Пензенской, Саратовской, Самарской, Рязанской областей. Были таки-и-и-е ответы! Есть такой церковный анекдот: «Что такое Святая Троица? Это Христос, Богоматерь и Никола Угодник». Но я слышал такое прочтение догмата от некоторых иереев! Чему такие батюшки научат свою паству, кроме, конечно, любви, которой у многих из них не занимать? Скажете, искать специалистов? Ну да, на регион, может быть, наберется десяток талантливых, богословски подкованных катехизаторов. Но приходов-то сотни… Нет, богослужение как инструмент катехизации ничем заменить невозможно. И именно поэтому оно должно быть максимально понятным.
— Может ли священник объяснять непонятные места во время проповеди?
— Во-первых, это невозможно технически. Литургия длится в среднем полтора часа — ее что, еще удлинять за счет пространных объяснений? Во-вторых, скажем прямо, это очень скучно. Богослужение становится сухой лекцией. А если учесть, что далеко не у всех есть способность преподавать, доходчиво объяснять, то многочасовым зачитыванием из книг. В-третьих, не совсем понятно, зачем истолковывать вещи, которые не несут серьезного догматического или нравственного смысла. Объяснять, что такое «бых яко нощный вран на нырищи» [«я стал как филин на развалинах» (Пс. 101:7)] или «птица особящаяся на зде» [«одинокая птица на кровле» (Пс. 101:8)], как-то странно — не проще ли перевести? На одном из экзаменов, который я принимал, из сорока священников-заочников тридцать семь не смогли ответить, что такое «тамо птицы вогнездятся, еродиево жилище предводителствует ими» [«на них гнездятся птицы: ели — жилище аисту» (Пс. 103:7)]. Это говорит о том, что они никогда не читали этот псалом на русском языке. Они читают по-церковнославянски, им кажется, что это благочестиво, что они все понимают. А когда спрашиваешь — объяснить не могут и переводить отказываются, потому что «это модернизм».
— А почему интеллигенция боится языкового обновления?
— Это как раз не так. Многие образованные люди уже давно пришли к этой мысли, но хранят послушание Церкви, в отличие от крайних консерваторов, типа приверженцев сайта «Благодатный огонь», которые постоянно грозятся устроить раскол или уйти из Церкви, где хоть что-то будет не по их желанию. Но это тоже небольшой процент прихожан. Это обычный процесс для каждого христианского народа: вначале совершать богослужение в пределах тех форм, которые принесли наставники, а потом становиться на ноги, создавать свои, национальные формы.
Так появились когда-то свои литургии в Египте, в Антиохии, в Иерусалиме, во Франции и Испании, в Италии. И мне кажется, сейчас Русская Церковь достигла того этапа своего развития, когда можно уже не рабски копировать греческий оригинал, а создавать нечто свое. А то наше отношение к грекам напоминает поведение подростка: с одной стороны, мы копируем взрослых, с другой стороны, постоянно подчеркиваем, как мы независимы. Не нужно подчеркивать независимость, нужно деятельно предлагать нечто другое, например, с помощью оригинального литургического творчества.
Но в любом случае надо помнить, что любая богослужебная деятельность — это часть Евангелия, призыва Христова к нам о покаянии. Если будет в нас любовь, смирение, покаяние — тогда и всё это пойдет на пользу. Если нет — то никакой перевод не заменит нам опыта наших Отцов.
Фото: spbda.ru