А.М.К.
1.
Больше всего на свете Андрюша любил воскресенья. В этот день он даже просыпался раньше обычного. Бежал к маме проверять. Не пора?
— Ну, куда ты ни свет ни заря, — сонно вздыхала мама. — Босиком! Шесть утра, на улице тьма египетская… Ну, иди сюда. Только, чур, еще поспим. Тут у меня один Барсик, тут другой.
Майя Кучерская
Их дымчатый и уже пожилой Барсик любил поспать у мамы в ногах, но под утро перебирался поближе. Андрюша забирался к ней под другой бочок, мама гладила ему спинку, и просыпался он только от запаха, густого, ванильного. Просыпался с предвкушением счастья: воскресенье! Вот почему сегодня не каша, а оладушки.
Андрюша вскакивал, бежал умываться, кое-как натягивал колготки и футболку, садился за стол. Обжигаясь, глотал оладушки и все равно не успевал…
В коридоре звенела озорная торжествующая трель. Андрюша бросался к двери. До замка́ он не дотягивался, мама мягко отстраняла его, поворачивала защелку — на пороге стоял кто-то такой знакомый. Заснеженный, в рыжей мохнатой шапке, с аккуратными темными усами, в запотевших очках, невысокий, толстый от куртки — папа? Каждый раз немного другой. Андрюше требовалось несколько мгновений, чтобы убедиться, узнать: он? Папочка! Папа!
Папа всегда был с аккуратной сумкой из черной болоньи, сшитой когда-то мамой, и вынимал из черноты то коробку эклеров, то маленький грузовичок, то фломастеры. Мама вздыхала.
— Сколько раз просила. Избалуешь его. Всё у нас есть.
— В следующий раз кляну-у-усь. Буду пу-у-уст. И гру-у-устен, — тянул папа шутливо, но мама не улыбалась.
Тогда папа поводил носом:
— Как вкусно у вас тут пахнет!
Андрюша знал: если папа так сказал, значит, мама посадит его пить кофе с оладушками. И папа будет пить кофе и что-то рассказывать ей, посмеиваясь, про свою работу, реактивы, пробы, завлаба и еще про каких-то неизвестных людей, которые мешали папе… Потом мама станет что-то папе объяснять, и тут они обязательно начнут ссориться, тогда папа встанет.
Правда, в последнее время ссорились они всё реже: мама перешла в другой институт, прежние люди, из раньше общего их института, уже не очень ее волновали, и от папиных разговоров про них мама теперь скучала.
Вот и сегодня: обошлось! Папа быстренько выпил кофе, съел парочку оладушков, а вскоре мама проговорила, словно бы с неохотой:
— Ну что? Одевайся.
Через несколько минут Андрюша был готов. Плотные зимние штаны с начесом, пальто, шапка-ушанка, валенки, варежки на резиночке — всё на месте.
— Ты бы так в садик одевался! — качает головой мама.
И смотрит на папу строго:
— Вы надолго сегодня?
— До самого до вечера! — выпаливает папа.
Андрюша заливается смехом. Но маме не смешно, она недовольна: а спать? Сон днем? А обедать? Бутербродов хоть возьмите. Замучаешь ведь ребенка.
— Мамочка, но это же только сегодня! — хнычет Андрюша.
— Ладно, — вздыхает мама. — Сегодня мне будет, чем заняться. Так что можете и погулять, — глаза у нее вдруг становятся хитрые.
Папа водил его и в зоопарк, и в кукольный театр — тот, что был рядом, и далекий, с волшебными часами, но сегодня он произносит: ну что, в Бум-бум? Андрюша подпрыгивает. Он любит в Бум-бум. Когда-то, когда был маленький, он называл так сад имени Баумана.
2.
Деревья у них во дворе в белом инее, стоят притихшие, сонные; солнце спряталось, но где-то неподалеку; тучи сочатся светом; по кустам бегают розовые и желтые искорки. Мороз совсем легкий, и снег под валенками поскрипывает глухо, мягко.
Папа шумно втягивает воздух: то, что надо! Идеальная для прогулки погода. А пахнет-то! Андрюша тоже вдыхает поглубже: пахнет морозом, сухим снежком, зимой и жареной картошкой из окна. Кто-то глухо бьет веником по ковру, чистит его снегом.
Они выходят на длинную белую улицу. Машин почти нет — воскресенье. Только один троллейбус прогудел мимо, и снова все стихло.
Обычно папа сажает Андрюшу на санки с голубым, сшитым мамой матрасиком, везет до самого сада, но сегодня Андрюше хочется идти рядом, и он шагает, держась за папину руку в толстой перчатке, а другой рукой тянет санки, сам.
Рядом с папой их протяженная улица с домами делается необыкновенной. На одном доме, оказывается, рычит лев с разинутой пастью, на другом устроилась каменная сердитая женщина с длинными волосами, на третьем птица: сегодня только клюв и глаза торчат, остальное покрыто снегом.
— Это улица знаменитая, — рассказывал папа, — здесь даже Пушкин бывал!
— Я знаю Пушкина, — радостно перебивает Андрюша, — нам в садике его показывали. Он писал стихи. И ноготь у него был длинный.
— Точно! Ноготь. И множество прекрасных стихов, — папа замолкает на минуту, задумывается о чем-то.
Черная галка спархивает с дерева, с ветки сыплется снег.
— Когда-то здесь и особенно там, поближе к нашему дому, — продолжает папа, — жили иностранцы, особенно много немцев. Место это так и называлось — Немецкая слобода. Простой народ считал, что края тут особенные, непростые…
— Почему?
— Ну, как же, — папа делает круглые глаза и начинает говорить не своим, сказочным голосом. — Вон там, — он машет рукой, — за Проломной заставой жила-была одна странная бабушка, она пекла очень вкусные булочки, посыпа́ла их маком, и внутри у них тоже был мак, так эти булочки и назвались — маковники. Но она никогда не продавала их, а дарила всем, кого встречала.
— Она была добрая? — останавливается Андрюша и даже дергает папу за куртку.
— Да как сказать, — папа пожимает плечами. — На самом деле она была просто колдунья, и по каким-то их колдовским правилам продавать за деньги эти булочки не полагалось.
Папа тянет Андрюшу дальше, и они шагают вперед.
— И волшебная палочка у нее была?
— Нет, палочки, кажется, не было. Зато черный кот имелся. Большущий, с зелеными глазами, — папа расширяет глаза, — утром он выглядел как человек, просто с усами, и разговаривал человеческим голосом, но иногда все равно срывался на «мяу».
Папа громко мурлычет, Андрюша — тоже. Мимо них семенит старушка в коричневом пальто с меховым воротником, бросает на папу изумленный взгляд и аккуратно огибает их, звонко мяукающих, стороной.
— А дальше?
— Да что же дальше? Когда эта бабушка умерла, кот ее тоже сгинул. Но в этих краях жил еще один волшебник. Звали его Яков Брюс. У него была чудесная книга, в ней хранились тайны про все клады на земле, он запросто мог сказать, где что спрятано.
— И он говорил? — Андрюша сжимает руку папы покрепче.
— Никогда! И книгу эту скрывал ото всех, никто ее не видел, но все верили, что она существует. Хотя вообще никто так и не проверил. Брюс увлекался астрономией, изучал звезды, может быть, люди думали, кто рассматривает то, что так высоко в небе, видит и то, что под землей? Говорили, он и будущее тоже угадывал. И разные с ним случались чудеса.
— Мама говорит, что под Новый год всегда случаются чудеса, — важно замечает Андрюша. — А с тобой? Случались?
— Со мной? — папа усмехается. — Если только на Новый год… Но знаешь, да! Нет, не чудо, но совпадение точно. Видишь вон тот дом? — Папа указал на высокое длинное здание впереди. — Представь, буквально вчера я узнал, что здесь учился мой дедушка. Твой прадед. Раньше, еще до революции, тут было училище, а вчера я нашел фотографию с дедом, на обратной стороне год, 1916-й, и название этого училища. Кстати, ты на него похож, тот же нос и брови. Но что самое удивительное, я сам учился в этом же самом здании! Вместо училища здесь открыли институт, химического машиностроения, здесь я и химию по-настоящему полюбил… Получается, мы с твоим прадедушкой ходили по одной и той же улице, по одним лестницам поднимались.
— А я? Тоже тут буду учиться?
— Это было бы и в самом деле чудо, второе. Ну а что, всякое бывает, — откликается папа. — Но если бы ты продолжил традицию, я был бы, конечно, рад. И даже… я бы этого хотел. Ты не представляешь, до чего химия — интересная наука!
Они приближались к высокому и немного облупленному зданию.
— Опять что-то чинят, — папа запрокидывает голову. — И знаешь, раньше, еще до прадедушки, здесь был великолепный дворец, с золотыми люстрами, вышитыми коврами, и хозяин его любил, чтобы все вокруг блестело, сияло. Но однажды царь обозвал его, — папа замялся, — попа! Обозвал важного князя, представь? Папа смеется.
Но Андрюше не смешно, он морщится и начинает всхлипывать.
— Что случилось? Ты что? — Папа останавливается и даже трясет от удивления Андрюшу за руку.
— Меня тоже обзывают в саду. Пап! Но не попа, а… у нас неправильная фамилия.
— Это еще почему?
— Мальчишки говорят: «Листик — глистик!» А я… — Слезы вдруг брызжут у Андрюши из глаз. — Я… — он вспоминает что-то очень печальное и замолкает.
— Ты должен дать им хорошенечко в нос. Тем, кто так говорит! Обязательно, слышишь? — Папа садится перед Андрюшей на корточки, достает большой клетчатый носовой платок. Велит ему сморкаться. Вытирает Андрюше слезы, что-то ласково объясняет ему, но Андрюша не слышит.
— Твои мальчишки — просто дурачки, — доносится наконец до Андрюши. — Листьев — замечательная фамилия, но хочешь, расскажу тебе один страшный секрет? Обещаешь держать язык за зубами?
Андрюша застывает. Слезы мгновенно высыхают. Он высовывает кончик языка, скашивает на него глаза и тут же прячет язык обратно.
— Обещаю!
— Фамилия у нас замечательная. Но на самом деле никакие мы с тобой не Листьевы. Понимаешь? Я — Петр Лист. И ты тоже — Андрей Лист. И дед твой — Генрих Лист. И прадед. Композитор такой был, кстати, знаменитый. Но не только. Мы все по мужской линии — немцы! Все твои дедушки, и прадедушки, и прапра- тоже были немцами. А мой двоюродный прадед был знаешь кто?
Папа произносит это так громко, что длинный дядька с мохнатой рыжей собачкой, бегущей мимо по снежной улице, останавливается, а собака рычит.
— Пойдем, — папа тянет Андрюшу вперед.
Санки послушно едут сзади, но теперь за веревочку их тянет папа.
— Так вот. Моего двоюродного прадеда, а твоего прапрадеда, звали Густав Иванович Лист! Великий был человек. Инженер, машиностроитель. Купец. Родом он был из Германии, потом как-то оказался в России. Густав Лист изобрел пожарный насос, так что пожары наконец научились тушить. Так им и скажи, твоим мальчишкам, — но тут папа прервался. — Нет, лучше ничего не говори. Не нужно это… Неважно. Это потом бабушка записала отца Листьевым, потому что к немцам тогда плохо относились.
— Почему?
— Долгая история. Война! Сначала одна, потом другая. В общем, на четвертинку ты немец, гордись!
Андрюша шмыгает носом и смотрит на круглую арку, раз она перед ними, значит, они пришли.
3.
В саду Бум-бум Андрюша катается с горки: сначала на санках, потом бросает санки и просто съезжает на «пятой точке» (так говорит папа), на отличной картонке, которую папа ему раздобыл здесь же, возле помойки.
Внезапно словно выключают свет, и из потемневшего неба валит густой снег. Андрюша смотрит наверх — небо большое, как ночь; ловит ртом снежинки, а папа не ругается, разрешает глотать крошечные ледяные шарики и куда-то ведет его.
Они снова идут по улице и вскоре заходят в теплое душное место. Папа трет клетчатым платком очки, сажает Андрюшу за высокий деревянный стол и подкладывает ему под попу матрасик с санок, чтобы было повыше. Санки стоят рядом, прямо возле их столика, потихоньку с них натекает лужа. А на стол приземляется вдруг тарелка с дымящимися пельменями, душистыми и горячими! Рядом стоит тетя в белом фартуке, это она ее принесла? Тетя улыбается папе и Андрюше: «Приятного аппетита!» и добавляет, обращаясь только к Андрюше: «Кушай как следует!»
Они едят долго-долго, Андрюша больше уже не может, папа забирает тарелку и жует его пельмени, а Андрюша кладет голову на стол и спит. Во сне бабушка в белом фартуке угощает их с папой бубликом с маком. Папа тормошит его, говорит что-то ласковое, одевает. Они выбираются на улицу.
Уже темно, стоят голубоватые зимние сумерки. Сугробы отбрасывают сиреневые тени; Андрюша садится на санки, папа везет его домой. Небо густо-синее, а высоко-высоко, в далекой башенке горит желтое окошко.
Андрюша хочет спросить папу, кто там живет в этой башне? Волшебник Яков Брюс? Черный котик? Но глаза у него снова слипаются, оранжевые тени скользят и тают под веками. Он просыпается уже дома, мама с папой осторожно снимают с него одежду.
— Мамочка… — Андрюша очень соскучился и обнимает маму крепко-крепко. — А кто там живет в башенке?
— Башенке? — мама смотрит удивленно. — Что-то тебе приснилось? И вдруг говорит хитро-хитро: загляни-ка в комнату, ничего там не изменилось?
Андрюша замирает. Потом бежит в комнату. Возле шкафа в углу стоит большая высокая елка. На ветках светятся стеклянные шары, дождик сверкает, и золотой наконечник сияет наверху. В комнате пахнет зимним лесом и хвоей. Пластмассовый Дед Мороз с густой бородой, в синей шубе стоит под ветвями и весело смотрит на Андрюшу. Барсик мурлычет, трется папе о ноги, папа чешет ему шейку и неожиданно звонко произносит: «Ну, до следующего раза, сынок! Нарисуй мне фломастерами, как ты сегодня катался с горки, договорились?»
Андрюша давно уже не спрашивает, когда папа вернется. Он большой мальчик и все понимает. У папы «другая семья», но что это значит, ему не говорят. Когда папа уходит, Андрюша рисует темное небо и остроконечную башенку, в которой горит свет.
4.
Прошло много лет. Андрюша с мамой переехали из Немецкой слободы на проспект Вернадского. В старших классах Андрюша увлекся историей, окончил Московский университет, а затем несколько лет проучился в Германии, в волшебном городе с остроконечными башенками.
В своей диссертации он подробно проанализировал влияние «ученых немцев» на систему российского образования в XVIII веке, а защитившись, вернулся в Москву. Влиять на российское образование, как шутил Андрей Петрович. На самом деле в Москве его давно уже поджидала невеста Маша, однокурсница, на которой он вскоре и женился.
Папа с «другой семьей», женой и дочкой, в начале 1990-х переселился в Кёльн. Узнав, что сын не будет учиться в том самом институте рядом с садом Бум-бум, а пойдет в историки, он огорчился, но вскоре убедил его обязательно поступить в немецкую аспирантуру и утешился. В Германии они несколько раз встречались и каждый раз говорили по много часов — теперь Андрей рассказывал папе массу интересного.
Весть о смерти отца застала его уже в Москве: рак печени, диагностированный слишком поздно. Вскоре после свадьбы, в декабре 201… года, Андрею позвонил его давний университетский приятель — и позвал работать в новый модный университет. Андрей согласился познакомиться с деканом и, может быть, на что-то решиться. От жизни в исследовательском институте, где он работал последние годы, он начал уставать, ему давно хотелось заняться преподаванием. Только вот решаться требовалось поскорее, лекции нужно было читать уже в январе.
5.
Андрей смотрел сквозь морозные узоры окна троллейбуса на праздничную Москву. В свете фонарей порхал снежок, витрины магазинов вспыхивали разноцветными огоньками и елочками. Места оказались знакомые, и Андрей улыбался. Он не был здесь почти тридцать лет.
Вот и улица, по которой отец возил его на санках гулять. Впереди показалась большая высокая церковь, отец рассказывал ему про нее, но тогда она стояла неотреставрированная, понурая. Сейчас ее покрасили в нежно-розовый цвет, а купола позолотили.
И тут Андрей увидел башенку. Он мгновенно узнал ее. Это была верхняя часть церкви. На круглом золотом куполе стоял узкий розовый барабан с главкой и крестом наверху. Это и была башенка. В ней, как и тогда, горел теплый свет. Но кто там сейчас? Писатель? Сочиняет сказку про Немецкую слободу? Просто церковный сторож?
Когда Андрей вышел из троллейбуса и перешел улицу, он понял, что и мимо этого здания не раз проходил с папой. Из стеклянных дверей вышел пожилой человек в очках, с аккуратно подстриженными седыми усами, чем-то напоминавший отца.
Андрей шагнул внутрь, показал охраннику паспорт и внезапно увидел огромные синие буквы над головой: название того самого химического института, в котором когда-то учился его отец. Их просто не успели снять. Это было то самое место.
Всё, как ты и хотел, папа.