Понятие «Ледяной дом» не затерялось в веках. Многие вспомнят роман Лажечникова, кто-то не забыл и давний фильм Константина Эггерта. Это одна из трагических коллизий галантного века, заведшего обычай припудривать кровь и грязь.
Среди правителей России трудно найти большую поклонницу шутовских забав, чем императрица Анна Иоанновна. Кривляние разнообразных шутов сопровождало её каждый день, начиная с пробуждения.
Одной из любимых шутих императрицы была калмычка Дуня Буженинова. Её считали уродкой – непривычная внешность вызывала гогот. Кроме того, Дуня была смышлёной и обладала актёрскими способностями. Она, как никто другой, умела рассмешить императрицу. Фамилию она получила за гастрономическое пристрастие: любила буженину. Императрицу забавляла эта её страсть.
Анна Иоанновна
Среди шутов императрицы выделялся грустный пожилой человек. Он сутулился, но иногда в нём проявлялась горделивая стать. Как-никак – князь, представитель одной из самых известных русских фамилий. Михаил Алексеевич Голицын, внук всесильного Василия Васильевича.
Правда, в те времена родовую фамилию он утратил, а звали его пренебрежительно – Квасником. Такая обязанность была у шута – обносить придворных квасом. Весёлые забавники любили плеснуть ему квасом в лицо. Что может быть комичнее для хозяев жизни, чем оплёванный князь?
Он пострадал из-за романтической истории. И из-за предательства. Пожилой вдовец князь Голицын путешествовал по Италии и полюбил прекрасную молодую Лючию. А она оказалась ревностной католичкой и потребовала, чтобы свадьба состоялась по католическому обряду. Подобно графу Дракуле, русский князь предал веру отцов. Они прибыли в Москву. Он скрывал своё отступничество, жил с итальянкой скрытно.
Но нашёлся доносчик – и Анна Иоанновна пришла в ярость. О своих грехах она вспоминала реже, чем о прегрешениях подданных. Голицын лишился титула и состояния. На него надели шутовской колпак, принудили к «дурацкой» службе. Остроумный, находчивый жизнелюб едва не лишился рассудка.
В первые месяцы клоунская роль давалась ему трудно. Где только он нашёл смирение, чтобы не наложить на себя руки? Царица хотела не столько смеяться над шутками и выходками «дурака», сколько над его униженным положением. Над Голицыным ежедневно издевались – под общий хохот.
А потом камергер Татищев, умевший угодить императрице, придумал невиданную забаву. Шутовская свадьба! Да не где-нибудь, а в ледяном дворце, который считали чудом света.
Императрица старела, болела и вряд ли пребывала в умственном благополучии.
Императрицу позабавила эта идея: она решила ещё раз наказать князя-отступника. Ей хотелось, чтобы всё вышло как можно скабрёзнее.
Зима 1740-го выдалась морозной. Пущай проведёт там, в холоде, брачную ночь – с этой уродицей Дунькой Бужениновой. Да охрану там поставить, чтобы до утра их не выпускали из студёного плена.
Если не помрут к утру – пущай живут потом как супруги нам на потеху. Вот так благочестие (а ведь Анна считала себя поборницей нравственности и защитницей Православия!) подчас оборачивается не просто ханжеством, а зверством.
Кадр из фильма Константина Эггерта
Блажь императрицы готовили с размахом. Устроили в ледяном дворце мебель изо льда и всевозможные мелочи – даже занавески и матрас. Всё ледяное. Рядом установили огромного ледяного слона, из которого в тёмное время суток фонтанировала нефть. Внутри слона специальный человек издавал утробные звуки. Свезли ко дворцу сотни «детей разных народов» для шутовского маскарада. А поэту Василию Кирилловичу Тредиаковскому приказали сочинить торжественную оду к «дурацкой свадьбе» и исполнить её на маскараде.
Надо сказать, что Василий Кириллович слыл придворным поэтом императрицы, в честь Анны он написал несколько высокопарных торжественных од – всё, как при каждом уважающем себя европейском дворе. Правда, одаривали его не столь щедро, как Ломоносова при Елизавете или Петрова при Екатерине. Никакого уважения к пииту ни Анна, ни её вельможи не испытывали. Не хватало просвещения.
Тредиаковскому «прекомичное» предприятие сразу показалось омерзительным. За дело взялся кабинет-министр Артемий Волынский. Он сразу принялся избивать Тредиаковского – прилюдно. Когда поэт с жалобой на Волынского отправился к Бирону – его и вовсе арестовали. Караульным было приказано бить Тредиаковского палкой. Десятки ударов за пустяковую провинность – даже по тем временам непомерное наказание.
Они требовали от Тредиаковского стихов позабористее, погрубее. Он упирался, пытался увильнуть, но всё-таки сдался. Через год за увечье и бесчестье ему выдадут 360 рублей – по приказу Бирона.
17 февраля жестокая потеха началась. Молодых после венчания (самого настоящего) повезли в ледяной дом на слоне, в клетке. За ними ехала на оленях, козлах и свиньях шутейная свита: черемисы, калмыки, мордва, самоеды… Были там и русские мужики – тверские ямщики, потешавшие благородную публику птичьим посвистом. Гремела музыка. Под пьяный гогот шутов доставили в ледяной застенок: шестнадцать метров на пять.
И тут вышел Тредиаковский. Он выжал из себя похабные строки – такие, чтобы понравились окружению императрицы. С матерщиной.
Здравствуйте, женившись, дурак и дура,
Еще <…> дочка, тота и фигура!
Теперь-то прямо время вам повеселиться,
Теперь-то всячески поезжанам должно беситься:
Кваснин дурак и Буженинова <…>
Сошлись любовно, но любовь их гадка.
Ну мордва, ну чуваши, ну самоеды!
Начните веселье, молодые деды,
Балалайки, гудки, рожки и волынки!
Сберите и вы бурлацки рынки,
Плешницы, волочайки и скверные <…>!
Ах, вижу, как вы теперь ради!
Гремите, гудите, брянчите, скачите,
Шалите, кричите, пляшите!
Свищи, весна, свищи, красна!
Не можно вам иметь лучшее время,
Спрягся ханский сын, взял ханское племя:
Ханский сын Кваснин, Буженинова ханка,
Кому то не видно, кажет их осанка.
О пара, о нестара!
Не жить они станут, но зоблют сахар;
А как он устанет, то другой будет пахарь,
Ей двоих иметь диковинки нету,
Знает она и десять для привету.
Итак, надлежит новобрачным приветствовать ныне,
Дабы они во всё свое время жили в благостыне,
Спалось бы им, да вралось, пилось бы, да елось.
Здравствуйте, женившись, дурак и дурка,
Еще <…> дочка, тота и фигурка.
Это нравилось сытым господам, впадавшим в раж, в садистический хмель. А Тредиаковский, как побитая собака, возвратился в застенок.
И тут… Господь смилостивился над несчастным, запутавшимся человеком. Не послал им смертельных мучений. И дело не только в том, что сметливая Авдотья подкупила охрану и пронесла в ледяной дом тулуп, который не дал им замёрзнуть. А, может, и браги припасла. Они уцелели. Но главное – в другом. И это почти рождественское чудо.
Картины Валерия Якоби (1878)
Буженинова действительно его полюбила – и Квасник стал оживать. К нему вернулся юмор. Вернулось здоровье – почти молодецкое. У шутов пошли детишки. Репризы Голицына то и дело пересказывали острословы. Вот, какая-то придворная дама сказала ему: «Кажется, я вас где-то видела». «Как же, сударыня, я там весьма часто бываю», – немедленно ответил седой шут.
Через несколько месяцев Анна Иоанновна умерла. Новая правительница Анна Леопольдовна пресекла варварскую традицию держать при дворе шутов и отпустила Голицына на волю.
Старик сбросил с себя дурацкий колпак, вернул фамилию. От «шутовской» жены не отказался. Их же повенчали! Буженинова зажила как княгиня. Голицын глядел на неё с любовью и благодарностью. Простая калмычка была куда прекраснее цариц и родовитых вельмож, которых он немало повидал на веку.
Жили Голицыны в ладу. Правда, ночь, проведённая на морозе, сказывалась на самочувствии Авдотьи Бужениновой. Она слабела. Вскоре после рождения второго сына умерла, не дожив до тридцати трёх.
Он снова остался вдовцом. Жил ещё долго – до глубокой старости, до десятого десятка. Быть может, как никто из Голицыных. Снова женился. Снова шутил. О временах Анны вспоминал в ночных кошмарах и умело отгонял от себя эти воспоминания.
Там свадеб шутовских не парят,
В ледовых банях их не жарят… –
писал Державин о екатерининском времени, проклиная бессердечную эпоху императрицы Анны. Дикие нравы далёкого прошлого – говорим мы успокоительно. А давайте приглядимся к себе: так ли мы далеки от варварства? Не какие-то там книжные герои позапозапрошлых веков, а вы и я.