27 июля — день памяти Михаила Юрьевича Лермонтова. Этой даты Россия не забыла. Врезался в память и год гибели поэта — 1841-й. Надеюсь, и в будущем мы не впадём в равнодушие по отношению к трагической судьбе поэта. Ранняя мудрость и непостижимый дар Лермонтова — неповторимы и неисчерпаемы.
В России всегда было немного скульптурных памятников. Античные и католические традиции приживались у нас медленно. А памятники Лермонтову стали появляться в России ещё в XIX веке. И в Петербурге, и на водах, в краю, где поэт предсказал собственную гибель и не избежал её. В полный рост встал Лермонтов в Москве, возле Красных ворот, уже в ХХ веке. Потому что был необходим! Потому что и за 26 лет можно многое отдать людям.
Наверное, в наше время столь молодой поэт, художник или мыслитель не может стать фигурой всенародного масштаба. Не тот резонанс, техника вытесняет душу из нашего обихода. Успеха-то достичь легко, а вот написать «Героя нашего времени» или «Демона» в эпоху интернета пока никому не удавалось.
Лермонтов с юности был поражён чеканом пушкинского стиха. По темпераменту, по характеру он скорее — противоположность Пушкину, и всё-таки Лермонтов следовал золотому канону, который в русской поэзии прижился легко и органично — как приживались в творчестве самого Пушкина разные жанры и мотивы.
Мы с детства помним стойкие, как русские штыки, строки лермонтовского «Бородина». Это — лучшее продолжение пушкинской школы героики. Реалистично, страстно, без вычурных фольклоризмов. Развёрнутое воспоминание об одной великой битве — не больше и не меньше. Азбука русского воинского патриотизма давалась Лермонтову удивительно легко — с ранней юности. Воинский символ веры он воспринял раз и навсегда. Кто из классиков русской литературы знал, что такое настоящий бой? Лев Толстой, да Лермонтов.
Гениально имитируя речь старого воина, он не забывает о напевности стиха, о рифме. Получилась усложнённая авторским замыслом, доведённая до поэтического совершенства солдатская песня, каждая формула которой навсегда закрепилась за нашим воинством:
Полковник наш рожден был хватом:
Слуга царю, отец солдатам…
Да, жаль его: сражен булатом,
Он спит в земле сырой.
И молвил он, сверкнув очами:
«Ребята! не Москва ль за нами?
Умремте же под Москвой,
Как наши братья умирали!»
И умереть мы обещали,
И клятву верности сдержали
Мы в Бородинский бой.
Эти слова повторялись во всех будущих войнах. Их записывали красноармейцы перед атакой, как молитву. Они заставляют вспомнить и слова присяги, и суворовский призыв «Умирай за Дом Богородицы» — подлинную «клятву верности», которую сдержали герои Бородина. Лермонтовское «Бородино» — это та самая народность в искусстве, к которой никто не добавит презрительное «псевдо».
А вот вам ещё историйка. Когда в 1830 году в русских губерниях лютовала эпидемия холеры и сотни крестьян, потеряв голову, пошли с кистенями против бар, шестнадцатилетний Михаил Лермонтов увидел в этих разбойничьих бунтах отражение будущих великих потрясений. И написал пророческие стихи, которых Россия, увы, не заметила. Поэт назвал стихотворение напрямую: «Предсказание». Но, по обыкновению, не заботился о публикации, которая была осуществлена лишь через много лет после смерти Лермонтова. А предсказывал он ещё в 1830-м:
Настанет год, России черный год,
Когда царей корона упадет;
Забудет чернь к ним прежнюю любовь,
И пища многих будет смерть и кровь;
Когда детей, когда невинных жен
Низвергнутый не защитит закон;
Когда чума от смрадных, мертвых тел
Начнет бродить среди печальных сел,
Чтобы платком из хижин вызывать,
И станет глад сей бедный край терзать;
И зарево окрасит волны рек:
В тот день явится мощный человек,
И ты его узнаешь — и поймешь,
Зачем в руке его булатный нож:
И горе для тебя! — твой плач, твой стон
Ему тогда покажется смешон;
И будет всё ужасно, мрачно в нем,
Как плащ его с возвышенным челом.
Часто обращались к этим стихам консерваторы, патриоты империи в годы, когда основы русского мира трещали по швам.
Лермонтовский патриотизм не был казённым, слащавым. Однажды он признался:
Люблю отчизну я, но странною любовью!
Не победит ее рассудок мой.
Ни слава, купленная кровью,
Ни полный гордого доверия покой,
Ни темной старины заветные преданья
Не шевелят во мне отрадного мечтанья…
Здесь запечатлено тревожное настроение, которому Лермонтов отдавался, конечно, не всегда. Мы-то знаем, что «заветные преданья» не раз приводили его в восторг — и погиб он с оружием в руках, как на Ледовом побоище или в Бородинской битве. Хотя дуэль, конечно, не столь высокий повод для героизма.
Юноша Лермонтов был удивительно восприимчив к историософским рефлексиям, умел видеть незамутнённую суть событий. Осмысляя победу России в Отечественной войне 1812, он напишет о двух великанах:
В шапке золота литого
Старый русский великан
Поджидал к себе другого
Из далеких чуждых стран.
За горами, за долами
Уж гремел об нем рассказ,
И помериться главами
Захотелось им хоть раз.
И пришел с грозой военной
Трехнедельный удалец,
И рукою дерзновенной
Хвать за вражеский венец.
Но улыбкой роковою
Русский витязь отвечал:
Посмотрел — тряхнул главою.
Ахнул дерзкий — и упал!
Но упал он в дальнем море
На неведомый гранит,
Там, где буря на просторе
Над пучиною шумит.
(1832)
Поэт избрал для рассказа о великой войне сказочную форму: примерно в те же годы, в поисках поэтического выражения «Православия, самодержавия, народности» в подобном сказочном духе писал о царе и о воинстве В. А. Жуковский. Увлечение баталистикой могло бы выродиться в яростную жестокость души, если бы не вера. А религиозность юного поэта запечатлена в известном стихотворении 1831 года — семнадцатый год шёл Лермонтову, когда к нему явились эти строки:
По небу полуночи ангел летел,
И тихую песню он пел,
И месяц, и звезды, и тучи толпой
Внимали той песне святой.
Он пел о блаженстве безгрешных духов
Под кущами райских садов,
О Боге великом он пел, и хвала
Его непритворна была.
Совершенство русской духовной лирики. От неиссякаемого света этих благодатных строк — один шаг к прославлению героизма духа.
Во всём он был непритворным, Михаил Юрьевич Лермонтов. Поэт, воин, мыслитель едкий и прозорливый, но умеющий и проронить слезу восхищения Божьим миром.