Лев Лурье: Школа, мигранты, социальная физика
Лев Яковлевич Лурье – журналист, писатель, краевед.
Лучший исследователь истории Петербурга (Анциферовская премия).
Четырежды победитель конкурса петербургских журналистов «Золотое перо».
Школьный учитель и основатель классической гимназии.
Почему я учитель
В школе я преподаю один-два раза в неделю. Это занятие меня не кормит, его стоит рассматривать в качестве богоугодного. Пришел я к нему следующим образом: в годы застоя я, как и многие, подрабатывал и был одним из самых модных в городе репетиторов по истории.
Знания, которые демонстрировали мне дети, приехавшие из всех концов страны в Ленинград, меня, как и моих коллег – преподавателей русской словесности, математики, физики, – просто ужасали. У меня росли дети, и я думал о том, где буду давать им образование. И я был не один.
В 1989 году в моей родной 30-й школе основали два гимназических класса. Там учили по программе старой русской гимназии: латынь, греческий, английский, немецкий, сильная математика… Это была не гуманитарная, а трудная школа. Благодаря тогдашнему мэру города Анатолию Собчаку мы 1 сентября 1991 года получили здание и номер. С тех пор я там и преподаю.
Публикация в газете «Смена» об открытии Санкт-Петербургской классической гимназии. Фото: 610.ru
Благородная бедность
Общеизвестно, что наша страна довольно сильно подвержена коррупции, и система образования – не исключение. Но уровень сложности и объективности экзаменов и сама идея, что в нашей школе учиться довольно тяжело, отрезают нас от потенциальных взяткодателей.
В математических школах, близких по тяжести к нашей, ученики гораздо сильнее и ровнее. Там почти нет детей, поступивших по блату или за взятку, потому что родители, которые могут заплатить, предпочитают отдавать в другие школы. Это нас спасает и позволяет учить детей библиотекарш, участковых, врачей – самых разных людей, в том числе и богатых – но это объективно дети, которые выделяются своими способностями.
«Благородная» петербургская нищета неожиданным образом не является препятствием для поступления не только в нашу школу, но и в прекрасную 239-ю, в которой учились Григорий Перельман и Борис Гребенщиков. В ней тоже учатся дети разночинного народа.
610-я школа дает прекрасное образование. Наши выпускники уже защитили PhD в Оксфорде, Гарварде и других местах. Наши дети, я бы сказал, самые сильные и мотивированные к работе в науке.
Утечка мозгов
Мне кажется, богатые родители, увозящие детей учиться куда-нибудь в Англию, поступают неправильно. В нашем обществе есть какие-то недостатки, которые приводят к тому, что ребенок, выучившийся где-нибудь в Англии, потом скажет родителю: «Папа, ты мне не очень нравишься». Потому что в Англии его научат совершенно другому. И, наверное, он не захочет возвращаться в Россию, и всё то, чему его учили родители, покажется ему неправильным. Дети богатых родителей чаще всего в Россию не возвращаются.
Происходит утечка мозгов, особенно юных. Больше всего это касается экспериментальных наук – в этой сфере за границей платят больше и оборудование там лучше.
Отчасти эта проблема есть и в гуманитарных науках. Со средним образованием у нас в стране и в городе лучше, чем с высшим. Хорошую школу можно найти и в Москве, и в Пскове, и в Новосибирске. А вот с вузами, особенно гуманитарного направления, действительно кризис.
Самое популярное среди наших выпускников отделение – сравнительного языкознания на филфаке СПбГУ. Почему? Там учится гораздо больше людей, чем на других отделениях филфака, в том числе на классической филологии.
Татьяна Владимировна Черниговская, заведующая отделением сравнительного языкознания на филфаке СПбГУ, сказала как-то, что те ее студенты, которые проявляют особые способности, остаются в России – им здесь интереснее.
Я хорошо знаю ее выпускников. Я бы сказал, что многие из них остаются в России, выбирая не науку, а, например, журналистику. Дурного в этом ничего нет. Как и в том, что филологи занимаются каким-то бизнесом: основывают свои собственные переводческие конторы, например. Те, кто хочет заниматься наукой, разрываются между странами. Моя невестка, выпускница как раз Татьяны Владимировны, живет то в Голландии, то в России.
Но, к сожалению, самые «вострые» не возвращаются. Мне кажется, это положение ухудшается: ситуация в начале 2000-х, «докризисная», была лучше.
Знаменитый закон о госзаказах не позволяет спокойно приобретать то, что нужно для исследований. Деньги – это сильный аргумент. А отсутствие понятных правил игры для молодых людей, которые настроены более романтически, чем старшее поколение – это беззаконие. Молодым сложно переступать нормы, которые им внушили еще в школе или родители. Те, кто увлечен наукой, хотят жить по абсолютно понятным и честным правилам, предпочитая их даже и деньгам.
Блистающая пустота
В начале 90-х годов все те, кто представлял научные школы в области естественных и тем более гуманитарных наук (крупнейшие специалисты по Ахматовой, Набокову, Пушкину, Вячеславу Иванову), уехали. Те, кто их заменил на кафедрах, блистают гораздо меньше. А в научных школах это очень важно – ведь учиться едут к конкретному человеку.
Я не буду сейчас называть вузы, но думаю, что эта картина примерно одинакова в Москве и Петербурге. Почти все вузы, дающие «модное» образование, заполнены пустыми светскими молодыми людьми и девицами, чьи преуспевающие папаши преуспевают меньше, чем те, которые успевают посылать своих детей в Лондон или в Итон.
Эти студенты совершенно не мотивированы, гуманитарные высшие учебные заведения становятся местом, которое просто выдает диплом. Просто неприлично не иметь диплома о высшем образовании. Прилично знать иностранный язык – закончишь языковую школу, а на филфаке тоже изучают язык.
В советское время такую проблему решали курсы. Человек платил деньги и изучал, например, итальянский язык. Сейчас ради этого модно поступать в привилегированные вузы. Это создает в нашей стране тяжелую картину.
Фото: istockphoto.com
Пятнашки с государством
История России (это относится не только к нашему времени) – это история игры государства и подданных в пятнашки. Государство хочет нас запятнать, а мы бегаем от него. Молодое поколение гораздо более протестное, чем то, которое было, скажем, 5 лет назад. Тогда действительно чувствовалось, что страна богатеет, открываются новые возможности.
Сейчас не так. Но тем не менее большинство, я думаю, хочет убежать в какое-то спокойное место с высоким доходом – в Финляндию или другую страну. То есть, грубо говоря – не бороться.
Из первых выпусков у нас уехали очень немногие. В основном все устроились в двух столицах, очень даже прилично и пристойно. У Санкт-Петербурга есть еще одна проблема: наши мозги очень интенсивно перетекают в Москву, начиная с того, что за образованием многие едут туда.
Это облегчает жизнь, но в результате все молодые и способные сейчас на НТВ и в других московских конторах. Для нашего города это очень болезненно.
Петербург: разговорчивый город
Есть у Петербурга и позитивная особенность. В Петербурге время тянется намного медленнее, чем в Москве. В Петербурге люди беднее. Поэтому в Петербурге больше читают, больше разговаривают, больше думают.
Петербуржцы по отношению к москвичам – как англичане по отношению к американцам. Мы знаем слишком много ненужного. Это потом позволяет получать очень важный гандикап – не случайно петербуржцы в разной сфере московской жизни сделали себе такую карьеру.
Петербуржцы успешны как в «Единой России», так и в оппозиционных партиях. И дело не в их мировоззрении и ориентациях, а вот именно в этом. Но система жизни города находится в очень глубоком кризисе.
Чем хорош ЕГЭ?
Я тщательно слежу за государственными инициативами в области образования. Я сторонник единого государственного экзамена. Если бы законодательная мысль действительно состояла в том, чтобы люди на основании этих экзаменов могли поступать в любой вуз страны, это было бы замечательно. Существует много вузов, и любой провинциальный мальчик или девочка могли бы туда поступить.
В Москве и в Питере приток студентов из провинции стал больше. Я считаю, это очень хорошо. Так уже бывало: когда я еще учился, весь Север учился у нас: Мурманск, Магадан… Это были очень сильные ребята.
Проблема заключается в том, что многие вузы выхлопотали себе право делать дополнительные экзамены, которые стали способом переложить финансовые потоки со школы на вузы. Мы слышим, что в северокавказских республиках много подделывают ЕГЭ – подделывают, правда. Но сделать это довольно сложно.
У нас сдают ЕГЭ дети из других школ уже три года. Когда были школьные экзамены, то учителя шли на помощь своим ученикам. Это происходило инстинктивно – если ты учитель, ты должен любить детей и помогать им. ЕГЭ этого сделать не позволяет. Поэтому ЕГЭ мне кажется очень правильной мерой.
«Для служебного пользования»
Министерство просвещения есть за что критиковать. Например, в министерстве предложили сдавать ЕГЭ по трем обязательным предметам: математика, русский и иностранный.
Я двумя руками за введение третьей дисциплины! Как мы можем объективно сравнивать школы по двум предметам – математике и русскому, при том, что все остальные предметы сдаются добровольно? Половина детей сдают английский, половина немецкий. Некоторые, кто собирается на физфак – физику, кто-то историю.
Но по неизвестно какой причине в Москве и Петербурге (в отличие от Екатеринбурга, Хабаровска и других субъектов федерации) данные ЕГЭ, которые должны были показать родителям, какие школы лучше и куда надо отдавать детей, оказались скрытыми – для служебного пользования.
Один журнал опубликовал данные по Петербургу. И тут стало понятно, почему так происходит. Каждый учитель, да и вообще любой просвещенный житель Петербурга скажет, какие школы в городе лучшие. Они все на слуху: 30-я, 239-я, Академическая гимназия, 566-я при физтехе, моя классическая гимназия, Аничков лицей… Если проводится какой-либо конкурс, олимпиада, то сборная будет состоять именно из выпускников этих школ.
Существуют школы модные и по существу в значительной степени приватизированные. Есть любимые школы, и они как раз и являются самыми богатыми: это школы, в которых учатся дети самых богатых родителей – совершенно по марксистскому принципу они и получают большее бюджетное финансирование.
А в результате оказывается, что «лучшая» английская школа находится на 5-м месте по английскому языку на ЕГЭ, «гуманитарные» школы уступают физико-математическим по русскому. Вырисовываются картины, совершенно не соответствующие претензиям самой школы.
Фото: businesspuls.ru
Школа-гетто и учитель-благотворитель
Наша гимназия оказалась на хорошем месте по русскому, по английскому, по немецкому, по истории и еще по ряду предметов. 239-я и другие оказались лучше по математике, физике, биологии, химии. Что самое интересное, эти математические школы и по гуманитарным предметам тоже на очень приличных местах. Так же, как и наша школа неплоха по математике и физике. Если школа хорошая, то она в целом хорошая.
Но у нас есть другая проблема. У нас нарастает явление, которое было характерно для Америки 1960-х годов: так называемые школы гетто. Учителя получают очень мало, никакие прибавки этого печального факта не изменили. 610-я, например, существует только потому, что у нас учат или учительницы, у которых обеспеченные мужья, или у которых это «part-time», кто работает в другом месте и для души, как я.
Есть, конечно, учителя, которые это делают героически и это их единственный заработок, потому что учить детей необходимо. В хороших школах это уже превратилось в массовое явление.
У этих учителей обязательно есть какой-то приработок, как было и в советское время. Например, они готовят к ЕГЭ учеников других школ в качестве репетитора. Таким образом, в мае-апреле они зарабатывают значительно больше, чем заработали за год. Для жителей Петербурга репетиторство – историческое занятие.
Чем сложнее в школе дети (много детей иммигрантов, из неполных семей, очень и относительно бедных…), тем сложнее учителям, и тем сильнее они профессионально растут. В конечном итоге они уйдут на такую же небольшую плату, но в хорошую школу, потому что им проще и интереснее работать с «хорошими» детьми.
Этот процесс не остановить. Хорошие учителя и хорошие дети собираются на одном полюсе, а трудные дети и не самые лучшие учителя – на другом.
Расслоение по признаку развития родителей
Происходит процесс расслоения по признаку интеллектуального развития родителей. На ребенке никак не отражается, кем работает его папа – грузчиком или кладовщиком. У нас в принципе общее образование достойное, открытое. Дети сдают экзамен и становятся математиками или кем захотят.
Но бывают родители, которые не интересуются детьми. Им важно, чтобы ребенок ходил в школу. Эти дети попадают в замкнутый круг. Как мне кажется, сейчас эпидемия наркомании пошла на спад, зато растет алкоголизм. По крайней мере, в Питере эта проблема ближе.
В этих районах возникает депрессивная зона. Нужно усилие со стороны государства: в этих школах надо больше платить, им необходима поддержка, в отличие от хороших школ, которые могут справиться сами.
В Соединенных Штатах Америки в свое время этот вопрос начали решать и, конечно, полностью не решили. Переводом чернокожих учеников в «белые» школы, специальными квотами кое-как остановили эту страшную волну, которая всё-таки привела к восстаниям в целом ряде городов, погромам и прочему.
Пути наверх
90-е годы, как мы знаем, были бандитскими. При таком ужасном характере первоначального накопления в любой стране для мальчика с окраины был лишь один путь наверх. Большинство из них было отстрелено, кто-то сел, а кто-то прекрасно легализовался, стал приличным бизнесменом, а то, что происходило в прошлом – в прошлом.
Раньше таким путем был спорт. Мальчик из коммунальной квартиры шел в школу, поступал на юрфак, а потом вообще стал президентом Российской Федерации.
Были и другие пути. Сейчас же их не существует. Спортивные секции стали платными. А ларьков, с которых можно было, будучи охранником, собирать дань, больше нет.
Возникает ощущение полной безнадеги. В последние годы главная работа для российского мужчины – охранник. Это единственный путь для выпускника микрорайонной школы, отслужившего в армии. И ничего не сделаешь.
Фото: nvdaily.ru
Стандарты: факты и теория
Кроме ЕГЭ есть еще и образовательные стандарты. Как выяснили наши учителя – это полное фуфло, простите за просторечие. Открытое письмо работников образования по этому поводу размещено на многих сайтах. Стандарты эти полностью украдены из Швейцарии, где такая система применяется для детей из арабских стран, желающих поступить во французские колледжи.
Это чистый «попил бабла»: человек пришел в библиотеку, списал, это перевели на русский и приняли в качестве стандартов. У нас воплотить эти программы не удастся.
У нас нет политической жизни, но есть общественное раздражение, направленное против любой структуры. Власть предпочтет не связываться.
Поэтому я к этим стандартам отношусь спокойно. Сама по себе эта идея просто идиотская.
В чем ее суть? Существует две системы школ. Наша школа образована исторически, в результате осуществленного в советское время изменения немецкой системы. Русская школа существовала по прусской системе, заключавшейся в том, чтобы «жизнь медом не казалась». Ребенка учат работать. Нельзя получить аттестат зрелости и поступить в университет, если ты не выучил ужасных и никому (не совсем «никому», но упростим) не нужных языков: латыни, греческого, английского и немецкого.
Есть другая система, американская: главное, чтобы ребенок социализировался. Kid have to be happy. Там огромное количество предметов по выбору. Думаю, это не для нас: для этого нужны совершенно другие преподаватели.
Почему мы не Америка?
В Америке очень много видов спорта. Капитан баскетбольной команды – это просто главный человек в американской школе.
В каждой школе есть протестантский хор, множество кружков. У американцев школа является одновременно «дворцом пионеров». Там ребенок вне школьных предметов учится какому-либо полезному занятию. Он прекрасно сидит за кассой супермаркета или идет на конвейер в город Детройт. А после работы идет домой, играет в бейсбол со своими одноклассниками, пьет пиво – короче, это законопослушный член общества. Он цивилизован, он умеет общаться с людьми.
Эти 12-13 лет тратятся на то, чтобы человек чувствовал себя своим в разных системах координат.
На деле все стремятся отдавать детей в школы, где учатся выходцы из Латинской Америки, чернокожие…
Фото: ria.ru
Дети мигрантов: недетская проблема
Идея общего образовательного стандарта с нашими реалиями не соотносится. Я бы сложнейшим образом отбирал детей из микрорайонов, одаренных в области естественных наук, и отдавал в хорошие школы. Родители ведь могут и не знать, что их дети способные.
Может быть, для таких ребят я делал бы школы клубного типа. В большом городе очень много мигрантов. И это проблема, чтобы азербайджанский или киргизский мальчик нормально учился и был адаптирован к жизни.
Дело не только в том, что эти дети плохо говорят по-русски. И даже не только в серьезных культурных различиях, но и в том, что дети с юга растут быстрее. Они выглядят просто гигантами рядом с тоненькими мелкими петербуржцами, но, чувствуя себя меньшинством, объединяются для защиты друг друга. А они и так сплоченные, по определению.
Возникают серьезные проблемы у родителей, и не только у петербургских, но и у азербайджанских тоже. Самые разумные из них (а я знаю много мигрантов) понимают, что они, по-видимому, станут петербуржцами, а для этого и их ребенок должен тоже стать петербуржцем. Он должен не просто говорить по-русски, но и понимать культурный код, нарушение которого нередко раздражает местных жителей.
Внешкольная работа: миссия невыполнима
В нашей школьной системе это не продумано. Массовой средней школы, которая в наши годы называлась «восьмилетка», сейчас нет. Система ПТУ в общем уничтожена. Всех учат одиннадцать лет, совершенно непонятно зачем. Еще работает дворец пионеров, но это не массовая внешкольная работа.
Есть дикое количество запредельно дорогих секций. Наши профсоюзы омерзительны – они продали все дворцы и дома культуры. Во дворце культуры имени Кирова уволили педсовет…
А ведь когда-то эти дворцы были очагами жизни: все мы прошли через авиамоделирование, английский язык, аквариумных рыбок, балетные студии. Сейчас ничего этого нет.
Разница между поколениями?
Когда мы начинали делать школу, мы реально зависели от гуманитарной помощи из Германии. Город был темным, было страшновато ходить по Большому проспекту. По степени занятости и количеству времени, которое мы проводили друг с другом, мы походили на протестантскую секту. Дети оставались ночевать у учителей, если им поздно было идти.
Мы организовывали походы и экологические экспедиции. В 90-е годы, которые принято сейчас ругать, таких возможностей было ощутимо больше, чем сейчас.
А вот каких-то колоссальных различий между поколениями я не вижу. Конечно, для России очень важно, что наша школа – окно возможностей. Если дети понимают, что они в своей родной стране и в своем родном городе смогут получить образование, а потом трудиться и получать воздаяние за труд – это очень хорошо.
Поколенческие изменения происходят десятилетиями. Мое поколение прожило ужасную судьбу, постарше – еще хуже. Нам разрешили действовать, когда нам уже было за 40. Первые сборники оставшихся в стране сверстников Иосифа Бродского выходили, когда им уже было 60.
Лев Лурье. Фото: kn.sobaka.ru
Разговор о молодежи и информации
Лев Лурье: Поколения моих учеников имеют гораздо больше возможностей. По сравнению с их родителями им грех жаловаться.
Но и тут есть нюансы. Мы ничего не делали, сидели в кочегарках, сторожили, могли поговорить о японской философии или о чем-то еще, что не имеет ни малейшего отношения к реальностям нашей жизни
Елена Зелинская: Часто начинают ругать нынешних молодых людей за то, что они не знают имени-отчества Чехова, и мне хочется возразить. У нас, действительно, было много времени и желания и не было источников информации для того, чтобы понимать, как устроен мир.
Вы не поверите, но я до последних десяти лет была уверена, что тонтон-макуты – это фантастика, изобретение моего любимого писателя Грэма Грина, что все события романа «Комедианты» происходят на выдуманном острове. Я была поражена тем, что Порт-о-Пренс – это реальный город, мне не приходило в голову, что это реальная география. Книги были единственным источником информации.
Лев Лурье: Сейчас молодой человек узнает о жизни отовсюду, буквально из воздуха.
Елена Зелинская: Еще было важным устное общение. Мы жили в этическое время, когда приходилось слушать человека. Я помню, комната в коммунальной квартире моего покойного приятеля Виктора Борисовича Кривулина была полностью забита какими-то людьми, которые задавали очень много разных вопросов: кто такой Фрейд? Почему Иисус Христос пошел на Голгофу? А он на всё это отвечал. Больше узнать было не от кого.
Куда идет журналистика?
Лев Лурье: На наших глазах произошло образование новой журналистики. Было два достойных потока: журналистика «Коммерсанта» и журналистика «Новой газеты». Эту журналистику инфотеймента начал, наверное, Леня Парфенов, продолжили «Афиша», «Большой город» и целый ряд глянцевых журналов. Журналистика была живой отраслью. Как раз из выпускников 610-й школы многие пошли в СМИ. В частности, и мой сын.
Наши выпускники – замечательный кинокритик Станислав Зельвенский, главный редактор журнала «Афиша» Даниил Дугаев. Многие отправились в Москву и работают на тамошних каналах.
Сейчас в этой области наблюдается относительный застой. Журналистика ушла в интернет, там нужны новые жанры. Теперь есть журналистика постов и ЖЖ-сообществ.
Недавно у меня брал интервью для журнала «Собака.Ru» молодой человек из «Живого города», организации, которая остановила строительство башни Газпрома. Это человек из поколения интернета.
Елена Зелинская: Журналистика интернета мне кажется коллективным бессознательным. Общество, лишенное других возможностей, высказывает свое мнение в интернете. Как профессионал я отношусь к этому с уважением, но не как к профессии. Наша профессия – это точность, достоверность, объективность.
Лев Лурье: Но и чтобы интересно было.
На что я надеюсь…
Я рад, что Россия движется или двинется вперед. Мы находимся в той ситуации, когда политические реформы и общественное оживление необходимо. Иначе мы застрянем, и нас потом не вытащить ни на каком буксире.
Чем дальше мы запускаем эту ситуацию, чем больше у нас чиновники берут взятки, чем меньше они подвластны общественному контролю, чем меньше выборности, чем меньше конкурентоспособности – тем хуже становится всё.
Процесс выживания страны стоит пока не остро. Но для нас необычайно важно, чтобы вновь заработали социальные лифты: страна живет, пока молодежь имеет шанс что-то в ней сделать. Если на пути молодых людей будет расти плотина, в которой не будет ни одного отверстия, то заработают законы социальной физики.
Надеюсь, что те, кто принимает решения, думают так же.