Когда-то давно, это ещё в прежнем храме, по воскресным дням после службы я брал запасные дары и шёл в городскую больницу. Сейчас в обычае «дневной стационар», и люди, которые лечатся, днём находятся в палатах, а по вечерам и на выходные их отпускают домой. Если сегодня воскресенье, а человек лежит в палате, значит он серьёзно болен.
Поговоришь с ним, предложишь исповедоваться и, если больной соглашается, то после исповеди его и причастишь. В такой ситуации подготовка постом необязательна, «страдающий плотью перестаёт грешить».
Случались и накладки, бывало, и на сектанта нарвёшься, всегда нужно быть начеку. Помню, как одна иеговистка, прежде спокойно себе лежавшая на кровати, после того, как я достал дары, внезапно вскочила и принялась метаться по палате, истеря и опрокидывая табуретки.
foma.ru. Автор: Денис Маханько
А однажды такой казус вышел: разговариваю с одним пожилым человеком, а в палату заходит молодая женщина, лет тридцати, и обращается ко мне:
— Батюшка, я хотела бы причаститься, но у меня с собой денег нет.
И вместо того чтобы её успокоить, мол, не нужно денег, я зачем-то решил над ней подшутить, и сказать: «Ладно, возьмём щенками». Но откуда здесь было взяться щенкам? Зато в ушах у неё висели маленькие золотые серёжки. Потому и выдал:
— Ладно, возьмём серёжками.
Женщина в страхе схватилась за ушки и, прежде чем я успел ей еще что-то сказать, немедленно выбежала из палаты. Представляю, что она сейчас обо мне рассказывает.
В одно из таких посещений заглядываю в палату к сердечникам и вижу на подушке под стёклами очков страдающие серые глаза. Из-за очков глаза смотрелись огромными, и казалось, они занимают всё пространство измученного болезнью лица.
На больничной койке лежала женщина лет пятидесяти пяти, рядом с ней стоял штатив с капельницей. Бледный цвет её кожи слился с таким же цветом больничного белья, и только большие печальные глаза выдавали, что это живой человек. Не знаю почему, но мне вдруг стало её бесконечно жалко, и в то же время я понимал всю беспомощность своего положения: чем может священник помочь страдающему сердцем? А потом неожиданно для самого себя наклонился над ней и с неуклюжей нежностью погладил женщину по щеке. Что-то ещё наговорил ободряющего и вышел.
Прошло время, и как-то в храме по окончанию службы замечаю женщину, стоящую поодаль от амвона и смотрящую на меня, не отрываясь. Она смотрела, но подойти не решалась, и тогда я сам подошёл к ней. Её лицо было мне незнакомо, но глаза – эти серые глаза за стёклами очков – я уже где-то определённо видел.
– Батюшка, вы меня не помните? Я та самая пациентка из кардиоотделения, вы ещё в палату ко мне заходили.
Только тогда я смог её вспомнить. Мы познакомились, звали её Анной.
Она стала приходить в храм, а когда меня перевели на другой приход, одной из первых начала приезжать к нам на службы. Я познакомился с её семьёй, сыном музыкантом и внучкой Машенькой.
Когда-то это была большая дружная семья, но практически вся спилась. Глеб, её сын, всё время старался загрузить себя работой, ездил играть на свадьбах и юбилеях, лишь бы у самого не оставалось времени на водку. Машеньке тогда уже исполнилось 15 — внешне очаровательный подросток с упоением бросился во все тяжкие. Я приходил к ней в палату, когда её вывели из наркотического передоза, и Машенька играла со мной, смеясь и закрывая личико больничным одеялом.
Через восемь лет она неизвестно от кого родит мальчика и умрёт под забором в чужом городе. Я понял, что Анна-то и отозвалась тогда на мою мимолётную ласку потому, что сама уже и не помнила, когда хоть кто-нибудь из окружающих её пожалел. Потому и стала ко мне тянуться, и в храм пришла.
Фото: Кирилл Кузьмин
После рождения внука Глеб начал думать о том, чтобы навсегда уехать из России.
– Как здесь можно жить, ну, ты сам посуди, батюшка? Всюду грязь, пьянство, а люди какие злые. Вечером домой идёшь – так всего боишься: если не наркоманы ограбят, так милиция прибьёт.
Сначала он хотел перебраться в Канаду. Уж каким образом он всё это планировал сделать, не знаю. Потом с Канадой не заладилось, и он надумал ехать в Израиль. Оказалось, что его дед по отцу был украинским евреем. Пришлось больше года списываться с Украиной, посылать запросы на подтверждение национальной принадлежности деда и собирать справки.
По первости, пересекаясь с Глебом, я выслушивал о том, какой мягкий климат в Канаде, какое у канадцев трогательное отношение к окружающей их природе. И вообще нигде, как в Канаде, нет такого количества наших соотечественников, там огромные славянские общины. Я его слушал и радовался:
— Как славно, ну, хоть где-то нашему человеку хорошо живётся.
Потом в его монологах стала проскакивать критика в адрес канадских чиновников, препятствующих Глебу воссоединиться со своими славянскими братьями. Зато порадовал позитив в сторону израильских властей:
– Молодцы евреи, своих не бросают, — радостно сообщал он. А ещё у них там отлично развита медицина, в Израиле прекрасный климат, и, несмотря на кажущуюся жару, лёгкий ветерок с моря никогда не позволяет её ощущать. Война вовсе не чувствуется, словно её и нет. Да и народу там нашего полно, — улыбается Глеб, — так что скучать не придётся.
Уже через несколько месяцев было известно поселение, куда переедет семья Анны, узнал я и о сумме подъёмных, и о том, что пенсия, которая назначена бабушке, – это совершенно немыслимые для нас 800 долларов. Находясь в хорошем настроении, Глеб, добрая душа, и мне, было, предложил переехать в Израиль.
– Я бы с удовольствием, — отвечаю, — но, увы, у меня для тех мест кровь неподходящая. А во-вторых, я же православный священник, и если оставлю Россию, то это никак не будет связано с переездом, а если и случится, так только разве что в случае бегства.
– Глеб, — спрашиваю, — а ты сам в Израиле-то был, посмотрел хотя бы, куда семью везёшь?
– Зачем, — искренне удивляется мой собеседник, — ещё насмотрюсь. Батюшка, поверь, там, наверняка лучше, чем здесь.
Не только Анна с сыном и правнуком решили перебраться в Израиль, многие наши ищут себе пристанище подальше от дома. Вот и из нашего посёлка большая семья во главе с бабушкой Зиной эмигрировала в Австралию. Правда, хоть они туда и уехали, но связи с нами не порывают. Вот дочь с мужем приезжали недавно, а Зина, та вообще, раз в два года на бывшую родину, как штык. Рассказывают, что в Австралии практически всей семьёй пришли в церковь, здесь-то только бабушка молилась, а там, молодцы, всей семьёй уверовали.
Слушая их рассказы, я наконец узнал, где же на самом деле находится рай земной. Господи помилуй, как же там хорошо, как же люди, в принципе, такие же, как и мы, сумели организовать свою жизнь. Народ повально занимается спортом, любит природу, боготворит детей, и друг к другу все относятся словно родные. А тамошние чиновники реально стараются помочь человеку. Вот вам и ссыльные каторжники.
Мне Зинина дочь рассказывала, как однажды, проезжая по федеральной трассе, остановилась в стихийно возникшей пробке. Оказалось, что дорогу в этот момент переходит маленькая птичка наподобие нашей трясогузки. И никто не посмел ей мешать, водители стояли и ждали. А ещё я узнал о том, что мишки коалы, бывает, засыпая, падают с высоченных деревьев прямо на асфальт и разбиваются, и это становится подлинной трагедией для всех австралийцев.
Но самое удивительное, Зине за четвёртую часть от назначенной ей в Австралии пенсии администрация города выделила великолепную двухкомнатную квартиру с видом на океан. И вообще до океана ей всего-то десять минут ходьбы. Я слушал рассказ. И, сравнивая их жизнь с нашим выживанием среди вездесущей грязи и вечной нищеты, думал:
— Господи, как же Ты нас наказал. Хотя, в Африке народу ещё тяжелее живётся, но это, правда, слабое утешение.
Я понимаю Лёху-спецназовца, почему он так радовался, что после долгих мытарств по Европе сумел перебраться в Швейцарию, купить там дом и получить швейцарское гражданство. Лёха в своё время служил в одном из наших самых элитных спецподразделений, ещё Афган захватил. Так что, честно скажу, кто-кто, а уж он-то заслужил право жить по-человечески.
Лёха так радовался новоселью, что не совладал с эмоциями. И вечером того же дня, отметив окончание всех формальностей, немного выпил и разрядил рожок из «калаша» в сторону соседского гаража.
Уже утром к его дому направлялась внушительная делегация соседей во главе с полицейскими и представителем местной администрации. Соседи несли в руках импровизированные плакаты с надписями типа: «Русская мафия, убирайся домой».
Ну, вот что за люди эти швейцарцы? Никакой толерантности. Он что, убил что ли кого? Автомат оформлен, всё чин чинарём, подумаешь, пошумел немного. Так ведь это же от радости. Просто они нас не любят. И Лёху вынудили уехать из Швейцарии.
Хотя, может, это и к лучшему. Ещё непонятно, кто больше потерял: Лёха или его несостоявшиеся соседи? С ним бы им было, по крайней мере, нескучно. И ещё вопрос, смог бы наш человек, тем более, такой как Лёха, жить среди этих сытых швейцарцев?
Вон, рассказывают, работает там один наш общий знакомый, сам он человек верующий. У него юридическая контора в Женеве. Постоянно летает по всему миру, но основное дело у него сосредоточено именно в этой стране. Так вот жалуется:
— Не могу я жить среди этих людей, не могу, душно. Вот вроде всё у них есть, всего вдоволь, жизнь комфортна, живи – радуйся. Всё на благо тела и удовлетворение всё более возрастающих его потребностей. Вдуматься, на Женеву с населением в 170 тысяч человек – восемь публичных домов. И каждый пытается заполучить клиентов, улучшая обслуживание.
Только одного, по словам этого молодого человека, словно бы нет у сегодняшних швейцарцев – души. Хотя, если вдуматься, ну зачем тебе душа, если перед тобой на выбор восемь домов терпимости.
Поэтому и не стал он перевозить туда семью, а сам раз в месяц летит в Россию. И ещё раз в три месяца – на несколько дней на Афон. Там побудет, молитвой надышится и, подобно ловцу жемчуга, захватившему воздуха, ныряет обратно в Женеву.
Лёха, покинув недружественную ему страну, вместе с отцом Виктором, бывшим своим сослуживцем, заехал однажды в Оптину пустынь. Товарищ водил его по монастырским храмам, подводил к мощам, учил прикладываться к иконам, но Лёха как человек неверующий на все попытки друга рассказать ему о Боге в ответ лишь вежливо зевал.
И вот, во время прогулки повстречался им один оптинский монах, человек сложной судьбы, большого роста и такой же физической силы. Вот ему-то Лёху и представили, с сожалением добавив, что он человек неверующий. Батюшка, положив на лысую спецназовскую голову свою огромную ладонь, спросил маленького Лёху:
— А ты чем занимаешься, неверующий человек?
Бывший швейцарский подданный засопел было носом, но отец Виктор пришёл на помощь и быстро сказал:
— Бывший спецназовец, а теперь вот – «крутой».
– Значит, неверующий, да ещё и «крутой», — задумчиво проговорил батюшка, — это плохо. Значит, чадо, страшно тебе будет, когда убивать станут.
Сказал и пошёл по своим делам.
В сердцах Лёха решил немедленно покинуть негостеприимную Оптину и зашагал к своему мерседесу. И уже было отъехал, но что-то заставило его вернуться. Ругаясь разными словами, он нашёл своего друга и признался, что ему страшно, может быть, впервые за всю его жизнь, и остался в монастыре на неделю. Так начался путь человека к Богу.
photosight.ru. Фото: Яков Реймер
Когда Зина в первый раз приехала из Австралии на побывку, то за несколько месяцев объездила множество святых мест, останавливаясь пожить и поработать в монастырях. И отовсюду везла в пакетиках земельку.
Я когда в первый раз её провожал, то увидел содержимое её чемодана. Складывалось такое впечатление, что в путь собирается не обычный турист путешественник, а почвовед-исследователь. Одних только «проб» земли у неё было больше двадцати, а добавьте сюда ещё и масличко от чудотворных икон и мощей, а ещё ладан, веточки растений и крошечные пузырьки с водичкой со святых источников.
Короче говоря, таможенники за голову схватились от такого количества подозрительных предметов, никак не понимая смысл возить в чемоданах вместо бутылок из дьюти-фри обыкновенную землю с одного конца планеты на другой. Пакетики с землёй и бутылочки с маслицем у неё отобрали на анализы и дослали по указанному адресу только через несколько месяцев.
В этом году Зина вновь продолжила свои поездки, но, уезжая, отдала мне целый пакет с маслами и ладаном:
— Снова на таможне замучают, а мимо пройти и не купить не могла, так пускай в храме останутся. И ещё, батюшка, я, наверное, в последний раз уезжаю из России. Съезжу к детям, навещу их и вернусь домой, не могу я на чужбине. Вот и детям предлагаю: «Давайте вернёмся». А те в ответ недоумевают: «Какое вернёмся!? С таким трудом удалось перебраться в Австралию, в этот рай на земле, а ты говоришь, вернёмся!»
Мне тоже чудно было слушать Зину.
— У тебя такая квартира в таком городе, на побережье океана, а ты хочешь вернуться сюда, в нашу неустроенность, неуверенность в завтрашнем дне, в наше беспробудное пьянство и мат. Подумай, дорогая моя, очень хорошо подумай, вам повезло, вы всей семьёй вытянули счастливый билет, не жалеть бы тебе потом.
— Батюшка, — плачет женщина, — когда я вернусь, в общине найдётся для меня работа? Я готова делать всё, что угодно, мыть, стирать, сторожить, только бы здесь, среди вас, на родной земле, в неё же и лечь хочу. И ещё я несколько лет откладывала из пенсии, накопила немного денег и купила кусочек земли в Шамордино возле монастыря. Хочу завещать его моим детям. Они сегодня живут в Австралии, им хорошо – и слава Богу. Но вдруг и им когда-нибудь также нестерпимо захочется вернуться. Пускай знают, что есть у них маленький кусочек родины, дом для души.
Не знаю, наверно, я никогда не смогу её понять. Хотя, может это сродни тому чувству, которое я испытывал в армии? Каждое утро мне на завтрак полагался маленький цилиндрик сливочного масла. Я смотрел на него, и целый год, каждое утро думал:
— А ведь дома я мог позволить себе съесть хоть целую пачку этого самого масла, но не ел. И не ценил саму возможность.
Никогда прежде до ухода в армию мне и в голову не приходило, что я на самом деле счастливый человек. У меня есть дом, у меня есть родители, которые меня любят, у меня есть друзья, любимая девушка. И вдруг меня в одночасье лишили всего. И этот кусочек масла вырастал в моих глазах в огромную ценность даже не тем, что его можно было намазать на хлеб и съесть, а тем, что его вкус становился для меня минутным возвращением домой из реальности, в которой я никому не был нужен и где меня никто не любил.
photosight.ru. Фото: Сергей Самойлов
Ещё вечером мне позвонила Анна и предупредила, что завтра заедет попрощаться. Хочет благословиться перед отъездом в Израиль. На следующий день мы встретились и с полчаса проговорили с ней ни о чём. Можно было бы просто молчать, но молчать неудобно. Нужно говорить и смеяться, а то ненароком ещё и заплачешь.
Я проводил её до калитки и благословил.
— Не забывай молиться о нас на Святой земле. И обязательно причащайся, помни, в причастии мы всегда будем вместе, как бы ни были далеки друг от друга.
Она уходила, а я смотрел ей вслед. Уходил мой старый друг, уходил навсегда. И хотя уже всё чаще и чаще приходится прощаться с теми, кто стал тебе по-настоящему дорог, никак не могу к этому привыкнуть.
Доброй тебе дороги, Анна. И ещё, человека, который когда-нибудь там, на чужбине, пожалеет тебя в минуту страданий и хотя бы раз, но с искренним чувством, погладит тебя по щеке.
В издательстве «Никея» вышла новая книга священника Александра Дьяченко «Преодоление».
Читайте также рассказы из первой книги «Плачущий Ангел»: