Лидия Александровна. Сын

Мы продолжаем публиковать записи директора киевского хосписа доктора Елизаветы Петровны Глинки. Те, кто хочет помочь хоспису — заходите на сайт хосписа

Январский яркий день.Крохотная комната в коммуналке в центре города.

Даже не знала, что такие остались.Длинный коридор с перегоревшими лампочками, заставленный всем — от стиральных машин до пыльных лыж в чехлах.

Лидия Александровна. 68 лет. Живет одна. Родственники есть, но отношений с ними не поддерживает.

— Не хочу им мешать. Всю жизнь я кому — нибудь мешала. Потому что одна.Сложилось так. Я библиотекарь. Почти сорок лет на одном месте.

Она попросилась в хоспис не сразу. Мы встречались с ней раз в две недели, говорили о том, что её волновало — нет не о болезни, о каком — то племяннике Мишке, который должен закончить институт, о ценах на газеты, которые становились все выше, а значит были недоступными для маленькой пенсии. Больше всего говорила о Церкви рядом с её домом, прихожанкой которой она была. Посты и праздники — вечерние службы , Литургии и постоянные молитвы — это и было её жизнью.

Она попросила встретится с ней около храма. Было очень холодно, я выскочила из машины и увидела её, замерзшую,в поношенном пальто с меховой опушкой и платке, повязанном поверх старой шапки. Увидя меня, она замахала руками, на которые были одеты две вязанные варежки разного цвета.

— Идите, идите , Петровна! Давайте я Вам храм покажу снаружи. Замерзли?

Я дрожала от холода, и она сняла с себя варежки.

— Наденьте. Я сама вязала. А потом по одной потеряла — но они теплые.

В храме она преобразилась — стала радостной, смелой, проходя вперед и освобождая место «Поближе к алтарю, чтобы батюшку слышать».

С ней здоровались и спрашивали о здоровье.

— Все Слава Богу. Вот с доктором пришла, — улыбалась она.

Через несколько дней мы перевезли её в хоспис.

Утром она пошла умываться — встала и упала. Сестры прибежали позвать меня.

— Лидия Александровна…

— Петровна, миленькая, слабость такая сильная.Все плывет. Господи… Страшно.

Она ушла за несколько минут.

Очень сильно плакал священник — монах, которому она исповедовалась.»Кроткая она была женщина. Мученица».

В ординаторской у меня остались её варежки — бежевая и зеленая.

Сын

Старика привезли в конце рабочего дня. Из анамнеза удалось установить, что живет один, лечения не получал или получал давно. Опустившийся, с запахом устоявшегося перегара,безразличный к окружающему. Подняв карточку в архиве, узнали, что болен почти пять лет, была операция, в больнице не появлялся с момента операции. Больше не обследовался, не наблюдался, не приходил, на звонки из регистратуры не отвечал.

На следующее утро в хоспис пришел мужчина – спросил, поступал ли к нам больной Н.

Сестры отправили его ко мне в ординаторскую.

— Вчера привезли Н. В какой он палате?

— В шестой. А вы родственник больного?

Мужчина вздохнул, и глядя в пол, ответил:

— Сын.

— Вас проводить к нему?

— Нет. Скажите, что ему нужно принести?

— Может, еду, которую он любит.

— А что он любит?

— Не знаю. Думала, что Вы скажете.

— Он не жил с нами. Тридцать лет назад развелся с матерью.

— Я могу пройти в палату с Вами.

— Нет. Не могу.

— Почему?

— Ненавижу. Я из-за матери пришел. Она просила.

— Он Вас обижал?

— Не помню. Пил. Помню, как мать плакала.

Он приходил каждый день, как по часам, с пяти до семи и сидел в холле хосписа, сцепив руки и глядя в одну точку. Иногда, устав сидеть, подходил к окну и подолгу смотрел на улицу. Справлялся о состоянии Н., приносил фрукты и пеленки и уходил, чтобы вернуться на следующий день и проделать то же самое.

Это продолжалось почти месяц. Изо дня в день с пяти до семи. Когда Н. умер, мы позвонили по указанному им телефону. Было три часа дня. Через полчаса он был в хосписе. Спросил, что нужно делать и куда идти, чтобы похоронить его.

Мы готовили все необходимые бумаги. Я попросила подождать немного, чтобы закончить эпикриз. Он подошел к закрытой двери палаты, где лежало тело Н., — взглянул на меня вопросительно, и получив мой кивок, немного постоял молча и все же вошел туда.