Елена Кучеренко
Отец Евгений — бывший мент. Его в том городке так раньше и называли — Женька-мент. А до этого был он Женькой-хулиганом. Такая у него богатая биография. Из милиции он ушел, по его собственным словам, потому, что «надоело закон нарушать».
— У нас ведь в городе как было… Если со своего участка дань не берешь и наверх начальству не даешь — долго не продержишься. А как я бабушек-торгашек нищих обирать буду? Лучше бы хулиганом остался — все честнее.
Но это давно было… Уже много лет он священник. И очень необычный священник.
Асоциальные типы
Вокруг отца Евгения постоянно роятся какие-то асоциальные типы — наркоманы, бывшие уголовники (а иногда и действующие), бездомные… Местные жители даже иногда посмеиваются, что все клиенты «обезьянника» плавно перетекли за батюшкой в храм. И чем сложнее «клиент», тем ярче его пастырская сущность.
Он их спасает, воцерковляет, помогает, устраивает на работу, дает деньги, кормит-поит. Дома у него постоянно кто-то ночует. Я пыталась жалеть его матушку, но она под стать своему мужу.
Эти асоциальные типы отца Евгения периодически «кидают», деньги пропивают, от работы отлынивают. Потом возвращаются с повинной. А он и рад (странный человек):
— Христос не к здоровым пришел, а к больным. Вот и надо человеку душу вылечить.
И все начинается сначала.
И глядь, через какое-то время бывший уже вор-рецидивист метет у батюшки церковный двор и ведет с прихожанами душеспасительные беседы. А бывшая блудница печет в трапезной пироги. И теперь она — многодетная мать. Не узнать…
Сколько же удивительных историй я от него слышала. К каким невероятным судьбам посчастливилось мне прикоснуться на его приходе. Со сколькими его прихожанами он меня познакомил и мы до сих пор дружим. А все они как на подбор. Больше нигде таких, наверное, и не встретишь.
Иногда мне кажется, что Господь специально ведет к отцу Евгению всех этих людей. Потому что сердце у него чистое и душа открыта. Душа эта чувствует чужую боль. И видит то, что от других сокрыто. В каждом, самом опустившемся человеке видит он Образ Божий и Подобие Его. И идут к нему несчастные, покалеченные жизнью люди, никому не нужные, всеми презираемые. И отогреваются. И становятся настоящими.
Идут и счастливые. Потому что не только пожалеть, но и радость разделить умеет отец Евгений. А это иногда сложнее, чем посочувствовать — стать счастливым, потому что счастлив другой человек.
Мне хотелось отвернуться
Когда-то давно появилась у него в храме Лида. «Лидка-макияж» скоро прозвали ее приходские шутники.
Она была очень странная. Я ее видела всего два или три раза, но она очень запомнилась мне своей непривлекательностью.
Немолодая и как будто бы грубо и впопыхах «слепленная». Все в ней было тяжелым и на вид — случайным.
Маленькие бесцветные глаза совсем не подходили к выпуклому лбу. А маленький нос — к толстым губам и массивному подбородку. Грубые мужские руки. Короткие ноги. Она была очень ярко и безвкусно накрашена. И так же ужасно одета. Громкая и вульгарная. Казалось, она специально привлекает к себе внимание. Даже в храме.
Тогда был какой-то праздник и в трапезной накрыли столы для прихожан и гостей. Сидела с нами и Лидка. Она много и залихватски пила — там были вино и коньяк. И почти не ела. Неприятно кокетничала, пошло шутила и сама себе смеялась.
Многие, и я в том числе, недоуменно на все это смотрели. А отец Евгений как будто не замечал, что не к месту здесь эта странная женщина. У меня в голове именно так и вертелось: «Не к месту!» И хотелось отвернуться.
Батюшка ласково с ней говорил и даже ухаживал — положил что-то в тарелку, спросил, как ей здесь. Улыбался глупым шуткам и старался перевести тему, сгладив неловкость. И даже сделал какой-то комплимент. Меня поразило тогда, что он вел себя с ней, как с дорогой гостьей.
— Кто это? — спросила я отца Евгения.
— Я расскажу…
В роддом под гармошку
Лиду отец Евгений знает давно, со времен своего милицейского прошлого. Она была спекулянткой. «Купи-продай». Тогда это бизнесом еще не называлось. И у нее очень неплохо получалось. И женой Ваньки — завсегдатая «обезьянника». Там ее будущий батюшка и видел, когда она приходила мужа вызволять.
Была Лида хваткой, острой на язык. Красотой и тогда не отличалась, но привлекала к себе разухабистостью, невероятным обаянием, юмором, бьющей через край любовью к жизни. И легкостью, с которой она по этой жизни шагала. Этим она и понравилась Ивану. Да так понравилась, что он на ней женился.
Бандитом он не был, но подраться любил. И выкинуть что-нибудь эдакое. Обладал Иван силой богатырской и, не зная, куда ее применить, то скамейку с корнями во дворе вырвет, то дверь в подъезде в шутку с петель снимет. Ну или кулаками махал. И любил легкость и веселье, как и Лида. И на гармошке играл — заслушаешься.
Жили они хорошо. Не без скандалов, конечно, ну а у кого их не бывает. Были хлебосольными. Дома у них постоянно собирались гости, плясали, пели, расслаблялись. Всем нравилась радостная и ненапряжная атмосфера этого дома. И все говорили, что за таким силачом, как Ванька, Лидка как за каменной стеной.
А потом Лида забеременела. Ждали ребенка тоже легко и радостно, как и жили. И под гармошку провожал Иван жену в роддом. И так же собирался встречать.
Хуже, что выжил
Но Лиду Иван не встретил. Ее никто не встретил.
Что-то пошло не так. Подробностей отец Евгений не рассказывал. Знаю только, что рожала Лида долго и мучительно. Выдавливали ребенка, тянули. Потом долго лежал сын в реанимации на грани жизни и смерти. Но не умер.
— Может, хуже, что выжил, — сказала Лиде старенькая уборщица. — Всю жизнь теперь тебе мучиться с калекой.
Иван мучиться не захотел. Когда Лида с сыном еще были в больнице, узнав обо всем, пил он несколько дней беспробудно и крушил все вокруг.
Так и попал опять в милицию.
— Кричал, что сын у него больной, — рассказывал отец Евгений. Тогда еще Женька-мент. — А я сам молодой был. Не знал, что и сказать… Потом выпустили его…
И пропал Иван из города. И из Лидиной с сыном жизни. Не захотел пускать в свою «легкость бытия» больного ребенка. Даже гармошку не прихватил. Так и осталась она валяться на полу. Впопыхах собирался, как вор. Вот и вся сила богатырская.
Вернулась Лида из роддома домой. Положила Петьку — так сына назвала — в давно еще заботливо купленную кроватку. Осмотрелась. Подошла она к окну — за ним все было, как раньше. Спешили куда-то люди, пели птицы, бегали и смеялись дети. А в кроватке лежал сын, который никогда не сядет, не встанет и не побежит.
Захлопнула Лида окно. И захлопнула свое сердце от этого чужого счастливого мира. Теперь ее мир — эта комната. Где недавно еще было легко. Где пели песни, пили и плясали. А теперь холодом дышали стены и тоннами давил потолок. Ее тюрьма.
Так будет всегда
В первые годы еще было терпимо. Петя просто лежал в своей кроватке и редко плакал. Конечно, с ним было сложнее, чем с обычными детьми. Он часто болел, и они нередко бывали в больнице. Но Лида других детей не знала. Он был худым и невесомым. И она без труда вывозила на улицу коляску и много гуляла с сыном.
Но это физически. А вот душа… Сначала душа ее на что-то надеялась. Лида пыталась заниматься с Петькой, но скоро стало ясно, что все это бессмысленно. Сын будет лежачим. И никогда не скажет ей: «Мама».
Заходили иногда подружки из «прошлой» жизни. А потом перестали. Теперь они друг друга не понимали. Исчезли из Лидиной жизни люди, исчезли праздники и гулянки. Осталось только: покормить, переодеть, дать лекарства, вывезти за улицу, упасть ночью в кровать, вспомнить Ивана и рыдать горячими, ненавидящими слезами. Вспомнить жалкую, слабую улыбку Пети в никуда и опять рыдать. И забыться к утру. Один день как две капли похож на другой. И так будет всегда.
Она даже просто выйти куда-то одна могла очень редко. Когда заходил посидеть с внуком старенький отец, Сергей Семенович. И эти короткие прогулки стали ее отдушиной.
Жить, стиснув зубы.
Шли годы… Отец Лиды совсем состарился, и ему самому нужен был уход. Она взяла его к себе, не могла разрываться на два дома. Теперь у нее на руках было два больных человека.
Петька вырос. Он так же лежал. И так же кормила она его с ложки и меняла памперсы. Только выйти с ним на улицу стало большой проблемой. В их старенькой пятиэтажке не было лифта, а в городке том о пандусах и доступной среде слышали только по телевизору. Инвалидов там видели мало.
Тяжело было и Сергею Семеновичу. Он почти уже не ходил. И не хотел.
Лида, стиснув зубы, тащила их на себе. То одного, то другого. Мозолистыми, мужскими стали ее руки. А ноги, под тяжестью, как будто вросли в землю. Она даже уже не плакала. Стала душа выжженной пустыней. Просто несла она на себе этот крест. Молча, никому не жалуясь. Изо дня в день. Это стало ее обыденностью, ее единственной реальностью. То, от чего сбежал Иван.
Отец жалел ее, как умел. И однажды сделал то, что казалось ему самым лучшим. Решил покончить с собой.
Сам он ей помогать уже давно не мог. Лида вовремя заметила, и Сергея Семеновича увезли в больницу. Он поправится.
Там Лиду и встретил отец Евгений. Он пришел причащать какого-то больного. Узнал он ее не сразу, хотя эта женщина показалась ему смутно знакомой. Вспомнил, только когда она представилась врачам.
— Лида? Лида, это ты? Ты меня не узнаешь? Я — отец Евгений. Ну, Женька-мент. Ты еще за Иваном приходила. Как он?.. Он про ребенка говорил…
Девочка, которая хочет быть красивой
Долго рыдала у него на плече Лида. Впервые за годы она по-настоящему плакала. Этот человек из прошлого всколыхнул в ней все то, о чем она пыталась забыть. Те далекие дни, когда все было легко и радостно, когда не тащила она, а жила и дышала.
Но не только для этого опять привел Господь отца Евгения в ее жизнь. Он привел, чтобы взял этот человек ее за руку и повел в жизнь будущую. Еще здесь, на земле. Я в этом уверена, случайного ведь ничего не бывает. Чтобы задышала опять Лида, чтобы проснулась душа и зажглись глаза.
— Казалось мне тогда, что умерло у нее все внутри, — вспоминал отец Евгений. — Но смотрел я на ее смешной начес, нелепый яркий макияж, который она размазывала по лицу, безвкусную, павлинью одежду и понимал, что так она цепляется за эту жизнь. Она уже забыла, как это — быть женщиной. Но сквозь боль, сквозь ежедневный надрыв подсознательно прорывалось вот это — девочка, которая хочет быть красивой, хочет нравиться. Вопреки всему. Но не умеет.
Тогда я не поняла этого… Какой марафет, если у тебя больной ребенок? Поняла потом, когда у меня родилась Маша с синдромом Дауна.
Меня в этой жизни уже нет
Вначале я очень бурно и болезненно переживала рождение такой дочери. Мне хотелось уйти, убежать, спрятаться от всех. От этой благополучной, счастливой жизни. Жизни других! Которая почему-то не остановилась в немом ужасе, а идет своим чередом. Люди, как и раньше, влюбляются, женятся, обсуждают какую-то ерунду. А меня в этой жизни уже нет…
Сейчас все давно хорошо. Но тогда было так.
А потом мне захотелось дышать. Дышать сквозь ту боль, смеяться сквозь те слезы. Выглядеть так, чтобы на нас смотрели не с жалостью, а с восхищением. Мне хотелось бросить вызов моей беде. Как мне тогда казалось — беде. И хотелось опять стать частью той, «не моей» счастливой жизни.
Это покажется глупым, но таким частым посетителем салонов красоты, как тогда, я не была больше никогда.
А потом я рыдала… Когда однажды в салоне я попросила все сделать побыстрее и объяснила про Машу, а какая-то посетительница, услышав, сказала:
— Если у вас ребенок-инвалид, нужно расставлять приоритеты.
А я просто хотела быть женщиной, вопреки всему…
Вся эта боль давно уже прошла, и сейчас я очень счастливый человек. Иногда мне кажется — самый счастливый.
Но, дорогая моя Лида, как же я тебя сейчас понимаю… И как же я хочу опять тебя встретить.
И вспоминается мне, что тогда, в трапезной, когда все морщились от твоих глупых шуток и вульгарного вида, и я тоже, какая же мольба была в твоих глазах:
— Видите, я еще жива!
И ты пыталась быть веселой. Смеяться и шутить сквозь нечеловеческую боль.
А еще потрясает меня сейчас, каким же бережным был с ней тогда отец Евгений. Человек с огромным и таким чутким сердцем.
Оставь это Господу
Лида начала ходить в храм к отцу Евгению. Наряжалась долго и старательно. И остроумцы прозвали ее Лидка-макияж. Я уже писала. А батюшка оберегал ее от неосторожных слов и едких замечаний. Скоро все успокоились и привыкли.
Он часто причащает на дому Сергея Семеновича и сына. А иногда их, при помощи прихожан-мужчин, привозят на службу. Батюшка организовал помощь от прихода. Теперь у Лиды дома часто бывают женщины и ухаживают за ее больными. Это уже не первый раз, когда церковь та опекает такие семьи.
И ожила Лида.
Ведь человеку так мало надо. Капля любви и внимания. И понимать, что не один он со своей бедой.
А еще на приходе том есть Михаил. Мишка-холостяк. Ему 56 лет, и он никогда не был женат. Когда-то давно, когда служил он в армии, бросила его невеста. И больше он к женскому полу с романтическими намерениями не приближался.
По профессии Михаил — слесарь, и по просьбе отца Евгения он несколько раз приходил к Лиде домой. Что-то подправить, починить. А потом начал приходить и сам.
С Петькой помогает, с Сергеем Семеновичем подружился на почве разговоров о рыбалке.
И рассказывает отец Евгений, что меняется рядом с ним Лида. Хлопочет, пытается угостить, смущается. И из усталых ее глаз проглядывает та самая девочка, которая хочет нравиться. Не всем уже. А только одному.
А Михаил покашливает в кулак и говорит грубовато и деловито:
— Завтра зайду. Раковина вон шатается. Мужика на вас нет…
— Тоже мне хозяин! — с улыбкой хорохорится она.
И видно, что это та самая Лидка — разухабистая и острая на язык.
И хочется мне верить, что к чему-то все это приведет. Что закончится счастливо эта история.
Михаил, конечно, не чета Ивану. Мелкий, щуплый, кажется, что соплей перешибешь. Но ведь не в мышцах мужская сила. Так ведь? А то, что на гармошке не играет… Так это дело наживное.
А отец Евгений, когда я его о Лиде с Михаилом спрашиваю, только улыбается и говорит:
— Оставь это Господу. Он знает, что делает… У Него ошибок не бывает.
Батюшка всегда так говорит.