– Недавно я наткнулась в Фейсбуке на интересную дискуссию: журналисты спорили с лингвистами о том, все ли слова надо изучать. Лингвистов стыдили за то, что они уделяют внимание таким словам, как «псакнуть», например. Как вы считаете, делятся ли слова на плохие и хорошие? Те, которые достойны изучения и которые недостойны?
Ксения Туркова — ведущая рубрики «Мнимый больной»
– Нет, конечно! Как нет для врача врага или своего – он в любом случае будет лечить раненого. И для лингвиста плохих слов нет.
Об этом в свое время очень хорошо и интересно писал Олег Николаевич Трубачев. Он написал заметки о словах «выпендриваться» и «фифа», которые не были отражены в словарях.
Конечно, изучать надо все слова. Но кстати, в глаголе «пскануть» ничего интересного, на мой взгляд, нет.
– А как объяснить обывателю, зачем это нужно?
– Потому что образование таких слов (подобных «псакнуть») – всего лишь речевая деятельность, нормальное функционирование языка.
Надо объяснить, почему это слово производит впечатление, почему один смеется, а другой морщится, услышав глагол «псакнуть», все зависит от отношения к персоне, к которой этот глагол относится. Чтобы вскрыть эти механизмы (порождения таких слов, их воздействия и восприятия), их надо изучить.
– Сейчас много пишут о языке вражды, о словах «ватники», «укропы», «колорады». А их зачем изучать? Или для того, чтобы как-то помочь примирению? То есть назвать, обозначить и тем самым обезвредить.
– Нет, общеизвестность списка матерных слов избавиться от мата не помогает (как и статьи уголовного кодекса от соответствующих преступлений). Так что наступление мира такие слова не ускорят. Но изучать эти «враждебные» слова надо обязательно.
Кстати, язык вражды изучали задолго до того, как появился сам термин «язык вражды». Есть замечательная работа Афанасия Матвеевича Селищева “Язык революционной эпохи”, написанная в 1928 году, а как свежо:
«В особенности резко выражаются по отношению к противникам коммунистической партии и к лицам своей среды, нарушающими партийное единство. Три врага у русских коммунистов: активные представители других социалистических и демократических партий – «соглашатели», Русская эмиграция и дипломатия других Государств. По их адресу направлены самые «крепкие» словечки коммунистических деятелей, словечки, вызванные теми или иными выступлениями противника. Эти слова должны были выразить с особой силой всю непосредственность настроения коммуниста. (…) Революционные деятели по мере своих сил прибегают для выражения эмоций к образной речи. Образы мстителя за угнетенных, образы железа и крови, хищного зверя, гидры, гидры с миллионом щупалец, грандиозного пламени, с вихрем бушующего по всему миру, представляются в речах революционных деятелей».
Как только начинается противостояние, как только общество делится на враждебные группы «свои – чужие», сразу появляются интересные номинации, и, конечно, лингвист должен их исследовать. Чтобы, во-первых, объяснить, почему так называют ту или иную группу. Во-вторых, это нужно для истории – откуда что взялось (сегодня ведь вряд ли кто помнит и понимает, почему доморощенных политиков иронически называют пикейными жилетами).
Нужны ли такие хлесткие слова? – С одной стороны, нужно выпустить пар, с другой – эмоции остановить трудно даже тогда, когда наконец-то появляются аргументы. Так что изучать эти названия (номинации) необходимо, чтобы, как писал Селищев, «осветить различные стороны языковых переживаний».
А вот успокоить души эти слова вряд ли помогут, как и не помогут решению конфликта. Эти слова – сигналы конфликта, явного или скрытого, причины появления таких слов, анализ причин – забота политиков.
Так что восстановлению мира слова такие помочь, к сожалению, не могут. Представьте, что с завтрашнего дня мы все называем друг друга хорошими словами. И что? Дело-то не в словах, дело в плохих людях.
Если язык все происходящее хорошо отражает (а русский язык, как видим, отражает очень искусно, тонко), значит, язык этот мощный, его за эти якобы плохие слова ругать не надо, его надо хвалить. Представляете, какой это универсальный инструмент, раз он может всё отразить?
– Кстати, о богатстве языка. Депутаты Госдумы на днях предложили составить словарь эталонной брани. Чтобы знать, как не надо ругаться. Это поможет?
– У депутатов вообще большие проблемы с лексикографической грамотностью. Надо им просто посоветовать прочитать все имеющиеся словари брани. Они не знают, видимо, что такие словари есть. Я бы назвала среди них «Словарь русской брани» Валерия Мокиенко. И многие другие источники.
Я не понимаю, зачем депутатам такой словарь. Они думают, что, зная весь список, можно будет одним махом семерых убивахом, запретить разом? Так слова каждый день рождаются, речевая деятельность говорящих, как и физиологическая, не прекращается в течение всего дня, иногда лишь затихая ночью.
Нельзя запретить слова. Это глупо и неконструктивно, государству надо создать такие условия гражданам, когда у них не будет повода пользоваться такими «плохими языковыми ресурсами». Эта задача представляется мне и исполнимой, и вполне депутатской.
– Может быть, они просто не отличают нецензурную лексику от просто грубой и хотят запретить и то, и другое?
– Тут я не могу согласиться. Прекрасно они всё понимают! Последний забулдыга эти слова различает. Так что пусть книжки читают (и фамилию Ожегов с правильным ударением произносят, а также различают слова языковОй и языкОвый, когда говорят о языковой политике и русском языке), это полезно всегда, а в Год литературы еще и обязательно для государственных мужей.
– Депутаты вообще часто выступают с разными языковыми инициативами. С вашей точки зрения, хоть одна из них полезна? Толк есть от их активности?
– Для лингвистики от них нет никакой пользы. Пользы было бы больше, если бы государство выделяло больше денег на издание хороших словарей. Например, «Большой академический словарь русского языка», 23 тома которого подготовлены в Институте лингвистических исследований РАН и изданы, этот словарь должен быть доступен и в электронном виде. Вот это было бы полезнее!
Зачем бороться за чистоту русского языка? Бороться надо с врагами. Когда я слышу слова о борьбе за чистоту языка, у меня с этим только одна ассоциация – зачистка. Не надо ни с чем в языке бороться, надо язык беречь и любить.
– Хорошо, а как его любить чиновникам? Чего лингвисты от них ждут в этой области?
– Ну, например, сейчас серьезные проблемы с тем, что не хватает хороших, проверенных лексикографических источников. Происходит настоящий издательский беспредел, когда любой может издать словарь и написать, что он самый нужный и самый академический. Носитель языка не знает, какому словарю верить. А ведь пользователь должен понимать, почему, если это, например, орфография, то обращаться надо, во-первых, к словарю под редакцией Владимира Владимировича Лопатина.
Хаотические движения в словарном деле не позволяют пользователю обратиться к нужному словарю. И кто, например, знает о «Кратком словаре трудностей русского языка» Натальи Александровны Еськовой, в котором все трудные формы раскрыты, их не надо восстанавливать, это первый помощник для желающих правильно ударять слова.
Словарь этот уникален и по отбору материала, и по способу его представления. Такой словарь воспитывает грамотного пользователя. И почему его нет на каждой парте и на столе каждого госслужащего?
– А в чем причина этих хаотических движений?
– Рынок. Раньше были только государственные издательства. Конечно, надо госполитику в области лексикографии как-то наладить. Но не запретами, конечно. Пусть выходят разные словари, Ожегов говорил, что плохие словари тоже должны издаваться, чтобы знать, как не надо делать.
– Но ведь это не означает, что госмонополия – это лучше?
– Конечно, нет, ее не должно быть. Но нужны какие-то ориентиры. Ведь пытались некоторое время назад создать комиссию, которая рекомендовала бы словари к использованию. И там опять все вышло шиворот-навыворот.
– Мы уже говорили о том, что делают чиновники. А что делают для языка сами лингвисты? Как объяснить это обычному человеку? Многие ведь думают, что лингвист только вредит языку и нормы туда-сюда переставляет.
– Нет, лингвист не вредит и нормы не переставляет. Нормальный лингвист объясняет, почему «звонИт» – это пока еще все-таки норма и почему через какое-то время, вероятно, нормой быть перестанет. Настоящий лингвист занимается именно этим, если говорить о норме.
Но есть лингвисты, которые изучают прошлое языка, изучают рукописные источники, чтобы они нам всем были доступны. Чтобы понять, как формировался лексический состав, как нормы менялись, почему у нас было столько времен в древнерусском языке, а сейчас только три. Что произошло, как, почему, по каким причинам? Любое изучение истории языка – это изучение истории народа, истории страны.
Я уже не говорю о том, что есть лингвисты, труд которых неоценим – это составители грамматик и словарей (многотомных академических, малых академических, однотомников – это каторжный труд, труд подвижников). Так что лингвист – это архивариус языка, полезный обществу человек.
– А прокормить лингвистика может?
– Конечно, может, это зависит от профессионального уровня человека, от востребованности. Хороший токарь, хорошая уборщица тоже могут себя прокормить.
Если вы говорите о зарплатах в этой сфере, так ученые никогда много не получали. Если человек ученый, он работает не за деньги, он просто не может не исследовать что-то, не изучать. И сейчас есть замечательные молодые ученые, смотришь на них и понимаешь, что через 10–15 лет это будут люди, на которых будет держаться русистика. Преподаватель русского как иностранного — это тоже популярная специальность.
– Кроме того, это интересно и позволяет взглянуть на язык со стороны.
– Ну как сказать, я, например, не люблю преподавать русский как иностранный. Но кому что нравится. И конечно, когда приходят люди, которые ни слова не знают по-русски, а через полгода они с тобой разговаривают, это как волшебство, которое ты сам творишь, твое персональное чудо.
– Продолжая разговор о том, что делают лингвисты. Я знаю, что вы сейчас, в преддверии 70-летия Победы, изучаете интересный речевой жанр – тексты наградных листов.
– Да, это очень интересно! Мне кажется, этим сейчас можно заняться всем – кто любит лингвистику, кто не любит лингвистику – всем, кто хочет изучать историю своей страны, но не пафосно, а тихо, читая потрясающие документы Великой Отечественной войны.
Эти документы можно найти на сайте “Подвиг народа”. Там можно найти и наградные листы своих родственников, и известных людей. Есть ведь писатели, которых мы знаем, поэты.
Набрать их фамилию и посмотреть, за что они были награждены и как был описан их подвиг канцелярским слогом – иногда этот слог поэтичен, иногда эпичен, а иногда в нем такая боль, но картинка подвига, как живая, в любом наградном листке. Эти тексты надо изучать.
Посмотрите, как воевал Давид Самойлов (конечно, надо помнить, что Самойлов – это псевдоним), как воевал известный лингвист Михаил Панов, как воевал Виктор Астафьев, автор книги «Прокляты и убиты» (со всей убийственной, но так необходимой окопной правдой).
И еще меня интересуют надписи, которые пишут на обелисках и на могилах тех, кого сейчас поднимают поисковики во время «Вахт памяти». Что пишет человек своему родственнику, чей медальон был найден? Вот что бы вы написали? Я сама на этот вопрос не знаю ответа.
Я нашла место, где погиб дед, где лежит весь его полк, где памятник его 26 стрелковой дивизии, но я не знаю, что написать на памятной табличке. «Мы тебя нашли»? Ведь для меня и моей семьи важно, что место его гибели мы искали и оно найдено, что он не «без вести пропал», как мы думали многие годы…
Кстати, почему всегда пишут «вечная слава», а не «вечная память», вы не задумывались? Есть версия, что Сталину когда-то показалось, что «вечная память» отдает чем-то церковным. И стали писать «вечная слава». Хотя ведь слава без памяти не бывает.
Когда будете на солдатских могилах, читайте надписи обязательно – бойцы (безвозвратные потери, говоря официальным языком) всё слышат.
Вот что мне категорически не нравится, так это некоторые аббревиатуры. Одну из них я считаю просто варварской. Это аббревиатура ВОВ. Я считаю, что за это надо штрафовать и наказывать. Великая Отечественная война заслужила того, чтобы ее не сокращать, а называть полностью.
Не надо писать эту аббревиатуру ни в плашках на телевидении, ни в бегущей строке, ни в указах. ВОВ – это дурно, это неуважение к тем, кто не вернулся и к тем, кто прошел, пережил войну.
– Как бы вы успокоили тех, кто считает, что язык умирает, нормы расшатываются, речь становится ужасной и вообще все катится в тартарары?
– Ой, надо просто Пушкина почитать и успокоиться! Я рекомендую «Евгения Онегина». Или послушать его в исполнении Иннокентия Смоктуновского. Пока мы понимаем Пушкина, всё с русским языком нормально.
– Те, кто путает -ться и -тся, попадут в лингвистический ад?
– Нет, конечно. Лингвистического ада не существует. Есть наша несдержанность, ад – это мы, проблема в головах, а не в языке. Любить надо в себе любимом языковую личность, взращивать ее и лелеять.
26 марта лингвокриминалист Юлия Сафонова примет участие в работе круглого стола «Как освещать в СМИ проблему самоубийств онкологических больных», организованного порталом «Правмир» и «Фондом помощи хосписам «Вера».
Читайте также:
- Граммар-наци живут, процветают и размножаются
- «Наивным носителям языка кажется, что лингвисты правила выдумывают»
- Евгений Водолазкин: «Когда я говорю «Сударь!», на меня смотрят как на сумасшедшего»
- Елена Шмелева: Русский язык надо защитить от тех, кто пишет законы безграмотно
- Владимир Елистратов: «В голове у нации должен быть общий цитатник»
- Флоренция Агеенко — филолог и преподаватель лучших дикторов — о русском языке и лихорадке Эбола
- «Мяско» и «фотка» — мещанские, «крутой» и «наезжать» — тюремные жаргонизмы — интервью с Леонидом Крысиным