Телевизор в нашем доме появился только в конце шестидесятых, но я не помню, как он назывался, и что мы тогда смотрели. Зато помню, как мы с мамой слушали музыку. По тем временам у нас был очень приличный проигрыватель «Латвия». Правда, я ещё застал и патефоны, но мы уже могли позволить себе радиолу. Мама во времена моего детства постоянно что-то кому-то шила. Прежде чем засесть за машинку, она включала радиолу. Потом вынимала из бумажного пакета большую виниловую пластинку с дырочкой посередине. Поднимала деревянную крышку и устанавливала её на проигрывающее устройство. Диск начинал вращаться, а мама такой специальной мягкой тряпочкой собирала с пластинки пылинки, все до одной, и только потом опускала иголку на самый её краешек.
Мама любила музыку Верди, и я тоже её полюбил. А ещё мы слушали оперетту. И очень часто в нашем доме звучал голос знаменитой Татьяны Шмыги. Я знал, что она служит где-то в Московском театре и всегда думал, что когда-нибудь обязательно поеду в Москву и вживую услышу этот замечательный голос.
Взрослея, я стал увлекаться Высоцким. Сперва слушал его песни через стенку. Мой сосед, счастливый обладатель редкого по тем временам магнитофона, часто и на всю громкость запускал Владимира Семёновича, справедливо полагая, что не только ему хочется послушать знаменитого барда.
Со временем и у меня появился свой магнитофон «Комета». Недешёвая, скажу вам, вещичка. Четыре моих стипендии, или месячная зарплата моей старшей сестры. Но копили и покупали. И на концерте Высоцкого мне, конечно, хотелось побывать, но не успел.
А вот одному моему знакомому повезло. Ехал он в поезде, и вдруг к нему в купе заходит сам Высоцкий. Представляете? Понял, что ошибся, извинился, и хотел уже было уходить, а знакомый не растерялся и подсунул ему то, что первым попалось под руку и попросил оставить автограф. А попалась зачётка, поэтому Владимир Семёнович и написал: «Отличных оценок и зачётов», и подписался «Высоцкий».
Заканчивая учёбу, знакомый сдал в деканат свою зачётную книжку вместе с драгоценным автографом. Я слушал его и думал, эх, мне бы такую запись, я бы не посмотрел, что зачётка.
После службы в армии я не вернулся к себе в Беларусь, а задержался в России. Думал, что ненадолго, а оказалось навсегда. Почему остался? Потому что была весна, а любовь посещает нас чаще всего именно в это время.
Наш профсоюз решил проявить заботу о коллективе, а параллельно ещё и поставить галочку в графе, где у него значилось «культурно-массовое воспитание». Завод выделил автобус, и тот повёз нас в Москву, в знаменитый театр оперетты.
Я ехал и думал: вот мы сейчас приедем, и перед нами на сцену выйдет Татьяна Шмыга. И исполнится моя детская мечта увидеть знаменитую певицу. Правда, смущало, что спектакль, на который мы собирались, начинался в двенадцать часов утра. А в такое время примы обычно не выступают. Да и билеты стоили подозрительно дёшево.
Места нашему коллективу достались неплохие, но то, что я слышал со сцены, совершенно не соответствовало тому, что я привык слышать в детстве. Я почувствовал, что не могу оставаться в зале. Необходимо было встать и немедленно уйти.
Уйти, но куда? То есть, как куда?! Да, конечно же, к Владимиру Семёновичу на Ваганьковское кладбище. Только блуждая в одиночку, даже по такому огромному мегаполису, как Москва, ты всё равно остаёшься один. Почему-то в тот день мне нужен был собеседник.
Тогда, обернувшись, там на следующем ряду сидели молодые девчонки из соседней лаборатории, я предложил составить мне компанию.
— Куда? На кладбище?! Ты в своём уме? Нет, мы лучше походим по магазинам.
И только она отозвалась.
— Девчонки, на Ваганьковском похоронен Высоцкий. Когда ещё удастся там побывать?
Мы целый день гуляли с ней по Москве, а когда наконец подошли к памятнику Владимиру Семёновичу, она вдруг запела. Негромко, вполголоса, но очень трогательно. Оказывается его песни могут пробираться в самую душу и долго в ней ещё оставаться, даже если их не хрипеть, а петь тихим женским голосом. Тем более, если это песни о любви. А я смотрел на мою спутницу и не мог отвести глаз. Так я остался в России.
Этим летом мы вновь отправились в Беларусь. Я рано утром выехал машиной из Москвы в аэропорт города Минска, где в обед встречал матушку с дочкой и двумя нашими малышками. Нам ещё с полдня предстояло добираться до Гродно.
Поездки с детьми имеют свои особенности. Малыши устают неподвижно сидеть в своих детских креслах, и мы вынуждены периодически останавливаться и гулять. На этот раз местом такой прогулки был выбран старинный город Новогрудок. Когда-то очень давно здесь находилась столица Литовского королевства. И именно здесь — могила первого и одновременно последнего Литовского короля.
Князь Миндовг принял католичество, и тогдашний папа в благодарность прислал ему королевскую корону. Но через семь лет тот объявил, что возвращается в язычество, и, сняв с себя корону, вновь принялся воевать с Тевтонским орденом. Бывший союзник великого князя Александра Невского, Миндовг был убит своим окружением и погребён в соответствии с языческим обрядом.
— Вон, видите, справа, это гора Миндовга! – Матушка, вооружившись книжкой о Новогрудке, выступает в качестве нашего гида.
Мы подъезжаем к древнему городищу и, бросив машину, взбираемся посмотреть на остатки старинной крепости. Удивительно, как могли сохраниться эти камни? За столько-то лет, после всех этих войн. Вокруг, насколько хватает глаз, открывается потрясающе красивая панорама. Умели наши предки выбирать места для своих городов.
Здесь же, рядом с древним городищем, стоит памятник поэту Адаму Мицкевичу, которого все, и белорусы, и поляки, и литовцы считают своим. Родился он недалеко от этих мест, и учился здесь же, в Новогрудке.
Ещё в двадцатые годы прошлого века почитателями великого поэта был насыпан курган в его честь, на вершину которого извивается серпантином дорожка. Я разговорился с одной местной жительницей, и не стал забираться наверх, а мои девчонки побежали.
— Что ещё можно у нас посмотреть? А памятник Высоцкому вы не видели?
— Высоцкому?! В Новогрудке?
— Да, он приезжал к нам в 1969 году, когда здесь снимался фильм «Сыновья уходят в бой». Владимир Семёнович писал музыку для этого фильма. И Марина Влади к нему сюда приезжала.
— Влади?! Из Франции в такую глушь?
— Так, Новогрудок ей не чужой. Её отец из наших мест. Она приезжала сюда в августе и вместе с мужем они жили здесь недалеко, в деревне Литовка. В доме было слишком мало места, и ночевать им приходилось в сарае на сеновале. Они стелили себе прямо на сено. Ложились и засыпали под шорохи кур и хрюканье поросёнка.
Сама деревня стоит на берегу озера. С одной стороны дома, а с другой – лес и холмы. Вот эта его песня «Здесь лапы у елей дрожат на весу…», так это про тот самый лес. Вообще, ему здесь очень хорошо писалось. Марина вспоминает, что в одну из ночей Высоцкий никак не мог заснуть, рифмы рождались у него одна за другою. И, вообще, большинство тем его военного цикла зародилось здесь, в этом сеновале на берегу озера Литовки.
— Как интересно! Откуда вы всё это знаете?
— Когда-то я водила группы туристов по Новогрудку.
Наверно я бы ещё долго расспрашивал мою собеседницу, если бы не крик, донёсшийся с высоты кургана поэта Мицкевича:
— Курочки-и-и-и!
А ещё через секунду я увидел мою Лизавету, спешно спускающуюся вниз по лестнице, за ней бегущую матушку, и в довершение дочку с Полинкой на руках. Наша младшая сохраняла молчание, однако её указательный пальчик, словно указующий перст полководца, был направлен в сторону десятка кур, мирно пасущихся недалеко от кургана.
Пока дети гонялись за курочками, а мы пытались поспеть за ними, женщина ушла.
Наконец девчонок поймали, и матушка подошла ко мне:
— И что тебе удалось узнать?
— Представляешь, в своё время в Новогрудок приезжали Высоцкий и Марина Влади.
И ещё, оказывается, Марина была на полголовы выше мужа. Он такой приходит в деревню к хозяйке и просится на постой. Говорит:
— Я Высоцкий.
Хозяйка:
— Да ладно, Высоцкий тот, вон какой, высокий. А ты – пастушок какой-то, метр с кепкой.
— А я и есть «пастушок», — смеётся Владимир Семёнович. – Хотите, паспорт покажу?
После поездки сюда, в Новогрудок, он написал твою любимую «Лирическую».
Матушка с удивлением слушает меня, а потом вновь, как и много лет назад, запела про «дворец, где играют свирели». А я смотрел на неё и, как тогда, не мог наглядеться.
Гродно встретил нас тёплой солнечной погодой. Дожди начались спустя несколько дней, а пока мы гуляли и наслаждались летом. И ещё я наслаждался общением с детьми. Полинка — та ещё маленькая, деда побаивается, особенно седой дедовой бороды, а Елисавета — наоборот, льнёт ко мне и постоянно делится впечатлениями. Отправляясь на прогулку, я сажаю Лису к себе на плечи, а ей нравится смотреть на мир с высоты взрослого человека.
Нередко она пытается что-нибудь напевать, но у неё не очень получается, и тогда я прихожу ей на помощь и пою сам.
— Чунга – чанга, весело живёт!
Лиса подхватывает:
— Тиньга – тиньга! Потом командует:
— Дедушка, не пой! Это моя песенка, — и снова: — тиньга – тиньга!
— А можно, я иногда буду тебе подпевать?
— Нет, дедушка! Нельзя. Это моя песенка!
Полинка ещё ничего не поёт, зато очень любит слушать. Музыка её очаровывает, где бы она ни была, заслушав звуки, прибежит и, в зависимости от мелодии, может просто стоять, или пустится в пляс. Не знаю почему, но в её головке прочно засела одна единственная музыкальная фраза. Когда кто-нибудь из родителей начинает напевать слова одной известной американской песенки, Полинка радостно улыбается и, никогда не ошибаясь, в нужном месте заканчивает:
— Ия — ия – ё!
В один из дней отпуска мы отправились на представление в цирк шапито. Хотя сомнения были. Накануне бабушка читает Лисе сказку про собачек Тузика и Шарика. А дитя потом вспоминает клички животных и называет их уже по-своему, как понимает: «Тазиком» и «Кружочком». Что уж говорить о полуторагодовалой Полинке? Что они поймут? И всё-таки, мы рискнули.
Когда на арену выходили дрессированные кошки и обезьянки, бегали по кругу и вытворяли всякие забавные штуки, Лисе всё это очень нравилось, она смеялась и хлопала в ладоши. Потом дрессировщик-мужчина стал выводить мишек, и те показывали такие номера, что я бы, например, точно такого не повторил. Медведи кружились на трапеции, ходили на передних лапах, ездили на мотоцикле. Когда у животного номер получался, дрессировщик давал ему кусочек сахара, а при неудачах бил хлыстом. Когда мишек били, Лиза начинала плакать.
Первый раз в моём детстве меня водили в цирк ещё в начале шестидесятых, когда мы жили в Монголии, потом я побывал в знаменитом цирке на проспекте Вернадского. Почему-то после этого у меня не возникало никакого желания дрессировать дворовую Жучку или повторять что-то подобное, лазая по канату. В детстве я читал множество историй о том, как после циркового представления, мои сверстники заболевали цирком, а во мне ничего такого не наблюдалось.
Наоборот, я начинал всех жалеть, и зверей и людей. Вот у этого жонглёра никак не выходит номер с дополнительным шариком, он вновь и вновь его повторяет, а он всё равно не получается, и мне его жалко. Я громко хлопаю в ладоши не потому, что мне нравится его выступления, а из жалости. Точно так же, как я аплодирую какому-нибудь музыканту, выступающему в полупустом зале, не потому, что восхищаюсь его игрой, а потому, что он приехал к нам в посёлок поделиться тем, что умеет, а на его представление почти никто не пришёл.
И ещё запомнилось, возвращаемся после циркового представления в дом, где мы снимали квартиру, заходим в подъезд и вызываем лифт. В это время с улицы в подъезд заходит женщина, с нею на поводке три маленькие умилительные собачки. Дети смеются и наблюдают за мопсами. Открывается кабина лифта, и тётенька резко, отстранив в сторону детей, проводит собачек в лифт. Двери закрываются, и кабина с собаками и с собачницей уплывает вверх.
Вроде мелочь, ну подумаешь, через пять минут мы уже были дома. Но эта картинка, когда женщина, опекая собак, отталкивает от лифта двух грудничков, всё никак не выходит у меня из головы.
Порой люди говорят, что хотели бы освятить своё жилище, и сетуют, что в их доме живёт собака.
— Ведь, правда же, батюшка, если в доме живёт собака, то его уже и освящать нельзя?
Этот вопрос меня неизменно ставит в тупик, а почему нельзя? Чем же собаки так сильно провинились? А что же тогда кошки, морские свинки и хомяки? Сейчас, после той сцены у лифта начинаю задумываться, может проблема вовсе и не в собаках?
Мы гуляем по старому городу. Война обошла его стороной, и все эти узкие улочки из старинных двухэтажных домов сохранились практически без изменений. В центре старого города автомобильное движение запрещено. Прогуливающиеся люди рассматривают выставленные на продажу картины с видами Гродно, здесь же и лавочки с поделками ремесленников. В одной из таких лавочек мы купили нашим девицам по подарку. Лисе – глиняную дудочку с тремя отверстиями и с изображением петушка, а Полинке – глиняный свисток в форме пчёлки.
Лиса сидит у деда на плечах, рассматривает окружающих и периодически свистит в свою трубу. Мы подходим к старому универмагу, рядом с ним множество магазинчиков и небольших кафе. Самое бойкое место, и здесь же возле высокого гранитного парапета, что идёт вдоль цветника, на маленьком стульчике сидит человек. Рядом с ним на камнях брусчатки лежат костыли, в его руках саксофон. Инструмент сверкает под солнцем, а музыкант негромко играет что-то из репертуара Дассена.
Я поравнялся с музыкантом и бросаю денежку в открытый футляр от саксофона. Лиса требует, чтобы её спустили на землю. Я сажусь на тёплый парапет, а моя малышка внимательно рассматривает саксофониста и его трубу. Потом подходит к музыканту, становится рядом и тоже дует, но только в свою глиняную трубочку.
Люди, что проходят мимо, с удивлением рассматривают этот необычный дуэт, потом улыбаются и охотно опускают мелочь в футляр. Музыкант перехватывает мой взгляд и восхищённо кивает на Лису, мол, молодец девчонка, такая не пропадёт. Я смеюсь.
Неожиданно у меня над ухом раздаётся:
— Твоя?
Рядом на парапете сидит человек примерно одних со мной лет. От него немного попахивает, наверно после кружки пива.
— Да, моя старшая внучка.
— Ого! Даже старшая?! А не рановато? Я, было, подумал, что это твоя дочь. Тебе сколько, пятьдесят пять?
— Почти. Пятьдесят три.
— О! Да мы с тобой одногодки! У тебя уже внучки. А у нас нет детей.
И он стал рассказывать о своей жизни, и о жене. Она у него опытный врач. Теперь вот заключила контракт и уезжает в Анголу. Там зарплата аж три тысячи евро. И он не понимает, почему в нищей Африке врачам за работу платят такие большие деньги, а у нас им перепадают какие-то гроши. Ведь и там, и там люди болеют одинаково. И ещё он не знает, что ему-то теперь делать, ведь это она заключила контракт, а его в Анголу никто не зовёт. И как быть? Может, она его больше не любит, а контракт просто предлог уехать?
Говорит, говорит, а потом точно очнулся и недоумевает:
— А чего это я тебе всё рассказываю? Ведь я же тебя совсем не знаю.
— Да ты не переживай, просто у меня работа такая. Мне все всё рассказывают, а я всех слушаю.
— Это что же за работа такая, всех слушать?
— Я православный священник.
— Иди ты!
— Серьёзно.
— Тогда скажи мне, батюшка, что значит венчаться? Мне жена говорит, давай перед моим отъездом повенчаемся. Я понимаю, если бы мы были молодыми, а в таком-то возрасте зачем? Детей-то всё равно уже не будет.
— Дело не только в детях. Понимаешь, она о вечности думает. Хочет, чтобы и здесь, и там вы всегда были вместе. Она сейчас сама поедет, а потом и тебе вызов сделает. Не сомневайся. Ты по профессии строитель? Вот и отлично, будешь в Анголе дома строить. В Африке тоже ведь люди живут.
В этот момент меня окликнула матушка, мои девчонки засобирались идти дальше. Я повернулся к собеседнику.
— Давай я тебя благословлю. И главное, ты ничего себе не придумывай. Раз хочет венчаться, значит любит.
Мы отправились дальше, а я шёл и представлял себе по памяти карту Африки, и где там на ней Ангола. Да, не близкий свет. И вообще, это подвиг — отправляться так далеко и надолго из славного города Гродно. Конечно, если любишь, и человек тебе по-настоящему дорог, какие могут быть расстояния? Я тоже как-то спрашиваю матушку:
— А вот если меня вдруг возьмут и арестуют и упекут на долгий срок в тюрьму. Ты станешь меня ждать?
Матушка, оторвавшись от вязания, смотрит на меня и спрашивает:
— А за что тебя арестовывать? За веру сейчас не преследуют.
— Я не знаю. Ну, за что-нибудь, вон, в ларёк какой-нибудь пойду, залезу!
Матушка улыбается:
— Вот смеху-то будет, батюшка ларёк ограбил! Ты в зеркало на себя посмотри, седой уже, а серьёзности никакой.
Нет, конечно, ни в какой ларёк я не полезу, даже если будет нужно. Просто очень хочется, чтобы тебя любили, и чтобы хоть кто-нибудь согласился отправиться за тобой в ту же самую Сибирь. Хотя бы родная жена.
— А в Сибирь ты бы за мною поехала?
— А ты бы за мной поехал?
Да, Ангола, пожалуй, подальше будет.
В последние дни нашего пребывания в Беларуси погода стала портиться, похолодало и начались кратковременные дожди. Каждый день мы навещали прадедушку с прабабушкой. Минут сорок с криками прыгали и скакали у них по диванам, а потом уходили гулять. В один из таких дней мы отправились за город. Рядом с Гродно, недалеко от границы с Польшей, на пространстве бывших неудобий за несколько лет построили удивительно уютное место для отдыха туристов и горожан.
В перерывах между дождями мы катали Лизавету на лошадке, а маленькую Полинку — на качелях. Потом малыши вместе с мамой и бабушкой ездили на дилижансе, запряжённом парой гнедых лошадей. И пока им показывали многочисленных животных, пасущихся на территориях, закрытых для самостоятельного посещения, я принялся рассматривать большие резные фигуры из дерева.
Они здесь всюду — и вдоль дорожек, и рядом с вольерами с живностью, а на игровых площадках, короче везде. Мастерская резчиков располагается здесь же, и кому интересно может понаблюдать за их работой. Я каждый год приезжаю на это место, и каждый раз вижу новые скульптуры.
Вернувшись с конной прогулки, мои девчонки отыскали меня возле вертепа. Его я видел в первый раз. Здесь на Западе существует традиция устанавливать в храмах на Рождество такие вертепы. Порой они непривычно большие с фигурами в полный человеческий рост. Вот и здесь деревянные пастухи и волхвы с дарами в руках окружают Иосифа с Пресвятой Богородицей, а те стоят и с умилением всматриваются в колыбель с фигуркой младенца. Здесь же верблюды и волы с рогами, и овечки, и ослик. И всё это на самом деле напоминает пещеру, предназначенную для животных.
Дети немедленно оседлали кто овечку, кто ослика, а потом бегали и пересаживались на других животных. Наигравшись, Елисавета спросила:
— Бабушка, а это кто? – И показала на пастухов с волхвами.
— Ну как же, я тебе рассказывала. Вот посмотри.
Бабушка с внучкой ходят от скульптуры к скульптуре, и бабушка вновь рассказывает о той далёкой ночи в Вифлееме, где во всём городе, наполненном множеством людей, не нашлось места родиться Сыну Человеческому. И здесь, среди животных, Он появился на свет.
Лиса, внимательно слушая, начинает подходить к каждой из вырезанных скульптур, обнимает их, гладит.
— Лизонька, что ты делаешь? Зачем ты их обнимаешь?
— Бабушка, ведь я же их знаю, это всё мои друзья!
Внезапно налетела очередная туча, и на землю хлынул поток дождя. Мы забрались внутрь вертепа и стояли среди пастухов и волхвов.
— Как интересно, — сказала матушка, — вертеп и нас приютил.
Вокруг бушевала непогода, а нам было уютно и тепло. В полумраке пещеры перестаёшь различать, кто с тобой рядом, и кажется, будто деревянные фигуры вовсе и не деревянные, а живые. Ты стоишь и вместе со всеми смотришь на младенца Христа.
В последний день перед отъездом мы решили снова пройтись по улочкам старого Гродно, перекусить в маленьком ресторанчике, расположенном в бывшем подвале дома, построенного ещё в восемнадцатом веке.
Когда приезжаешь из деревни в большой город и окунаешься в постоянно спешащую толпу на улицах или метро, то такое множество людей пугает. Хочется поскорее сделать свои дела и вернуться домой. В Гродно у меня такого ощущения никогда не возникает. Наверно потому, что его жители мне не чужие, и я не воспринимаю их толпой. Различаешь лица, улыбки и глаза. И всегда подспудно надеешься увидеть тех, кого когда-то знал. Где вы, друзья моей юности?
Входим в большой универсальный магазин. Полинка спит, мы везём её в коляске, Лиса у меня на плечах. Покупателей немного, мимо проходит женщина, я мельком смотрю ей вслед, и почему-то не могу оторвать взгляда. Неужели Иринка? Да, ну, не может такого быть. Не видеться с человеком больше тридцати лет и узнать его со спины, вот так мимолётно глянув?
— Матушка, погоди, возможно я ошибаюсь, но, по-моему, это моя одноклассница.
Женщина поворачивается, никаких сомнений — Ира Селина, человек из моего детства. Нам было по восемь лет, когда мы пришли с ней в один класс. Даже помню, как наши мамы привели нас в школу в один и тот же день. В детстве у Ирочки была яркая кукольная внешность, и она очень нравилась мальчикам. Не скрою, мне тоже. Только тогда у меня не было никаких шансов обратить на себя её внимание, я был много ниже её ростом. И мне оставалось только смиряться.
Время шло, и вот уже я стал выше Ирочки на целых полголовы, но и она перестала быть куклой Мальвиной. Училась она хорошо и окончила школу с золотой медалью. После школы мы разъехались кто куда, и больше мы с ней никогда не виделись. Знаю, что она вышла замуж за нашего товарища Сергея и родила девочку. Слышал, будто муж её пристрастился к выпивке, и жалел Иринку.
И вот она, с заметными морщинками на лице, но всё такая же стройная и стремительная, идёт мне навстречу. И, конечно же, не узнаёт. Да я бы и сам себя не узнал.
Я окликнул её, она удивилась и очень обрадовалась, а я познакомил её с моими девочками.
— А у меня нет внуков. Дочери уже за тридцать, а внуков нет.
— Как твой Серёжа?
— Он умер. А я через интернет познакомилась с одним человеком и вышла замуж в Италию. Живу теперь во Флоренции. Недавно и дочь уехала в Европу. Мама умерла. Папа ещё жив, и я к нему иногда приезжаю.
Узнав, что я священник, Ирочка принялась рассказывать о своей поездке в Бари и молитве у мощей святителя Николая:
— Ты знаешь, всё, о чём я просила, он дал мне. Так что, если не были, советую побывать.
— Обязательно, только уже не в этом году. Завтра мы возвращаемся назад в Россию. Детей оставляем в Москве, а сами домой, в деревню.
— А я к себе – во Флоренцию. Ну что, значит, пока – пока?
— Прощай.
— Как интересно, мы живём так далеко друг от друга, и вот почему-то встретились. Зачем? Ведь, наверняка больше никогда не увидимся.
— Ну, во-первых, наверно для того, чтобы я тебя благословил. И ещё, я узнал, что ты пришла к вере и стану о тебе молиться. Мы можем молиться друг о друге. Это главное, а встреча, она когда-нибудь обязательно произойдёт.
Ирина уже ушла, а я вдруг вспомнил, что не задал ей самый главный вопрос. Я так и не узнал, счастлива она, или нет? Ведь это очень важно, что бы все, кого ты когда-то любил, были счастливыми.
Мы вернулись домой из Москвы, и я включаю телевизор. Возвращаясь, всегда интересно узнать, чем живёт твоя страна. И сразу попадаю на передачу о Высоцком. Переключаю на другой канал, и там вспоминают Владимира Семёновича.
— Матушка, посмотри, тут почему-то все говорят о Высоцком.
— А какое сегодня число, 25 июля? Значит сегодня годовщина его смерти, потому и говорят. Я ещё в Новогрудке подумала, неслучайно мы туда попали. А когда подошли к его бюсту, то вспоминала, как мы сбежали из театра оперетты и отправились на Ваганьковское кладбище. Помнишь?
— Конечно. С того дня у нас всё и началось. И вот уже почти тридцать лет, как мы у него не были.
— Потому, что не умеем быть благодарными. В ближайший же выходной покупаем цветы и отправляемся в Москву, на Ваганьковское кладбище. Надеюсь, ты составишь мне компанию?
— При условии, что ты споёшь, как тогда, «Лирическую».
Она улыбается и согласно кивает головой.
