Я родилась за 20 лет до конца СССР и училась в школе во времена позднего застоя и ранней перестройки. Возможно, именно поэтому я слишком болезненно воспринимаю слова типа «цель преподавания литературы – воспитание нравственно ориентированной личности в системе традиционных ценностей через постижение идей и художественных образов» (отсюда).
Анна Архангельская
Помню, несколько лет назад ко мне подошла студентка и в растерянности спросила:
– Анна Валерьевна, мне научный руководитель рекомендовал монографию по моей теме, а там список литературы начинается с Маркса, Энгельса и Ленина. Наверное, это плохая книжка?
– Да нет, – говорю, – почему же. Просто время было такое.
А про себя порадовалась: вот и подросло поколение, которое уже не помнит того времени, когда всех загоняли в рамки единственно верной идеологии.
На занятиях по древнерусской литературе мы обсуждали, почему появился термин «демократическая сатира», если речь идет скорее о пародии и комическом начале.
– Понимаете, – говорю, – время было такое, когда в древнерусской литературе надо было обязательно найти как минимум народность и сатирическое изображение действительности, раз уж там нет классовости и партийности.
И голос с первой парты:
– Зачем?!
Что тут ответишь…
Я хорошо помню, как в 1988-м году, получив четверку за медальное сочинение на тему «Нравственные проблемы современной советской литературы», я услышала от учительницы литературы шипение: «Дура!!! Надо было про Пушкина писать, зачем ты взяла спорную тему и неоднозначные тексты?!»
Ей – литераторше, завучу и парторгу школы – было обидно за медальную статистику. Теперь я понимаю, что можно было снизить оценку за отбор текстов, не вполне соответствующий теме (я писала не столько о современной советской, сколько о «возвращенной» литературе, хлынувшей тогда на нас ошеломительным потоком), но тогда я этой четверкой гордилась несказанно: в мои 16 мне казалось, что я – гордый борец с режимом и одновременно трагическая жертва этой борьбы.
И вот снова заходит речь о том, что «у нас все должно строиться на идее государственности», «цель образования – патриотизм», «изучению подлежат литературные произведения высокого нравственного достоинства, совершенные в художественном отношении, содержание которых доступно учащимся» (все из той же стенограммы обсуждения по ссылке выше).
В общем, литература опять успела сильно задолжать.
Мы живем в сильно изменившемся мире. Школьные учителя и родители хором жалуются, что дети совершенно перестали читать. В этих условиях школьный курс литературы – это почти единственная возможность заинтересовать чтением. Если не прочитают в школе – есть шанс, что не прочитают уже никогда.
Фото: contest.superinform.ru
Из этого, конечно, не следует, что в школьную программу надо засунуть все, что только можно. Для меня из этого следует, прежде всего, другое – школьная программа по литературе и ее подача должны быть такими, что от литературы не должно, простите, тошнить. А именно такова – снова простите! – единственная нормальная реакция на навязываемую «концепцию».
Дети в школе гораздо чутче взрослых к любой неискренности, фальши, подтасовке. С этим, конечно, можно бороться: в руках учителя всегда есть и кнут, и пряник – и вырастить, в конечном счете, конформистов, которые, с ироничной улыбкой держа фигу в кармане, будут произносить ожидаемые от них правильные слова. Вот только что от этого выиграют страна и культура, для меня остается загадкой.
Нельзя объять необъятное. Тексты для школьной программы необходимо отбирать, это – задача профессионального сообщества. Но критерии этого отбора не должны быть идеологическими, в школьную программу необходимо включать произведения культурообразующие.
И если современная литература в плане отбора проблематична – для того, чтобы увидеть, с какими именно авторами будет ассоциироваться наше время у позднейших читателей, необходима временная дистанция, – то применительно к XIX веку все уже достаточно устоялось.
Еще один аргумент, который часто приходится слышать, – дети не понимают классических текстов русской литературы. Здесь, конечно, очень многое зависит от учителя. Но мне – преподавателю русской литературы XI–XVIII веков, еще более далекой от современного читателя, – кажется, что человек меняется гораздо меньше, чем его вещное окружение.
Помочь увидеть в литературных героях людей, обратить внимание на глубинные свойства человеческой природы, проявляющиеся сходным образом и тогда и сейчас, на параллели между прошлым и современностью – это и значит приоткрыть перед школьниками тот мир литературы, который не ограничивается «тематикой, проблематикой и идейным своеобразием» точно так же, как не ограничивается идеологией нормальная человеческая жизнь.
А воспитание – процесс индивидуальный. И лучше семьи и личного примера тут пока что ничего не придумано. Сколько бы концепций мы ни разработали…