Добрые и недобрые похищения
– Как часто «Лиза Алерт» в лесной сезон ищет детей?
– Слава Богу, пропажа детей в природной среде – это редкое, не ежедневное событие. Такие поиски требуют максимального сосредоточения сил – и это происходит автоматически: на детей выезжает максимум поисковиков. Самая большая опасность для детей – если они доходят до воды. Количество утонувших детей превышает все разумные пределы. Они тонут по разным причинам: устали, хотели пить, упали, купались, в принципе не боятся воды и так далее. Четырнадцать из пятнадцати погибших в природной среде детей будут убиты водой.
– Участвуя в поисках, я пришла к выводу, что самый большой родительский ужас – маньяки-педофилы – всё-таки большая редкость. Так ли это?
– Как сказать: иногда такие события в стране случаются раз в неделю, иногда раз в две недели, иногда пауза, а потом два подряд. Это серьезная и реальная опасность. Например, на прошлой неделе в Кировской области, когда погибла девочка 11 лет… Похищения – редкая история по сравнению с обычными поисками, но, к сожалению, они происходят, и очень часто заканчиваются быстро и фатально для ребенка. Мы их делим на «добрые» и «недобрые». Похищение с целью выкупа или шантажа – это «доброе», а похищение с целью сексуального насилия – «недоброе», как правило, ребенок гибнет в первые несколько часов, и часто за это время даже родители не успевают отреагировать.
– Мы чем-то отличаемся от других стран по количеству пропавших, в том числе детей?
– Там, где нет традиции ходить по лесу собирать грибы, в лесу пропадает меньше людей. А с похищениями такая закономерность: чем лучше у людей жизнь, чем богаче страна, тем меньше таких событий в ней происходит.
– Как педофилия зависит от ВВП?
– Видимо, при отсутствии страданий, связанных с их жизнью, люди тратят больше времени на внутреннюю культуру, и это рождает другую систему безопасности в целом. Очевидно, что преступлений, связанных с насилием над личностью, например, в Канаде меньше, чем у нас. В Торонто люди не закрывают входные двери, и они часто из стекла, а у нас есть города, где решетки ставят и на третьем этаже, и это о многом говорит.
«Найден, жив!»
– Вы считаете, что для отряда самое главное – скорость реакции. Есть ли статистика того, насколько повышаются шансы на успех, если вы получаете заявку на поиск сразу после ее поступления в полицию или в службу 112?
– Если мы получаем заявку в ту же секунду, шансы у человека, потерявшегося в лесу, резко повышаются. Лесная статистика выглядит следующим образом: если мы начали заниматься поиском человека, пропавшего в природной среде, в те же сутки, у нас 98% «найден, жив». В третьи, четвертые сутки успешность падает до 50%.
В первый день наш поиск длится, как правило, 5 часов, после которых мы находим живого человека, а когда мы начинаем поиск на третьи сутки, он длится несколько дней – потому что потерявшийся уже обессилел, не может отвечать, потому что он лежит. Тогда мы вынуждены переходить от одной поисковой методики, которая требует меньшего количества трудозатрат и людей, к другой, при которой расходуется совершенно другое количество человеческих сил.
– Насколько я знаю, сейчас с экстренного номера 112 все лесные поиски сразу поступают к вам?
– Да. Но далеко не везде: в Московской области – да, а в других – нет. Сама система 112 только разворачивается и будет развернута в России к 2018 году.
– Где представлена «Лиза Алерт»?
– Так или иначе – в 44 регионах: где-то пытаются что-то организовать, и этот начальный этап длится бесконечно долго, где-то у нас есть заявки, но нам некем отреагировать, где-то наши отделения отлично работают: в поиски вовлечена куча народу, прошедшего тренинги и учебные мероприятия, у них есть все методики, мы ездим к ним с учениями, они ездят к нам и так далее. У нас более 20 эффективно работающих регионов, которые в ежедневном режиме достают живых людей. Хочется верить, что через какое-то время мы займем большую часть Российской Федерации отрядными отделениями, и это даст шанс на жизнь многим людям.
– Сколько ежедневно поступает заявок в полицию, в 112 о том, что пропали люди?
– В Москве не в лесной сезон, то есть осенью-зимой-весной – около 50 заявок о безвестном исчезновении граждан.
– Из них, наверное, солидный процент – те, кто отправился посидеть с друзьями, не сказав домашним, ушел от жены или мужа, потерял телефон и так далее?
– Совершенно верно. Процентов 80 из этих заявок – это люди, которые вернутся домой самостоятельно.
– А что происходит в лесной сезон?
– В некоторые дни по Московской области до 20 заявок на людей, которые потерялись в лесу.
– Город в сезон «падает»?
– Он лишается нашего внимания, но количество исчезновений уменьшается в это время не сильно.
– Правильно ли я понимаю, что до возникновения «Лиза Алерт» – семь, десять, пятнадцать лет назад – эти 10-20 человек ежедневно умирали в лесу?
– Половина из них выбиралась самостоятельно, но вторая половина – нет. Не было статистики – мы не знаем, как было раньше, их никто не считал, и у нас до сих пор нет открытой статистики по пропавшим людям. В Беларуси вы можете увидеть на сайте МВД сегодняшние заявки по пропавшим, а у нас нет.
– Почему?
– Не знаю, но я надеюсь, что мы это преодолеем. Статистика – крайне важная вещь, которая помогает наращивать поисковые методики и уменьшать применение людей. Многое можно решить технологиями.
Что такое «Лиза Алерт»
– Давайте теперь разберемся с формальным вопросом: «Лиза Алерт» – это что? Фонд, некоммерческая организация?
– Это поисково-спасательный отряд, который юридически нигде не зарегистрирован. Сообщество людей, у которых общие цели, принципы и интересы. Отсутствие регистрации – наша принципиальная позиция: она налагает на нас массу обязанностей, формализует многое из нашего существования и замедляет те процессы, которые у нас должны происходить оперативно.
– Но ведь многие организации вполне успешно работают, будучи зарегистрированными?
– Совершенно верно. Но главное, что должны делать мы – это оперативно реагировать, а организационная структура потребует дополнительных условий для нашего существования: отчетов, бухгалтерии и так далее. Для эффективной работы поискового отряда добровольцев (не профессионалов, которые получают за это деньги) не должно быть никаких дополнительных тормозящих элементов. Понятно, что при наличии регистрации мы могли бы успешно решать финансовые вопросы (а поиски людей, безусловно, дорогая история: оборудование, расходные материалы и так далее), но мы этого не делаем, потому что еще одна принципиальная позиция отряда – у нас нет расчетных счетов и кошельков.
– А если вы кому-то помогли, кого-то нашли, и человек так рад, что хочет вас искренне отблагодарить?
– Мы не берем деньги. Но если человек готов дать нам что-то, что мы применяем на поисках, – фонари, рации, батарейки, навигаторы и так далее – мы будем ему очень признательны. И это бывает достаточно часто. Приезжает человек и говорит: вы классные ребята, делаете хорошее дело, я душой с вами, но у меня нет времени участвовать в ваших поисках, давайте я подарю вам квадроцикл. Оборудование, которое есть в отряде, куплено либо людьми, которые участвуют в поисковых мероприятиях, либо далекими от отряда людьми, которые просто хотят помочь. Для нас отсутствие денежного вопроса – это независимость.
– Есть ли еще у нас организации, подобные вашей – которые без расчетного счета и регистрации работают в таком масштабе?
– Нет.
– А за границей?
– Люди пропадают везде. Где-то организованы добровольные инициативы, где-то есть государственные, в каких-то странах работают SAR-отряды, searching-desks, которые финансируются частными партнерствами, но люди там находятся на профессиональной службе. В других странах наоборот: это исключительно добровольцы, оборудование которым предоставляет государство. Где-то есть, например, пожарные службы – добровольческие: государство обеспечивает их снаряжением, но в них работают добровольцы, которые не получают за это деньги.
Например, в США огромное количество пожарных расчетов в регионах – добровольцы. Там вся страна построена на самоорганизации: если мы не хотим, чтобы наша деревня горела, давайте выберем людей, которые будут за это отвечать. И жители, когда приходит вызов, срываются со своей основной работы – например, из магазина, – приезжают на точку пожара, переодеваются там в боёвки, туда же приходит пожарная машина. Работодатели прекрасно понимают, что беда может постучаться и в их дом, поэтому отпускают добровольцев беспрекословно.
Кроме того, у них решены вопросы по налоговым льготам, еще по чему-то, государство стимулирует этот процесс. В России добровольчество находится пока на зачаточном уровне. Например, в Великобритании поиском пропавших занимается так или иначе 5 миллионов человек: кто-то репостит, кто-то клеит ориентировки и т. д., у нас же мы можем говорить о десятках тысяч сочувствующих и иногда принимающих участие в поисках.
«Лиза Алерт» и полиция
– В чём еще уникальность отряда «Лиза Алерт»?
– У нас широкий комплекс действий: мы осуществляем поисковые мероприятия в природной среде, в городе, ищем по разным возрастам, разным состояниям здоровья и психики, информационные поиски, которые происходят без выезда, и так далее. Все эти мероприятия требуют разработки методик, подготовки, тренировки поисковиков в свободный от поиска период. Всё это нам приходилось нарабатывать, потому что когда мы начали, оказалось, что нет ничего, и надо что-то делать, чтобы люди имели больше шансов вернуться домой.
– Что значит – «нет ничего»? Кто из государственных служб отвечает за поиск пропавших людей?
– Полиция.
– И что, она не обладает нужными навыками, чтобы это делать?
– Да – по большому количеству поисков недостаточно квалификации. Это самая серьезная проблема.
– Здесь, естественно, возникает вопрос, в каких вы отношениях с полицией.
– В разных. Мы пытаемся взаимодействовать на всех уровнях, зачастую не молчим при бездействии полиции, что порождает конфликты, но и часто работаем в абсолютной синергии. Всё зависит от конкретного сотрудника, от мероприятия, от места, где это происходит – это всегда человеческий фактор.
– Есть ли какая-то динамика в отношениях с полицией за пять лет существования отряда?
– Да, есть, она положительная, нас больше узнают, с нами больше считаются и больше ругаются. Во многих регионах налажен хороший прочный контакт, где-то периодически возникают проблемы. Мы слишком часто и много видим бездействие или неправильное действие со стороны тех или иных органов и настроены скептически. Однако тенденция такая: мы сдвинули ситуацию с мертвой точки, и сейчас государственные службы, которые за это отвечают, совершенно по-другому реагируют на пропажу детей, чем несколько лет назад.
– Что изменилось?
– Например, когда Лиза Фомкина была в лесу (пятилетняя девочка, погибшая в лесу пять лет назад; с ее поисков началась история поисково-спасательного отряда «Лиза Алерт», названного в ее честь. – Ред.), полиция была снята с ее поиска на охрану салюта по случаю дня города, и ее не искал никто. Сейчас такого быть не может.
– Расскажите о каких-нибудь еще случаях вашего взаимодействия с полицией.
– Вчера в Московской области искали двух детей в природной среде. Для того чтобы получить информацию о том, видели ли их в других населенных пунктах – а вокруг леса разбросано огромное количество садовых товариществ, – вся полиция района была вызвана из отпусков, снята с текущей работы и отправлена по этим деревням и товариществам на опросы. Вообще вся.
– Так и должно быть?
– Так и должно быть. Участвовали все возможные службы: МЧС, пожарные, Мособлпожспас – структура внутри МЧС, занимающаяся спасательными работами в Московской области, сейчас мы видим их почти на каждом поиске, и многие сотрудники в достаточной степени замотивированы. И это одно из главных изменений за последние несколько лет.
– Что именно повлияло на их мотивацию, как вы думаете?
– Когда выносишь на руках найденного дедушку из леса, вдруг понимаешь, что всё это было не зря и что ты тут не за зарплату сидишь, а действительно спасаешь жизни. Поэтому задача Мособлпожспаса – научиться действовать в природной среде, и многие их поисково-спасательные отряды уже умеют это делать. Они повышают свою квалификацию во владении навигатором, компасом, осваивают наши методики.
Самое главное – преодолеть основное предубеждение: чему нас могут научить непонятные гражданские люди без чинов и званий. В действительности сейчас в России кроме нас очень мало людей, которые могут квалифицированно заниматься поисками в природной среде. Мы готовы от души и с удовольствием передавать наши методики в пользование структурам МЧС, потому что это, конечно, спасет много жизней.
– Но это вроде и происходит – в октябре, например, «Лиза Алерт» проводила учения для сотрудников МЧС?
– Это происходит совершенно не в тех темпах, в которых хотелось бы, не с теми результатами и далеко не всегда эффективно. Когда человек не хочет, его очень сложно научить и заставить делать какое-то дело.
Больницы-похитители
– Как современные технологии и методики могут уменьшить участие людей?
– К примеру, значительная часть пропавших в городской среде попадает в больницу, но ни мы, ни полиция об этом не знаем и продолжаем их искать. Идет зимой по улице дедушка в тапочках, какой-то добропорядочный гражданин обратил на него внимание, попытался поговорить, у дедушки потеря памяти, и гражданин вызвал ему скорую. Скорая забрала его в больницу, но он не может себя назвать. Он лежит без имени в больнице, которая никуда об этом не сообщает, хотя должна, или сообщает, но не сразу, а в это время несколько отделений полиции, родственники и мы его ищем.
В Москве, чтобы упразднить эту проблему, правительством Москвы и поисковым отрядом «Лиза Алерт» была создана база неизвестных пациентов (findme.mos.ru – важный ресурс для тех, кто ищет пропавшего близкого человека. – Ред.), правительство целиком профинансировало этот проект. Теперь больницы при поступлении обязаны фотографировать каждого неизвестного пациента или ребенка без родителей и вывешивать в эту базу. Но поскольку за невыполнение этого действия для медицинского персонала не наступает никаких последствий, на сегодняшний день эта база работает не вполне эффективно.
Есть мечта распространить ее на всю страну, потому что в масштабах России это гигантская проблема: тратятся гигантские силы добровольцев и сотрудников полиции на розыск тех людей, которые уже в больнице.
Другой пример. Часто во многих городах делают такую достойную вещь, как систему наблюдения с видеокамер, которая громко называется «Безопасный город». И когда, не дай Бог, пропадает ребенок и мы приезжаем туда на поиск, вдруг выясняется, что система наблюдения «Безопасный город» – это громкие слова, а на самом деле камера направлена на здание администрации и городской суд, и этой системы фактически нет. А ведь современный мир дает такую возможность, и охват камерами как можно большего пространства предполагает резкое снижение количества преступлений.
– Насколько я понимаю, это не до конца решает проблему, потому что когда мы искали бабушку из Наро-Фоминска, которая, судя по камерам, уехала на электричке в Москву, на Киевском вокзале мне отказались показать видеозаписи.
– …Хотя мы с дирекциями железнодорожных вокзалов еще аж в 2012 году подписали соглашение о взаимодействии, и вокзалы должны идти навстречу.
«Все, кто хотел, в это поиграли»
– У меня возникло ощущение, что «Лиза Алерт» держится на вас: вы вникаете во все вопросы, связанные с развитием отряда, с партнерскими проектами, при этом еще координируете поиски и ходите по лесу…
– Есть функции, которые невозможно выполнять добровольческим движением, потому что у всех есть своя жизнь, работа и так далее. Поэтому людей, занимающихся административными вопросами, в отряде крайне мало. Это серьезная проблема, одна из тех, которые невозможно преодолеть в условиях абсолютно добровольческого сообщества. Как только появляются зарплата и часы работы, возникают люди, которые должны этим заниматься, а у нас нет слова «должны». Но надо. И если на поисковые мероприятия, ради которых это всё организовано, люди всегда найдутся, то на административную работу – нет.
– Достаточно ли у отряда людей, чтобы «закрывать» все потребности по поискам?
– Сейчас мы находимся в кризисе по количеству людей на поисках. Это связано с несколькими факторами. Во-первых, у нас стандартный для добровольческого сообщества кризис пяти лет – на пятом году происходит снижение энтузиазма: все, кто хотел, в это поиграли. Во-вторых, поиски – это очень времязатратный и ресурсозатратный процесс, и через какое-то время те, кто в них участвует, должны компенсировать его другими процессами: порожать детей, более активно походить на работу – тем более что этого требует финансовый кризис в стране, и так далее. Поэтому у людей становится меньше времени, поэтому в 2013 году среднее количество людей на лесных поисках у нас было 27, а к концу сезона, когда все уже были без сил, 23. А сейчас на поиск приезжает несколько человек.
– Я правильно понимаю, что по сравнению с тем же 2013 годом возросло и количество поисков, потому что о вас теперь больше знают?
– Совершенно верно – поисков стало значительно больше, а люди, которые этим интересовались в той или иной степени, уже к нам пришли. И количество публикаций в прессе в том же 2013 году и сейчас несравнимо: их было значительно больше, потому что у нас было время этим заниматься между поисками, а теперь его нет, и сегодня люди охотнее поедут на поиск, чем будут сидеть и заниматься пиаром.
Кроме того, существует еще серьезная проблема регионального развития, и один из важных вопросов – это создание некой упрощенной системы стандартизации, чтобы на поиске и в Орловской области, и в Анадыре применялись одни и те же методики, и чтобы под флагом «Лиза Алерт» никогда не было никакого беспредела. Например, у нас на поисках нельзя пить, потому что это и так предприятие повышенного риска, поэтому никакого измененного сознания на нём быть не может. За пределами поисков человек может делать что хочет – но внутри отрядных мероприятий это исключено.
– И каков прогноз по поводу участия людей в поисках?
– Мы сейчас находимся в нижнем пике, и кривая в следующем году пойдет вверх, но это не будет стремительным взлетом. Мы можем увеличить количество людей, если более глубоко займемся проблемами развития. Но ведь варианта «мы сейчас вытаскивать бабушку не будем, мы что-нибудь напишем, выступим или подумаем над концепцией» нет: поиск всегда в приоритете.
– И всё-таки, возвращаюсь к моему вопросу: если вдруг возникнет ситуация, при которой вы по каким-то причинам перестанете участвовать в жизни отряда, продолжит ли он свое существование?
– Конечно – никуда он не денется. Он, разумеется, изменится – важно, чтобы не изменились основные принципы, потому что он жив и в состоянии эффективно работать в формате, когда он абсолютно независим.
Добровольцы, полезные и вредные
– Есть и другие поисково-спасательные отряды, почему «Лиза Алерт» стала наиболее узнаваемой?
– Мы эффективны. Кстати, я за то, чтобы не использовать терминов «доброволец» или «волонтер» при описании нашей деятельности, потому что не все волонтеры одинаково полезны. Некоторые люди стремятся помочь, но не понимают, как, не представляют, с чем они столкнутся, и наносят вред поиску.
– Разве не каждый может ходить с фонарем по лесу?
– Каждый, но в этом должен быть смысл. Эта процедура может нанести ущерб самому ходящему, потому что он может заблудиться, и отвлечь от поиска гигантское количество людей, которым придется его искать. Мы сталкиваемся с огромным количеством ситуаций – почти в ежедневном режиме, – когда какие-нибудь добровольческие структуры, желая помочь поиску, положим, расклеивают ориентировки на убежавшего ребенка в его районе. Этот ребенок в своем районе находится в условной безопасности: он знает, где ему поспать, знает, где живут друзья, знает коды от подъездов и так далее. Он видит ориентировки на себя, пугается и убегает в другой район, где он не знает ничего, и уровень его безопасности резко падает.
– На самом первом поиске, на котором я была, приехали местные любители квадроциклов, я ездила с ними, и они заявили, что навигатор не работает, поехали не туда, провалились в болото, сказали, что кричать, как им велел координатор, бессмысленно – мы очень весело провели пару часов, но в плане результативности наша поездка была, конечно, бесполезной.
– Вот, пожалуйста. А мы – это методика, попытка создать эффективную структуру. Мы делаем так, чтобы поиск закончился удачей, и мы знаем, как это организовать, и умеем. Других таких структур в России нет.
– С какого момента человек становится членом отряда? Вот он один раз приехал на поиск, другой – он уже в отряде?
– На сегодняшний день у нас нет разделения – член отряда, не член отряда. Есть люди, которые активно вовлечены в отрядную жизнь, понятно, что они и называются членами отряда. Мы обязательно проведем разделение, сделаем механизм, который будет называться «отряд – движение», когда человек, который сделал репост ориентировки, и организации, которые так или иначе помогли поискам, становятся частью большого движения «Лиза Алерт». Остальные – те, кто занимается непосредственно поисками и чья деятельность строго регламентирована – как раз и будут члены отряда.
– Отряд – это абсолютно разношерстный коллектив. Какой человек не приживется в «Лиза Алерт»?
– Я могу сказать, кто быстро отмирает: у нас не работает популизм, пустые заявления, самоутверждение за счет слов, работают только действия. У нас трёп очень скоро начинает выглядеть именно как трёп.
Государство – это я
– Какова ваша мечта в отношении отряда?
– Я хочу сделать такую штуковину, которая будет работать по всей России, целиком и полностью изменит ситуацию с пропавшими людьми. У этой организации будет хватать времени и на профилактические действия, и на действия по оперативным задачам поиска. В ней будет много людей, и она поменяет мировоззрение общества: то, что раньше казалось диким, станет для всех нормальным.
Например, на вчерашних поисках сторож СНТ так и не понял, зачем мы это бесплатно делаем, в полиции это тоже часто не понимают. Мне хочется сделать так, чтобы это не вызывало ни в ком непонимания. Количество людей, которые кому-то помогают – кошкам, собакам, детям на операцию – растет, и это становится нормальным, перестает быть дикостью. А через какое-то время изменения будут совершенно феерическими.
– С какой стати? В стране кризис, люди живут всё хуже.
– Люди живут по-разному. Вопрос не в качестве жизни. Конечно, когда начинается борьба за еду, вся эта история с волонтерством и благотворительностью просто отмирает. Но я бы не хотел такой судьбы для страны, в которой я живу. И если люди не будут драться с 6 утра в очереди с талоном на хлеб в руках, то мы сильно сократим количество потерявшихся благодаря профилактическим процедурам и действиям, которые сейчас не делаются. Половина наших бабушек и дедушек просто не будут исчезнувшими.
Мы живем в XXI веке, у нас гигантское количество технических возможностей для решения этих проблем, применения на поисках тех штук, которые мы сейчас не применяем, но они уже в мире есть. Очень многие вещи будут решаться намного проще. И моя мечта – чтобы «Лиза Алерт» продолжала всё это делать и двигать, менять этот мир к лучшему, как и меняла до этого, стала еще больше и крепче.
– Вам не кажется, что успех волонтерства в России связан с тем, что люди просто поняли, что от государства ждать нечего и надо всё делать своими руками?
– Почему кто-то думает, что государство что-то должно? Государство – это мы.
– Но полиция должна искать пропавших – это ее обязанность.
– Вы же не хотите платить гигантские налоги, чтобы было много людей в розыскном отделе? Они вынуждены их сокращать. Платите больше налогов и следите за тем, чтобы налоги шли не на чей-то «Майбах». Я не могу следить за тем, куда они идут, и меня мало беспокоят ямы на дорогах, потому что я купил себе такую машину, на которой мне не важно, какая там дорога, но при этом я не могу спокойно смотреть, как бабушка будет умирать в лесу. Я могу вытащить ее оттуда сам. И что? При чём здесь государство? У меня нет этого понимания, что «они обязаны».
У нас таким образом написано законодательство, что сотрудник розыска обязан найти в лесу потерявшегося человека. А как он будет это делать? Один? Кто-нибудь, кто это написал, подумал об этом? Поэтому я не вижу ничего экстраординарного в добровольческой организации, которая берет это на себя.
«Я терпеть не мог лес ночью»
– Каждый день вы на поиске сталкиваетесь с пограничными ситуациями, о которых в обычной жизни человек не задумывается: жизнь, смерть, надежда, отчаяние. Это на вас как-то повлияло? Изменились ли ваши представления об этих категориях?
– В основном – никак. Но у каждого в отряде наступает момент, когда он проходит через серьезное переживание. Это происходит, когда какой-то поиск, который был почему-то важен, заканчивается гибелью человека. И у меня такое тоже было. Каждый раз тяжело, конечно, но некоторые случаи особые. Для меня это была гибель Лизы, на поиске которой и возник отряд, и потом еще смерть Анны-Алены в 2011 году в Смоленской области, ей был 1 год 8 месяцев.
Потом это всё сглаживается и не возникает таких моральных переживаний, наступает профессиональная деформация. Это не мешает эффективно действовать – больше того, я бы сказал, что эмоции мешают. По каждому случаю, естественно, возникают серьезные переживания, но вряд ли что-то может сейчас вызвать чувства, похожие на те. Самое страшное – это когда ты допускаешь ошибку, и с этим надо как-то дальше жить и работать.
– У меня, начиная с какого-то момента участия в поисках, нивелировались некоторые страхи. Например, мне стало легче ходить одной по ночному городу. Было ли у вас такое, деформировались ли какие-то ваши страхи?
– Да, конечно. Я терпеть не мог лес ночью. Я и сейчас его терпеть не могу, но это никак не влияет на мои действия. И если раньше я бы туда не пошел, теперь я туда хожу.
– То, что поиски ведутся обычно ночью, связано с тем, что днем поисковики работают?
– Разумеется. Понятно, что в светлое время поиск эффективнее, но в связи с тем, что мы действуем ночью, у нас 60% найденных, в том числе и погибших, ночью. Здоровый человек откликается, а погибшего искать еще сложнее.
– Но разве не может быть ситуации, когда ночью мимо лежачего пройдут, не заметив, а днем увидели бы?
– Может. Однократный «зачёс» дает результативность по лежачему 60-65%. Оденем его в камуфляж – результативность упадет. Но на двукратный зачёс у нас сил, как правило, нет. Поэтому надо в первый раз идти эффективно.
– У вас есть дочь, изменились ли ваши страхи в отношении ребенка?
– Поскольку ей столько же лет, сколько отряду, я, наверное, просто изначально более ответственный родитель в моментах, связанных с возможностью похищения или утопления ребенка. Когда видишь погибших чужих детей, ты понимаешь, как это легко происходит. Поэтому наш ребенок всё время на виду, нет ситуаций, когда она предоставлена сама себе.
– У вас есть основная работа?
– «Лиза Алерт» двадцать четыре на семь.
– Хорошо, а еда, квартплата и прочие вещи, требующие денег?
– Есть маленький мебельный бизнес, которым занимается жена и ее сестра, я их бросил, выступаю в собственном бизнесе в роли консультанта.
– Давайте закончим чем-нибудь хорошим.
– На днях нашли живыми троих детей. (Улыбается). Вот и всё.
Ксения Кнорре Дмитриева