Лиза Олескина: Бабушка хрипит, явно уходит, и все вокруг разбегаются
Это не жизнь, а какое-то доживание
Мы работаем в 25 регионах, и каждый день, каждую неделю мы видим жизнь пожилых людей такой, какая она есть. Мы видим ситуации, в которых могли бы помочь мы и прихожане православных храмов, и видим моменты, где без священника просто невозможно.
Наш фонд работает, в основном, в регионах, и именно там мы видим пожилых людей, которые живут в домах престарелых или получают помощь на дому. Но оказывается, что ситуация глобально везде одинаковая, что в регионах, что в Москве.
Больше всего бабушкам и дедушкам, пожилым людям, не хватает любви, внимания, и не хватает понимания того, что они нужны, и что они действительно живут зачем-то.
Когда мы попадаем в дом престарелых, то сначала предполагаем увидеть там одиночество или страх, или тоску, или понимание того, что это уже не жизнь, а просто какое-то доживание. Удивительно, что, приходя туда, мы видим просто чуть другую форму жизни, где люди встают, ложатся спать, и чаще всего они не очень понимают зачем это, и что будет дальше.
Сейчас, среди тех, кто живет в домах престарелых, не так много тех самых бабушек в платочках, бабушек-колхозниц, которые всю жизнь трудились, которые всю жизнь работали, и которые ждут дома престарелых, как отдыха. Большая часть людей, которые сейчас попадают туда – это те, кто чувствуют себя неудачниками, чувствуют, что жизнь сложилась как-то не так. Они очень часто в обиде на своих близких, очень часто им кажется, что они должны были жить по-другому, что сейчас они могут всё изменить.
И когда они понимают, что всё, что им осталось – это свободные, пустые дни, когда днем есть завтрак, обед и ужин, а каждый вторник банный день, они осознают, что жизнь пуста, они не видят цели, очень часто случается то, о чем мало говорится — повальное пьянство. Особенно в регионах, именно в таких учреждениях, когда пожилые люди на остатки пенсии находят вариант купить спиртное, самое дешевое и самое вредное, для одной цели — чтобы как-то поскорее перейти в другое состояние, чтобы скрасить свои дни. И они находят в этом какую-то альтернативу реальности.
Елизавета Олескина. Фото: Ефим Эрихман
Никакой духовной жизни, одни сектанты
В Москве, в домах престарелых, в так называемых пансионатах ветеранов труда, ситуация немного лучше, персонала больше, но все равно не настолько много, чтобы с бабушкой могли поговорить, подержать за руку или подойти лишний раз. Если говорить о регионах, то это одна санитарка на 25-30 лежачих человек, а ночью — одна санитарка на два этажа, например.
Поэтому можно себе представить, какая там духовная жизнь – никакая. Люди просто ждут чего-то. Я помню слова батюшки, который первый раз пришел в дом престарелых, в отделение для лежачих.
Священник рассказал, как это странно и страшно, и очень похоже на поезд дальнего следования, где все лежат в каких-то купе или плацкартах и куда-то едут, и, наверное, на какой-то остановке они сойдут, но никто из них не знает, куда он едет и когда он будет сходить.
Очень важно, чтобы вы доносили до людей мысль: куда они едут, что это за остановки, и как правильно доехать. Конечно, мы с вами не должны навязывать свою волю, но мы должны помнить, что одна из важных, базовых заповедей христианства – это “почитай родителей своих” — фактически, поддерживай и помогай пожилым.
Когда мы приходим в дом престарелых, то понимаем, что люди, которые там бывают чаще всего – это Свидетели Иеговы (запрещенная в России организация — прим.ред.), какие-то еще сектанты, пятидесятники, на что нам персонал отвечает: они приходят, что-то приносят, они помогают, пусть они приходят, они просто что-то рассказывают. Когда самое частое, что мы находим в шкафах учреждений — это журнал «Сторожевая башня» (журнал Свидетелей Иеговы, запрещенной в России организации — прим.ред), я понимаю, что это не только потому, что секты распространяются, это значит, что мы с вами недостаточно активно движемся.
Если бы нас было много, то не было бы места ни для каких-то сектантов, ни для кого. Не было бы пустоты. А не хватает больше всего любви и внимания. Безусловной любви, потому что она нужна и персоналу в доме престарелых, и тем, кто там живет.
Когда мы приходим в учреждение, то видим абсолютно измученный, выгоревший персонал, и за зарплату в пределах 10 тысяч рублей люди работают там годами. Мы понимаем, что очень сложно от них чего-то требовать, все они говорят, что православные, но при этом ничто не мешает им накричать, поднять руку, замахнуться, пригрозить пожилому человеку, потому что он все время писается, все время выходит из комнаты, падает — ведь он делает и без того тяжелую работу еще более сложной.
Когда приходят какие-то сектанты, которые говорят: “давайте мы будем помогать вам в банный день раз в месяц”, это воспринимается уже как счастье, потому что хоть кто-то поможет. И разбираться, с какой верой они пришли и какие книжки раздают, никто уже не будет. В этот момент нам становится особенно грустно и больно, хочется спросить, а где же наши сестры милосердия?
И я понимаю, что эта беда от того, что у нас много социальных учреждений, много тюрем, много больниц, много одиноких стариков, которые доживают дома. Но много зависит от священников, их слово — закон для прихожан, для всех они — самый большой авторитет.
Будет прекрасно, если хотя бы изредка священники с амвона будут говорить о том, как важно помогать пожилым, как это просто, как это жизненно необходимо нам с вами, прихожанам, что мы можем быть полноценными людьми, полноценными христианами, только когда мы отдаем. Посты, молитва – это все правильные средства, но, если мы не начинаем действовать как христиане, не помогаем людям в беде, не ходим сами к тем, кто нуждается в помощи, в духовной поддержке, мы не будем делать до конца то дело, которое должны.
Фото: VK / Старость в радость
Когда бабушка начинает хрипеть, все вокруг разбегаются
Я была уверена, что как раз в Москве работы не так много во всех домах престарелых, и огромное количество священников, и большая помощь, и в смежных учреждениях, в так называемых психоневрологических интернатах тоже все замечательно. Но, когда мы стали оценивать ситуацию, мне стало еще грустнее. Оказывается, учреждения, которые называются психоневрологическими интернатами, на самом деле абсолютно открыты, хотя почему-то считается, что это закрытые учреждения для тех, кто, наверное, как-то особенно провинился. Кто там живет: это и пожилые люди, и дети после детского дома, все, у кого по какой-то причине стоит психиатрический диагноз, который может быть и очень легким, и очень тяжелым.
В Москве в каждом таком учреждении содержится от 600 до 1000, до 1500 человек — это целый город. В таком городе минимум 200-300 человек тех, кто не может встать, не может выйти из палаты, и священник до них не доходит, потому что он либо не знает, что можно дойти, либо директор такого учреждения не хочет, чтобы доходил священник.
И к тем, кому больше всех нужна помощь, приходится добираться с усилием. Но, если священники сами начнут традицию приходить к ним, подниматься, ходить по палатам, причащать, исповедовать не только тех, кто сам вышел, а общаться с теми, кто не может выйти, кто не знает, не слышал об этом, это будет вдвойне жизненно необходимо.
Когда мы были в одном из домов престарелых чуть дольше, чем обычно, то застали смерть. И здесь весь ужас не в том, что человек умирает, мы все с вами умрем. Это становится обыденным событием, которое происходит каждый день. И когда санитарки видят, как пожилой человек начинает тяжелеть, хрипеть, он остается один — они говорят, что просто к нему не нужно подходить, ему не нужно приносить обед, потому что он уже не будет есть.
Врача, как всегда, нет, а батюшку очень трудно успеть позвать из ближайшего храма, и люди уходят без помощи. Страшно то, что они уходят одни, и страшно то, что это видят люди вокруг. И те, кто еще живы, и им еще может долго жить, видят, что они точно так же уйдут, никто не заметит, просто им обед не принесут, или принесут, но сразу заберут.
И в этот момент как раз подвернулся один из наших волонтеров, причем это был мальчик нерусский, он был из Бразилии, он первый раз решил поехать в Россию, поволонтерить, и вот — попал с нами вместе на лето в дом престарелых. Он увидел странную ситуацию: бабушка начала тяжело дышать, хрипеть, явно она уходит, и почему-то все вокруг разбегаются — санитарки ушли в свою комнату, врача нет, мы побежали искать священника, побежали до ближайшего храма, и бабушка осталась одна.
Ей явно страшно, и он совершенно не знал, как быть в этой ситуации, он и по-русски не говорил, но он сделал то, что, наверное, должен был бы сделать каждый человек на его месте, он подошел, он взял ее за руку, просто стал, как мог, гладить ее по голове, и произносить какие-то слова молитвы, которые он тогда мог сформулировать.
И мы побежали, нашли священника, он сразу не смог прийти, а когда пришел – бабушка уже ушла, на небе вышло солнце, он сказал, что все нормально, он сейчас будет за нее молиться, но самое главное — бабушка ушла не одна, ее держали за руку все это время, ее обнимали.
И это видели соседки, они очень удивились, они говорили страшное: как же ей повезло, мы тоже хотим так уйти, что нам сделать, чтобы мы тоже так ушли, чтобы с нами тоже были рядом.
В хосписе есть такая правильная традиция, когда пожилой человек начинает чувствовать себя тяжело, плохо, когда это уходящий больной, его не оставят одного. С ним рядом будет сестра милосердия, кто-то из свободных санитарок — он не будет умирать один. Ни в одном доме престарелых, ни в одной больнице нет такой традиции. Если мы с помощью священников ее начнем, то позволим людям умирать не так страшно, и не потому что больно, а потому что они одни, и им страшно это одиночество.
В каждом приходе могло бы быть небольшое сестричество, которое ходило бы в больницу, или в дом престарелых, или навещало бы одиноких пожилых людей, которые живут дома, и годами не имеют возможности причаститься. Это абсолютно понятно, священник не может успеть обойти всех 200, 300, 500 пожилых людей, которые лежат дома, и которые не могут сами прийти в храм. Но в каждом приходе есть люди, которые могли бы сделать то, что не успевает батюшка. И абсолютно точно они будут получать в ответ гораздо больше, чем то, что мы в принципе можем дать.
Фото: диакон Андрей Радкевич / nsad.ru
Старость должна быть достойной и нестрашной
Мы, будучи светской организацией, понимаем, что не можем без помощи священников помочь пожилым людям. Мы можем купить им новые кровати, мы можем найти санитарочек, которые будут стараться лучше за ними ухаживать, но мы не можем сказать им самые правильные слова тогда, когда нужно быть рядом, и мы не можем этим санитарочкам объяснить, почему так важно их служение.
Поэтому очень важно, когда священник рассказывает самому презираемому, самому младшему медицинскому персоналу, тем санитаркам, которые почти всегда моют полы, моют унитазы, и у них еще есть силы и время ухаживать за пожилыми людьми, что их труд бесценен.
Когда он рассказывает, что награда, которую они получат, будет огромной, если только они будут понимать, что от них зависит жизнь пожилых людей на этом, самом последнем, этапе. Все же дом престарелых – это не хоспис, там непонятно, кто и когда уйдет.
Есть цифры, которые, наверное, говорят сами за себя: допустимая, разрешаемая министерством труда смертность в любом таком учреждении – это 30-33 процента, то есть, если нас трое, то каждый третий может за год умереть, но дом престарелых – это не хоспис. Там нет обезболиваний, там нет такого ухода, и тем важнее, чтобы мы с вами были везде, в больницах, в домах престарелых.
И последнее: когда мы говорим о помощи пожилым, очень правильная тема — достойная старость. Как умирание должно быть без грязи, без боли, без унижения, так и старость должна быть в радость, она должна быть достойная, не страшная. Это должно быть время, когда человек может думать, размышлять, и он не только думает о бренном — о том, как хлеб насущный или лекарство купить. Для того, чтобы старость действительно стала временем осмысления, временем мудрости, временем радости, мы с вами, как люди, как общество, должны этот запрос на достойную старость посеять в мир.
Тогда все будут слышать о том, что старость может быть другой, что можно делать бесконечно много, чтобы помочь тем, кто уже старенький сейчас, и можно абсолютно точно жить по-другому, когда ты сам будешь старый.
Сколько можно сделать доброго в пожилом возрасте — очень многие пожилые люди могли бы помогать при храме, просто они не всегда знают, как, и уж точно они могли бы навещать одиноких, ходить в больницу. И если священник скажет им о том, что это можно, о том, что это нужно, и о том, что это не так сложно – это будет бесценно.
И мы как фонд будем бесконечно рады прочитать лекцию, провести мастер-класс, семинар, дать священникам любые методические материалы, чтобы они могли на приходе организовать службу милосердия. Конечно, мы будем рады любой помощи, поддержке нас, потому что волонтеры, люди, которые хотя бы будут думать об этом, нам нужны, и если священники хотя бы будут говорить об этом, это будет бесконечной помощью.
Фото: priest.today
*Выступление директора фонда «Старость в радость» Елизаветы Олескиной на пастырском семинаре для священнослужителей, окормляющих пациентов медицинских и социальных учреждений “Роль священника в помощи умирающим и их близким — взгляд со стороны”.
Читайте также:
8 фактов о старости: почему в домах стариков нет книг и общего бюджета
Старость – страна, куда все мы хотим и которой боимся
Как дрессировать престарелых родителей