Любимая пианистка Сталина с Евангелием в руках. Памяти Марии Юдиной
Рекорд для Сталина
Эта история сохранилась в воспоминаниях Дмитрия Шостаковича, которыми он поделился с Соломоном Волковым: однажды в кабинете руководства Радиокомитета СССР раздался звонок, который запомнился всем надолго. Звонил Сталин. Вождь днем ранее слушал по радио 23-й фортепианный концерт Моцарта, исполнение которого его впечатлило. «Играла Юдина», — уточнил он и спросил, могут ли прислать ему на дачу запись этого концерта.
Отрицательного ответа, естественно, не предполагалось. Иосифу Виссарионовичу ответили, что, конечно, все пришлют. Когда вождь повесил трубку, все, кто находился в комнате, должны были застыть в оцепенении: ведь никакой записи не было — концерт передавался вживую…
Было принято единственно возможное в такой ситуации решение: немедленно сделать пластинку. Вызвали Юдину, оркестр и дирижера. «Все дрожали от страха, — рассказывал Шостакович. — За исключением Юдиной, естественно. Но она — особый случай, ей было море по колено». Дирижера пришлось отослать домой — он не смог справиться со своим страхом и спокойно настроиться на работу. Вызвали другого. С ним произошла точно такая же история. Только третий дирижер смог взять себя в руки и сосредоточиться на управлении музыкантами.
«Думаю, — заключает Шостакович, — это — уникальный случай в истории звукозаписи: я имею в виду то, что трижды за одну ночь пришлось менять дирижера. Так или иначе, запись к утру была готова. Сделали одну-единственную копию и послали ее Сталину. Да, это была рекордная запись. Рекорд по подхалимажу».
Служение
Мария Юдина родилась в 1899 году в небольшом городке Невеле. Это была традиционная еврейская семья: мама — рачительная домохозяйка, отец — земский врач и много детей.
Страстный, неукротимый темперамент, под впечатлением от которого находились ее коллеги и ученики, проявился еще в детстве. Во многом именно благодаря ему Мария была активной и любознательной девочкой, никогда не довольствовавшейся готовыми ответами. Первые уроки игры на фортепиано будущая пианистка получила в шесть лет. К 1912 году она окончательно осознала свое призвание и поступила в Петербургскую консерваторию. Но через некоторое время по семейным обстоятельствам была вынуждена прервать обучение и вернуться в Невель.
В 1918 году произошло знаменательное знакомство еще юной Марии Юдиной с известным ученым Михаилом Бахтиным — он приехал в Невель преподавать в трудовой школе. Мария довольно легко, органично вошла в бахтинский кружок интеллектуалов.
Михаил отмечал любопытную деталь — одаренную студентку Петербургской консерватории он будто никогда не видел «молодой» (а познакомились они, когда Марии было всего 19) — слишком она была серьезна и рассудительна. «Она не была элементарно честолюбивой, славолюбивой, но ей хотелось стать чем-то существенным, большим, важным, мечтала о служении, более высоком, чем служение искусству», — вспоминал Бахтин.
Мария Юдина и Михаил Бахтин
Очень скоро Мария нашла свое высокое служение: в 1919 году, в 20 лет, она приняла православие. Вместе с крещением девушка восприняла огромный заряд веры, который не давал ей опустить руки в самых сложных обстоятельствах. Теперь, помимо музыки, центром ее жизни стало христианское служение.
В дневнике она записала: «Нужно быть доброй, нужно согревать людей, не жалеть себя, творить добро — всюду, где можешь. Я хочу показать людям, что можно прожить жизнь без ненависти, будучи в то же время свободным и самобытным. Да, я постараюсь стать достойной внутреннего голоса своего».
Началась ее насыщенная и деятельная христианская жизнь: «Я пела (не в качестве службы, конечно, а для практического изучения церковного пения) в великолепном хоре храма Воскресения на Крови и своими глазами лицезрела каждое воскресение хиротонии — некое неиссякающее число молодых священников и диаконов, из коих, вероятно, каждый знал, что идет если не на смерть, то на подвиг, — то были страстотерпцы, праведники, мученики, подвижники… Были и пожилые, или средних лет — иереи, о которых можно говорить лишь с предельным благоговением».
Диплом Мария Вениаминовна получала в 1921 году уже не в Петербургской, а в Петроградской консерватории. По окончании она осталась в должности преподавателя, а с 1923 года — профессора.
Скромный минимум
Юдина вела себя для того времени очень странно, вызывающе, иначе, чем абсолютное большинство ее сограждан — она была слишком прямолинейна и религиозна. С какой-то невероятной безбоязненностью, открытостью читала с консерваторской кафедры лекции рабочей молодежи о том, что любая культура, любая вообще сфера деятельности человека пуста без религиозных смыслов. Увольнение за «моральное растление» студентов, по сути, оставалось делом времени…
В 1929 году состоялся ее первый сольный концерт в Москве, а в 1930-м Мария Юдина была уволена из Ленинградской консерватории. Поговаривали, что это крайне мягкое наказание за «излишнюю религиозность» и лишь счастливое стечение обстоятельств спасло пианистку от ареста.
«Я сподобилась скромного минимума, — писала Мария Вениаминовна, — меня не арестовали, но довольно шумно изгнали из профессуры Ленинградской консерватории, также из прочих видов работ, долго я была без куска хлеба и прочее».
Позже все временно наладилось: через пару лет Марии Вениаминовне удалось устроиться в Тбилисскую консерваторию — там она вела аспирантуру для пианистов, а позже ее приняли в штат Радиокомитета и в Московскую консерваторию, в которой она проработала до 1951 года. Долгое время Юдина преподавала и в Институте имени Гнесиных, но в 1960 году была оттуда уволена из-за нескрываемых православных убеждений.
Громкий, одиозный 1939 год запомнился Юдиной огромной личной трагедией: покоряя горные вершины, погиб ее жених — альпинист Кирилл Георгиевич Салтыков. Она приняла его мать как свою, ухаживала за ней долгие годы. Никаких личных отношений у нее больше не было — в ее жизнь, в ее искусство как-то естественно вошел иноческий образ бытия.
Мария Юдина с женихом Кириллом Салтыковым
Мысли о монашестве посещали ее с юности, но окончательно решиться на этот путь Мария Вениаминовна не могла: ее останавливала убежденность в особой ответственности, которую она несет перед своим призванием и служением в мире.
«Но, однако, есть во мне то, что не от меня, но во мне от Господа, и что Ему же служить и может, и должно — искусство и некоторое наличие мысли… И мне жаль, что и то, и другое гибнет — в неисчислимых заботах, отсутствии времени, отвержении, невнимании, забвении, непонимании», — писала она в одном из писем.
Война породила в душе Юдиной однозначный отклик — срочно что-то делать, защищать Родину, помогать нуждающимся, и она сразу отправилась на сложный участок. «Когда пришла в госпиталь, — вспоминала она, — обливала тяжелораненых слезами и помощи от меня не было никакой. Значит, надо искать другое себе применение».
И Мария Вениаминовна принялась с особым чувством делать то, что у нее получалось лучше всего — исполнять классику. В Радиокомитете она стала ежедневно играть для регионов страны, разъезжала со множеством сольных концертов. Замерзающая пианистка «питала» искалеченных войной людей гармонией звуков и смыслов.
Когда Мария Вениаминовна собиралась в блокадный Ленинград с концертами, она стала развешивать на московских столбах объявления: «Лечу с концертами в Ленинград. Принимаю посылки весом до 1 кг».
А в Московской консерватории Юдина руководила медицинскими курсами. Любопытный разговор произошел у них с великим Рихтером. Он, как известно, выступал за точное исполнение — «как у автора». И где-то в 42-м году сделал Марии Вениаминовне замечание: «Куда вы торопитесь? Зачем этот напор, агрессия?» Пианистка ответила: «Так ведь идет война!»
Шуба от митрополита
В глазах многих современников Мария Юдина выглядела крайне экстравагантно, почти юродивой. Не зная, «как с ней быть», люди рассказывали о ней удивительные истории, часть из которых была откровенной выдумкой: будто дома у нее — кошачий приют, что сам Ягода подарил ей пистолет — отбиваться от соседских претензий, будто спит в гробу и носит власяницу, особо почитает Франциска Ассизского, а по улицам ходит в кедах и носит крест поверх одежды.
Ее нестяжание было тоже непонятно современникам — гонорары за пластинки она бережно раскладывала на стопочки: на лечение сына консерваторской гардеробщицы, на помощь политзаключенным… Обо всех своих родственниках — ближних и дальних — она тоже никогда не забывала.
Что касается собственных нужд, то у нее даже обуви сезонной нормальной не было. Ходила действительно в кедах. Как-то митрополит Ленинградский Антоний подарил ей шубу. Надо ли говорить, что ее владелицей она была недолго — всего пару часов… Кому-то этот дар оказался в тот момент «нужнее», чем ей.
И крест она действительно носила. Поверх одежды. Так и выходила на сцену. Громко и уверенно говорила такое, что и шепотом мало кто решался произнести. Помогала обездоленным без разбора — репрессированным, гонимым, священникам, врагам советской власти… Читала со сцены стихи Пастернака во время жесточайшей опалы поэта. Сама обходилась малым: единственной дорогостоящей вещью в ее квартирке был арендованный рояль.
Анатолий Головков вспоминал: «В Гнесинке на уроках музлитературы студентам говорят: пишите, Стравинский — это ужасная, реакционная музыка. А в классе Юдиной это именно и играли ее ученики… Власти ломают психику Шостаковича. Загоняют в страх. Угрозами вынуждают признаться: все, что он до этого дня написал, — череда заблуждений. Включая даже Седьмую!.. Композитор замыкается, пишет в стол… А в классе профессора Юдиной разучивают Квартет Шостаковича. Она зовет его на репетицию. Он входит в консерваторию. Юдина, раскрыв двери класса, на полном серьезе кричит уборщицам: стелите красные дорожки! К нам идет гений!»
«За роялем с Евангелием в руках»
В спорах о своем месте в искусстве Юдина подчеркивала: «Я единственная, кто работает за роялем с Евангелием в руках».
Выдающаяся пианистка Мария Гринберг вспоминала: «Прихожу на ее концерт. Слушаю. Поражена и потрясена трактовкой! Прихожу домой, беру в руки ноты этих произведений и понимаю, что Юдина перевернула все с ног на голову. Через день снова иду на этот же концерт с той же программой, и она убеждает меня, что только так и нужно играть».
Когда Мария Вениаминовна начала работу над исполнением произведений Шостаковича, композитор приехал к ней послушать и сказал: «Это совсем не то, что я написал, но вот так и играйте! Только так и играйте!» В нотах пианистки на прелюдии и фуге фа-диез-минор сохранилась запись, сделанная ее рукой: «Люди объединены общим несчастьем, но каждый реагирует по-своему».
Ее исполнение не оставляло равнодушным никого. На концертах Юдиной слушатели вскрикивали, плакали, многие улавливали что-то главное и единственно важное в своей жизни и уходили обновленными.
«Евангелие бесконечно»
Политическая «оттепель» для Юдиной стала временем опалы. Ей запретили выезжать из страны. Символической кульминацией этих гонений стал намеренно преувеличенный миф «о любимой пианистке Сталина». И все это — на фоне антисталинских разоблачений…
Выступать при этом разрешалось, но под чутким наблюдением «уполномоченных товарищей». Она давала редкие концерты в клубах, интернатах, госпиталях, школах. В 1963 году — после концертов в Хабаровске — была запущена известная «схема»: в редакцию «Известий» поступило письмо за подписью «25 музыкантов». Пианистку обвинили в игнорировании сочинений советских композиторов. Концерты запретили. Юдина ушла в себя.
Ближе к концу 60-х она как будто начинает прощаться с этой жизнью. Живет как нищая, все время в храме, на молитве, в беседах со священниками. В музыкальных кругах поговаривают, что она хочет уйти в монастырь — в Рижскую пустынь.
В 1969-м Марию Юдину сбил грузовик. Водитель успел затормозить, но палец правой руки оказался сломан. Играть она больше не могла. Де-факто это стало концом карьеры. А она… она принялась бороться за свободу этого шофера — у него ведь трое детей.
Мария Вениаминовна рассказывала: «Иногда некоторые добрые, истинные христиане говорили мне: “Вы выставляете напоказ, вы афишируете свою религию”. Но это не так. Мне кажется, Евангелие бесконечно. И каждый сознательно или инстинктивно выбирает для себя те или иные “руководящие” тексты. Так во мне говорят слова: “Кто отречется от Меня, от того Я отрекусь в последний день”. Мне это абсолютно легко, органично, ни крупицы “заслуги” тут нет, разумеется, а вот некоторые нормы христианской жизни неподъемлемо мне трудны…».
Мария Юдина умерла 19 ноября 1970 года. Прощались с ней под ее любимую Седьмую симфонию Бетховена.
«Когда она, отмучившись, ушла, никто и нигде не хотел помочь с панихидою, — вспоминал Анатолий Головков, — ни в одном клубе, ни одном в театре, даже в красном уголке ЖЭКа. Вмешался Шостакович. Дирекция консерватории милостиво разрешила вестибюль Большого зала. У гроба играли Наседкин, Мария Гринберг, Стас Нейгауз, Леша Любимов, Рихтер, пела Давыдова. А на сцене второго этажа, по графику, занимался оркестр филармонии. Музыканты прервали репетицию, спустились вниз со своими стульями, уселись между колонн, переглянулись, и полилась Седьмая симфония Бетховена…»
***
В вероятность этого случая поверить практически невозможно, но Шостакович, рассказывая о нем Соломону Волкову, предупредительно заметил: «Я знаю об этом (…) от нее самой и знаю, что история покажется невероятной. Хотя у Юдиной было много причуд, одно я могу сказать точно: она никогда не врала. Я уверен, что это правда».
Вскоре после передачи Сталину записи 23-го фортепианного концерта Моцарта в исполнении Юдиной, пианистка получила конверт с двадцатью тысячами рублей. Ей сказали, что это — по специальному распоряжению Сталина.
Шостакович рассказывал: «Юдина написала в своем письме что-то в таком роде: “Благодарю Вас, Иосиф Виссарионович, за Вашу поддержку. Я буду молиться за Вас день и ночь и просить Господа простить Ваши огромные грехи перед народом и страной. Господь милостив, Он простит Вас. Деньги я отдала в церковь, прихожанкой которой являюсь”».
Доподлинно неизвестно, прочитал это письмо Иосиф Виссарионович или нет. Но с уверенностью можно сказать одно: никаких санкций в отношении пианистки за ним не последовало.
Говорят, когда Сталина нашли на даче мертвым, на проигрывателе стояла пластинка с тем самым фортепианным концертом. В исполнении Юдиной, конечно. Возможно, эти звуки наивысшей гармонии стали последним, что услышал вождь в этой жизни.