Современный цивилизованный мир очень активен. У него масса врагов и нерешённых задач. Он борется за равенство полов, за любовь к животным, за сохранение природы, им же разрушенной… Борется за терпимое и любовное (в конце концов!) отношение к любому устроению быта, вплоть до содомского.
Говорят, борцы за всемирное счастье хотят добра. Но загвоздка в том, что они похожи на сошедшего с ума человека, который добром считает то, что здоровому и на ум не приходит. Если брать шире, все пороки современной цивилизации — это «христианские добродетели, сошедшие с ума», по удачному выражению Честертона. К ним относится и толерантность, дитя дурно понятого евангельского всепрощения.
Но мы знаем, что прощение не означает оправдания: мол, ничего страшного. Прощать — не значит отказываться от стержневой идеи различения добра от зла. «Ты виноват, но ты прощён», — это Евангелие. «Ты не виноват», — это толерантность.
Все виды долга — религиозного, общественного, семейного — так уменьшили своё давление на личность, что, кажется, почти исчезли. И человек, загипнотизированный сказками о неприкосновенности личности, готов благословить всякое человеческое «хочу» и оправдать им свои желания и действия.
Конечно, вполне нормально, если человек говорит: «Хочу жить, как люди, а не как скотина, хочу есть хлеб, а не солому, хочу спать в постели, а не в хлеву».
Но порочно, когда человек, привыкший говорить «хочу», живёт по принципу: «Хочу купаться в молоке ради гладкости кожи. Хочу быть владычицей морской, а рыбка чтоб была на посылках. Хочу весь мир зажечь с четырёх сторон ради мелкого тщеславия и недостатка острых ощущений. Хочу жить, как вон те живут, и хочу ничего не делать, как и они ничего не делают».
У «хочу» нет конца. Почему же человечество всё кланяется и кланяется, всё разглагольствует об уважении прав личности, о терпимости-толерантности? В конце концов, оно даже дерзает приплести к этому Христа и Им себя оправдывает: Он, дескать, заповедал всех любить, а значит, всех терпеть, а значит, всё благословлять, а значит, всё одинаково и нет ни греха, ни добродетели.
Ладно бы сказал человек: «Я — мелкий негодяй и бытовой развратник. Все, похожие на меня, милы мне как братья. Нет у меня сил их судить. Потому я — за снисхождение и за терпимость, то есть за толерантность к грехам и слабостям». В таких словах можно даже разглядеть евангельскую черту — признание своей немощи и отказ судить других: я не сужу, авось не осуждён буду.
Но человек не говорит таких слов. Невыгодно ему свой грех назвать грехом, а не добродетелью. Он не только каяться не хочет, он хочет своим грехом гордиться. Он выставляет свой греховный образ жизни как форму самовыражения, чтобы затем потребовать от нас уважать его личный выбор.
Именно к этому причалу направлен кораблик социальной толерантности. И мы улыбаемся ему, боимся назвать грех грехом, тогда как нам потихоньку забираются на голову.
Фото: Luc Bezia, gettyimages.com
Для трезвой самооценки человеку необходимы мужество и благородство. Мелкий паршивец, чувствуя кожей и узнавая из новостей, что таких, как он, в мире множество, что количество действительных членов «тайного братства паршивцев» неуклонно увеличивается, ни за что не захочет каяться в своих грехах. Он скорее скажет, что горд своей свободой и имеет право грешить, а право это ему не кто иной, как Господь Бог, лично даровал. Как выразился недавно в Англии один епископ-гей: «Меня таким Бог создал, и я за это Богу благодарен». Свалил свои смертные грехи на Господа Бога и ещё поблагодарил Его за это! Уму непостижимо.
Но, к счастью, Христос реальный отличен от Христа выдуманного. Он повелевает, требует, запрещает, спрашивает. Реальный Христос с ненавистью говорит об учении николаитов, называвших себя христианами, но живших блудно, в компромиссе с языческим миром (Откр. 2:15).
Это евангельское умение относиться с ненавистью к некоторым, и весьма многим, учениям и различным способам поведения есть обратная сторона умения любить: кто никого и ничего не любит, тому не на что гневаться и нечего ненавидеть. В День оный Христос скажет одним: Придите ко Мне, благословенные (Мф. 25, 34), а другим: Отойдите от Меня, проклятые (Мф. 25, 41). Это будет в высшей степени не толерантно, но это будет справедливо и истинно.
И ещё Он скажет тем, кто думал, что во имя Его творил чудеса и изгонял бесов: Отойдите от Меня. Я никогда не знал вас (Мф. 7, 23). Всё это Он скажет в конце истории человечества, но объявил об этом заранее, чтобы мы не дерзали отделять милость от справедливости и не усыпляли себя мыслью о всепрощении.
То, что Господь не спешит казнить, но продлевает времена милости, не говорит о Его безразличии делам человеческим. Через это, по слову апостола Павла, благость Божия ведет тебя к покаянию (Рим. 2, 4). Человеку же свойственно обращать благодать Бога нашего в повод к распутству (Иуд. 1, 4). А распутству свойственно искать себе оправдания. И дело доходит до того, что раньше говорили «бойся и не греши», а теперь говорят «греши и не бойся».
Именно потому, что Бог любит человека, нас ожидает Суд. А был бы Бог безразличен к человеку, всё было бы иначе.
Слово Любовь принадлежит Богу более, чем людям, поскольку это Его имя. А слово «толерантность» совсем не относится к Богу, поскольку Он в высшей степени не безразличен к делам человеческим, у Него на всё есть Своя точка зрения, и Ему до всего есть дело.
Толерантность — это даже не снисхождение и никак не сострадание, а попустительство и усыпление совести. Это анти-любовь, слепое безразличие. Если любви несносно смотреть на погибель любимого, то для толерантности этой проблемы не существует.
Можно, конечно, перепутать любовь и толерантность или смешать оба понятия. Но эта смесь способна существовать лишь до появления мыслей о Создателе. Как только слово «Бог» произнесено и мысль о Нём вспыхнула, любовь начинает отделяться от толерантности, словно масло от воды. Она начинает подниматься вверх, оставляя внизу тяжёлые и неуклюжие земные понятия.
Православный семейный журнал «Фамилия»