Любовь Божественная и любовь человеческая

¹
Размышления о Книге Иова

Человеку свойственна неиссякаемая жажда любить и быть любимым. Любовь — познание, радостное ощущение себя в другом, другого в себе. Когда Господь приводит Еву к Адаму, он сразу же узнает ее как “кость от костей, плоть от плоти”своей (Быт 2:23), то есть осознает ее сопричастность себе. Это единение двух любящих людей дает чувство полноты; такая любовь — дар Божественной любви, который приемлется послушанием и помогает человеку обрести благую часть в Боге.

После грехопадения, отторгнув по своей воле животворящую благодать, человек теряет целостность мировидения. Мир из радостного и любимого становится мрачным и враждебным. Человек утрачивает взаимосвязь ума и сердца, лишаясь единения с другими, а тем самым и возможности Богообщения.

Оставление человеком “первой любви” влечет за собой “ум­ножение беззакония” и приведет, в конце концов, к тому, что “во многих охладеет любовь”, то есть произойдет окончательное отторжение человека от Бога, ведущее к смерти (см. Откр 2:4; Мф 24:12).

Ничего более страшного с человеком уже не может случиться, ибо, как сказал герой одного из фильмов Андрея Тарковского, “человек погибает без вселенской любви”.

Вот эту гибель и ощущает Иов, проклиная день и ночь, в которых человек томится, обреченный на незнание, непонимание и безответность, ибо “путь закрыт” и Господь “окружил его мраком” (Иов 3:23). Невыносимое чувство богооставленности охватило сердце Иова; видимо, это те самые стрелы Вседержителя, яд которых пьет дух его (Иов 6:4).

Иов уверен, что Бог все устрояет во благо любящих Его, но ему необходимо личное общение с Богом, необходимо чувство ответной любви, постоянное богоприсутствие в сердце. Только тогда сможет он принять все, что бы ни происходило с ним в этой жизни, зная, что Господь “восставит из праха распадающуюся кожу” и он во плоти узрит Бога (Иов 19:25–26).

Все можно выдержать, если понимаешь смысл происходящего, поэтому и обращается Иов к Богу со словами: “Не обвиняй меня; объяви мне, за что Ты со мною борешься?” (Иов 10:2). Для Иова крайне важно понять, сможет ли он во время своей жизни оправдаться пред Богом (Иов 9:2), коль скоро ему не хуже, чем другим, известно, что никто не может родиться “чистым от нечистого” (Иов 14:4), или, как справедливо говорит Иов, “хотя бы я омылся и снежною водою и совершенно очистил руки мои, то и тогда Ты погрузишь меня в грязь, и возгнушаются мною одежды мои” (Иов 9:30–31).

Лишение, по причине первородного греха, “славы Божией” (Рим 3:23) и невозможность познать Божественную любовь делает его жизнь безотрадным гноищем.

Не дерзкое стремление состязаться с Богом движет Иовом — он знает, что Господь “разумом Своим сражает <…> дерзость” (Иов 26:12), — а дерзновенное желание найти объяснение причин, по которым наказывает Господь любящих и преданных Ему. Эту дерзновенность некоторые почему-то называют богоборчеством вслед за друзьями Иова, упрекающими его: “Что устремляешь против Бога дух твой?” (Иов 15:13). Но против Бога восстают как раз те, которые “обрекают” друга своего “в добычу” (Иов 17:5), не сочувствуют ему, не отстаивают его правду пред Богом, благодаря за благодеяния, которые он им оказывал.

Как же устранить противоречие между благодатью Божией, изливаемой на ветхого человека, и его бедственным положением, когда сердце закрыто для этой благодати и невозможно не только приумножить любовь к другому, но и сохранить ее искры в своем сердце, если “объяли дни скорби” (Иов 30:16), и уже нет “мира, нет покоя, нет отрады: постигло несчастье” (Иов 3:26), когда любовь уже не услаждает наше самолюбие, а требует от нас жертвенности.

Грех постоянно отторгает человека от любви, охлаждает сердце. Как уничтожить это средостение греха, разрешить противоречие между сердцем и умом, когда сердце уверено в существовании Божественной любви, но не познало ее еще опытно, поэтому ум не может понять и принять эту любовь, томясь тяжкими сомнениями? Возможно ли человеку без помощи Божией найти какой-либо выход? На что ему можно надеяться? Или, как говорит Иов, “есть ли во мне помощь для меня, и есть ли для меня какая опора?” (Иов 6:13).

Дружба и любовь непрочны, делает он безотрадный вывод, испытав на себе немощь человеческих чувств, замешанных на самолюбии, ревности, зависти, человекоугодии. Какое тяжкое прозрение! “Покинули меня близкие мои, и знакомые мои забыли меня. Пришлые в доме моем и служанки мои чужим считают меня; посторонним стал я в глазах их. Зову слугу моего, и он не откликается; устами своими я должен умолять его, — плачет сердце Иова. — Дыхание мое опротивело жене моей, и я должен умолять ее ради детей чрева моего. Даже малые дети презирают меня: поднимаюсь, и они издеваются надо мною. Гнушаются мною все наперсники мои, и те, которых я любил, обратились против меня” (Иов 19:14–19); “люди отверженные, люди без имени, отребье земли <…> удаляются от меня и не удерживают плевать пред лицем моим” (Иов 30:8,10). Мало того, Иов стал “посмешищем для друга своего”, — человек, “который взывал к Богу, и которому Он отвечал, посмешищем — человек праведный, непорочный” (Иов 12:4)!

И Иов, мужественно перенеся все постигшие его скорби, оставаясь непоколебимым в своей верности Богу после всех испытаний, которые только может помыслить человек, не выдерживает семидневного молчания друзей своих, этих “сынов века сего” (см. Лк 16:8), на сердцах которых, ослепленных страстями, лежит покрывало неведения (2 Кор 3:15). Пред ним впервые предстает разверзнутая пропасть отчуждения, которую не могут, оказывается, преодолеть даже самые близкие ему люди.

Но Иова приводят в смятение не споры и жестокие доказательства той правоты, на которой начинают вскоре настаивать друзья его и, желая превратить ночь в день, а “свет приблизить к лицу тьмы” (Иов 17:12), стараются убедить Иова, что он страдает за свое нечестие (Иов 15:5), — он оставался бы, по его словам, при этом спокойным (Иов 17:2), — но как потерпеть бессердечие друзей, видящих его при смерти и не стыдящихся обвинять его в пустословии (Иов 11:3)! Именно это окамененное нечувствие, при котором слова друга теряют смысл, убивает Иова. Все предательства можно перенести, только не предательства тех, с кем имеешь духовное родство, на чье взаимопонимание рассчитывал. “Ибо ужасное, чего я ужасался, то и постигло меня; и чего я боялся, то и пришло ко мне” (Иов 3:25). Что может быть ужаснее для человека, имеющего любящее сердце, чем пытка одиночеством? “До чего не хотела коснуться душа моя, то составляет отвратительную пищу мою” (Иов 6:7), — не потому ли, что те, которых он любил, обратились против него (Иов 19:19)?

“Доколе будете мучить душу мою и терзать меня речами?” (Иов 19:2) — обращается к друзьям Иов, ибо “смерть и жизнь — во власти языка” (Притч 18:22), и слова того, к кому питаешь любовь, “рассекают внутренности” (см. Иов 16:13).

Больно, очень больно счищать с себя отпадающие куски плоти (Иов 2:8), теряя привычные и дорогие сердцу привязанности. Но нельзя ожить, не умирая. Нельзя обрести духовное, не расставшись с плотским. Образ змеи, которая освобождается от старой кожи, проползая между ранящих ее острых камней, упоминаемый Святыми отцами, является здесь наиболее подходящим и точным. Теперь надежда только на Бога: “Заступись, поручись Сам за меня пред Собою! Иначе кто поручится за меня? Ибо Ты закрыл сердце их от разумения, и потому не дашь восторжествовать им” (Иов 17:3–4).

И пока не придет помощь от Бога, Иов будет томится от невозможности познать любовь Божию: “Истаевает сердце мое в груди моей!” (Иов 19:27), “я взываю к Тебе, и Ты не внимаешь мне, — стою, а Ты только смотришь на меня. Ты сделался жестоким ко мне” (Иов 30:20–21). Так сетовать может только тот, кто жаждет ответной любви, кто только в ней полагает свою жизнь. Но чтобы принять любовь, необходимо понять Любящего, необходимо почувствовать к Нему доверие.

Но как бывает трудно человеку, особенно если он “непороч­ный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла” (Иов 1:8; 2:3), однако, несмотря на это, “пресыщен унижением” (Иов 10:15); к тому же “плоть его на нем болит, и душа его в нем страдает”(Иов 14:22)? Как ему разрешить, казалось бы, неразрешимое: почему, например, праведники терпят скорби, а нечестивые пребывают в довольстве, “почему беззаконные живут, достигают старости, да и силами крепки?” (Иов 21:6), почему “один умирает в самой полноте сил своих, совершенно спокойный и мирный” (Иов 21:23), “а другой умирает с душею огорченною, не вкусив добра” (Иов 21:25)? И почему “в городе люди стонут, и душа убиваемых вопит”, а “Бог не воспрещает того” (Иов 24:12)?

Но такое желание понять суть происходящего, выходя при этом за пределы законов познания, можно уподобить попытке рассмотреть цветок с завязанными глазами. Здесь не поможет “дух разумения”, на который так надеются друзья Иова (Иов 20:3), опираясь на собственные представления о справедливости. Только нерассуждающее сердце, исполненное любви, которая “долготерпит, милосердствует <…> все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит” (1 Кор 13:4–7), сможет устранить все возникающие противоречия.

Но чтобы сердце стало таким, любовь должна раскрыть свою тайну, проявив свое самое главное свойство: предстать любовью-жалостью, способною на подвиг сострадания. А эта тайна становится доступной только страдающему сердцу; только страдания постигают суть любви, которая является даром Божиим.

Именно благодаря скорбям, благодаря тому, что плоть его болит, душа страдает, а “лицо побагровело от плача” (Иов 16:16), приходит к Иову прозрение. Он убежден, что “к страждущему должно быть сожаление от друга его”, но подвиг сострадания возможен лишь в том случае, если друг не оставил страха к Вседержителю (Иов 6:14). Иначе надежда тщетна. И “сыны века сего” оказываются “неверны, как поток, как быстро текущие ручьи, которые черны от льда и в которых скрывается снег. Когда становится тепло, они умаляются, а во время жары исчезают с мест своих. Уклоняют они направление путей своих, заходят в пустыню и теряются” (Иов 6:15–18).

Не так нужны объяснения происходящего самому Иову, — он с благодарностью принимает от Бога и доброе и злое (Иов 1:21; 2:10), как его мучает невозможность оправдаться перед друзьями, которые дороги ему, поэтому он просит, чтобы Господь Сам заступился за него, оправдал его в глазах людей, которые мыслят в рамках законов плоти.

Но чтобы преодолеть немощь человеческой любви, требуется подвиг: необходимо принести свое самолюбие в жертву, требуется осознание своей немощи, признание своего непонимания, своей слепоты (Ин 9:41).

Не смогут понять страданий Иова друзья его, которые преисполнены лжесвидетельств. “Злоба твоя велика, и беззакониям твоим нет конца” (Иов 22:5), — спешат обличить они праведника, объясняя свои слова тем, что Бог “по делам человека поступает с ним и по путям мужа воздает ему” (Иов 34:11) и что “ищущие Господа не терпят нужды ни в каком благе” (Пс 33:11), а “нечестивому не будет добра” (Еккл 8:13).

Друзья, ожидая в награду за исполнение закона “благо, чтобы есть и пить и услаждать душу свою от труда своего” (Еккл 2:24), находят обоснование своей правоты в ложно понимаемом принципе воздаяния, строя свое общение с Богом на основе юридических отношений, а не на любви, не понимая, что земные блага, которые воспринимаются нами как символ нашего благочестия, пред лицем Божиим теряют всякую ценность, ибо затрагивают область плоти, а не духа. Смысл истинных благ сокрыт от сторонних наблюдателей. Понятие благ гораздо шире наших представлений о них. Истинные блага — это не “пища и питие”, хотя и подается Господом все необходимое любящим Его. Но лучше сказать вслед за Апостолом, что “любящим Бога <…> все содействует ко благу” (Рим 8:28).

Угодить Богу, исполнить закон может только любящее сердце (Рим 13:10), без которого все наши рассуждения окажутся бесплодными и ожидания наши будут посрамлены; как говорит Иов, “когда я чаял добра, пришло зло; когда ожидал света, пришла тьма” (Иов 30:26). Не может человек, уповая на собственный разум, помочь бессильному, поддержать немощного, подать совет мудрому и вникнуть до конца в суть дела (Иов 26:2–3). Правда такого человека пред лицем Бога окажется неправдой, если стремление настоять на своем затмевает разум человека настолько, что он уже не видит, кто перед ним, не спешит разделить с другом его скорби, покрывая возможные прегрешения любовью, а выискивает несуществующие грехи только для того, чтобы доказать свою правоту, — в таком человеке нет духа Божия. Потому и спрашивает Иов друга после его обличительной речи, преисполненной кажущейся правды: “Кому ты говорил эти слова, и чей дух исходил из тебя?” (Иов 26:4), — ибо любовь плачет с плачущим и радуется с радующимся. Ведь все, что говорят друзья Иова, известно и ему. “Подлинно, только вы люди, и с вами умрет мудрость! — с горькой иронией отвечает Иов друзьям. — И у меня есть сердце, как у вас; не ниже я вас; и кто не знает того же?” (Иов 12:2–3), поэтому и напоминания друзей подобны пеплу (Иов 13:12). Не в поучениях нуждается измученное сердце Иова, а в милости, жалости и сострадании; даже если бы Иов был и неправ, по закону любви неправду его должны были бы покрыть друзья его, ибо любовь “все покрывает” и “все переносит” (1 Кор 13: 7).

Только сострадание право, любые кажущиеся справедливыми высказывания, любые объяснения рассыпаются в прах пред страданиями других, и никогда невозможно понять их причину, или, как говорит Иов, найти “корень зла” (Иов 19:28), ибо что может понять человек, как может исследовать бездну, если для него не отворялись еще “врата смерти” (Иов 38:16–17), если он может наблюдать лишь “седьмой день”, а тайны “восьмого дня” сокрыты перед ним, а если и видимы, то “как сквозь тусклое стекло, гадательно” (1 Кор 13:12).

Но Иов ждет от друзей невозможного. “Помилуйте меня, помилуйте меня вы, друзья мои, ибо рука Божия коснулась меня. Зачем и вы преследуете меня, как Бог?” (Иов 19:21–22), — обращается он к ним, хотя и понимает тщетность такой просьбы: “Говорил ли я: дайте мне, или от достатка вашего заплатите за меня?” (Иов 6:22). Друзья, находясь в состоянии куда более печальном, чем Иов (чего они, впрочем, и не осознают), не могут ему ничем помочь. Милость возможна только от избытка любви, которым и можно “заплатить” за страждущего, чтобы “выкупить” его из греховного плена страстей, леденящих сердце, растопить его своей любовью, которая превышает все духовные дары. Но разве возможно человеку, опутанному страстями и обреченному на медленное умирание, понести такую любовь, имя которой — Жертва. Можно ли научиться этой любви? И как найти ее?

Только сама Божественная любовь может раскрыть перед человеком всю глубину смысла своего имени, только она одна может указать место, где ее найдут ищущие: истинная любовь, “любовь Божия” обретается в средостении Креста, распахивая навстречу каждому свои объятия, не ожидая ответного чувства; любят не за что-то, а потому что не могут не любить, любят не близкого по плоти или по духу, а ближнего, то есть любого, уже одно существование этого любого наполняет душу полнейшей радостью и сладчайшей теплотой.

Человек, испытавший подобную любовь, свидетельствует всему миру, как свидетельствовал святой апостол Павел, что “ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем” (Рим 8:38–39), потому что “для меня жизнь — Христос, и смерть — приобретение”. “Влечет меня то и другое” (Флп 1:21,23), ибо “уже не я живу, но живет во мне Христос” (Гал 2:20).

Святитель Феофан Затворник объясняет сказанное как бы от лица самого Апостола: “Я уверен, что кто вкусит однажды истинную любовь к Богу, того ничто уже от нее оторвать не может, тот не променяет ее уже ни на что и не позволит себе прильнуть сердцем к чему-либо другому, кроме Бога” ².

Доказать эту преданность и потребовал дважды от Иова сатана, который, будучи исполнен равнодушия и злобы, может мыслить отношения людей к Богу и друг к другу только на уровне расчета и взаимной выгоды. Сатана вступает в спор с Богом, поставив под сомнение богобоязненность и непорочность Иова и предлагая испытать его: “Разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле; но простри руку Твою и коснись всего, что у него, — благословит ли он Тебя?” (Иов 1:9–11).

Не удовлетворившись мужеством и верностью Иова, с которыми праведник перенес все искушения, сатана требует от Бога подвергнуть в следующий раз смертельной опасности самую его жизнь, полагая, что тогда уж Иов не сможет устоять и отречется от Бога, похулив Его (Иов 2:9). “Кожу за кожу, а за жизнь свою отдаст человек все, что есть у него; но простри руку Твою и коснись кости его и плоти его, — благословит ли он Тебя?” (Иов 2:4–5). Человеку в лице Иова предлагается доказать, что можно оставаться верным Богу, любить Его (а благословение и есть ничто иное, как проявление любви), не получая за это временные тленные блага, а лишь наслаждаясь постоянным пребыванием с Богом, только в этом видя источник радости и счастья.

Таким образом перед человеком ставится сложная задача: определить, что же для него является истинным благом, другими словами — благодарит ли человек только за то, что сулит ему удовольствие, либо благодарность составляет неиссякаемую потребность души и уже само благословение несет в себе полноту наслаждения и счастья? То есть, можно ли любить ради любви, как, по словам святого Иоанна Златоуста, любил Христа святой апостол Павел: “не ради принадлежащего Христу, напротив, все Христово любил ради самого Христа, к Нему устремлял взор свой и одного страшился — отпасть от сей любви”, потому что “отпасть от любви Христовой для него было ужаснее самой геенны, равно как пребывать в любви вожделеннее Царства” ³?

Но такая любовь ускользает от того, кто ищет свою выгоду, надеясь на “плоть и кровь” (Мф 16:17), кто расчленяет единое, то есть плотское и духовное, полагая, что человек может черпать жизненные силы из временного и тленного.

О подобных людях говорил пророк: “Проклят человек, который надеется на человека и плоть делает своею опорою, и которого сердце удаляется от Господа. Он будет как вереск в пустыне и не увидит, когда придет доброе, и поселится в местах знойных в степи, на земле бесплодной, необитаемой” (Иер 17:5–6). Знойной степи и бесплодной пустыне уподобляет пророк окаменевшее сердце такого человека, оно не “имеет корня” (Лк 8:13), а потому и не может уразуметь “доброго”, подвергаясь проклятию и отчуждению от Бога. “Страшно впасть в руки Бога живаго” (Евр 10:31), и только смиренное сердце останется без наказания.

Обличители забывают, что каждый может оказаться на месте страждущего, и тогда его понятие о справедливости непременно изменится. Об этом и напоминает друзьям Иов: “Хорошо ли будет, когда Он испытает вас?” (Иов 13:9), и что бы вы сказали, “если бы душа ваша была на месте души моей?” (Иов 16:4).

Но предупреждение Иова не страшит друзей и они не прекращают нападок на него, видя только себя и ценя только свои переживания. “Упрек, позорный для меня, выслушал я”, — говорит один из друзей Иова (Иов 20:3), — не чувствуя неуместности подобных претензий и обид. Они не хотят потерпеть даже малости, когда это касается их, требуя от другого в то же время подвига, явно превышающего человеческие возможности, не опасаясь быть отвергнутыми за это Богом. Ибо друзья не понимают самого главного: люди с подобным устроением души не могут пребывать с Господом, Который смотрит не на внешнее поведение, а проникает сердце и испытывает внутренности, “чтобы воздать каждому по пути его и по плодам дел его” (Иер 17:10). Пытаясь уличить Иова в нечестии, они говорят ему: “Богобоязненность твоя не должна ли быть твоею надеждою, и непорочность путей твоих — упованием твоим?” (Иов 4:6). Но не любовь к Богу, а страх наказания руководит ими. Им доступны пока лишь отношения к Богу либо как раба к господину, либо как наемника к хозяину, верность которых зиждется на страхе или на ожидании определенной платы. По-видимому, именно так понимают друзья Иова смысл слова “богобоязнен­ность” своим сердцем, ослепленным высокоумием, из-за которого они ничего не могут “сообразить” (Иов 37:19), являясь послушным орудием ангелов тьмы. Видя, что друзья одержимы лукавым духом, который “на все высокое смотрит смело” и является царем “над всеми сынами гордости” (Иов 41:26), спрашивает Иов одного из них: “Будет ли конец ветреным словам? и что побудило тебя так отвечать?” (Иов 16:3).

Не потому ли попустил Господь сатане искушать Иова, что дух ревности, зависти и злобы давно уже овладел его друзьями и они помышляли в сердце своем, не понимая, что это голос врага Божия: “Разве даром богобоязнен Иов?” (Иов 1:9). Как знать, может быть именно эти помыслы и послужили причиной несчастий Иова? Ведь нечестивый зачинает зло, рождает ложь, и утроба его приготовляет обман (Иов 15:35), который служит жилищем лукавого.

Иов также трепещет пред лицем Божиим, размышляя о вечности, и страшится имени Его (Иов 23:15). Но “дух Божий в ноздрях моих”, — говорит он (Иов 27:3). Душа Иова жаждет познать истину, которая бы смогла избавить его от рабского страха, ибо, по словам святого евангелиста Иоанна, только она может сделать человека свободным (Ин 8:32). “Пусть Он только обратил бы внимание на меня <…> и я навсегда получил бы свободу от Судии моего” (Иов 23:6–7). “Вот, Он убивает меня, но я буду надеяться; я желал бы только отстоять пути мои пред лицем Его!” (Иов 13:15).

В отличие от друзей, Иов знает, что страх Божий — это не “животный страх”, который охватывает человека, боящегося лишиться земных благ, и всех делает рабами, как сказал апостол Павел: “От страха смерти подвержены рабству” (Евр 2:15).

Но Божественная любовь лишает человека страха, ибо “со­вершенная любовь изгоняет страх, потому что в страхе есть мучение” (1 Ин 4:18); страх за свою плоть унижает человека и превращает его жизнь в настоящую пытку. Ведь человек, полагающий основой своей жизни заботу о собственном благополучии, постоянно умирает “от недостатка разума” (Притч 10:21).

И Иов, дни которого угасают, и он находится уже у края гроба (Иов 17:1), раскрывает друзьям тайну богобоязненности, ничего не имеющей общего с боязливостью: “Вот, страх Господень есть истинная премудрость, и удаление от зла — разум” (Иов 28:28).

Иов боится быть отчужденным от Бога: “Неужели величие Его не устрашает вас, и страх Его не нападает на вас?” (Иов 13:11), — обращается он к друзьям. Ибо что, как не отсутствие страха Божия, побуждает друзей так гордо отвечать и рассыпать бездумно “ветреные слова”? — Только страх Божий дает возможность усомниться в собственной правоте и быть осторожным при обличениях.

Но люди человекоугодливые, пристрастные, стремящиеся извлечь корысть из общения с ближними, которая может проявиться в стремлении показать свое разумение, используя для этого даже несчастье друзей, не понимают, что “устами губят ближнего своего” (см. Притч 11:9) и оказываются отторгнутыми от Божественной любви, потому что “питают в сердце гнев и не взывают к Нему, когда Он заключает их в узы” (Иов 36:13). “Как сильны слова правды!” (Иов 6:25), но лицемеры извращают слова, и слова теряют силу, становятся бесплодными, “празд­ными”. Господь не оставит их без наказания, “хотя они и скрытно лицемерят” (Иов 13:10), и “когда возьмет, когда исторгнет Бог душу” их, какая останется для них надежда (Иов 27:8)? Господь не даст “восторжествовать им” и они не пойдут “пред лице Его” (Иов 13:16), а окажутся изверженными во “тьму внешнюю” (Мф 22:13), которую они и возлюбили (Ин 3:19), ибо каждый наследует ту часть, к которой прилепился при жизни.

Можно ли любить Бога, не испытывая любви к ближнему, и думать, что ты боишься Бога, если дерзок с ближними своими, если угождаешь человеку ради собственной пользы, если ждешь для себя выгоды, и пред сильным, который облечен властью или умеет дерзко постоять за себя, склоняешь свою голову, а смиренного унижаешь и обличаешь в грехах, не стыдясь его седин, и не боясь согрешить лжесвидетельством.

Друзья Иова, “подняв глаза свои издали, не узнали его” (Иов 2:12). Пред ними был уже не тот человек, которому все внимали и безмолствовали при его совете, не рассуждая уже после его слов (Иов 29:21–22), увидев которого юноши прятались, “стар­цы вставали и стояли” при нем, “князья удерживались от речи и персты полагали на уста свои” (Иов 29:8–9). “Ухо, слышавшее меня, ублажало меня, — говорит Иов, — око видевшее восхваляло меня” (Иов 29:11). Что же изменилось, почему те, которые “ждали его, как дождя” и “как дождю позднему, открывали уста свои” (Иов 29:23), теперь бесчестят его, “придумывают речи для обличения” и “роют яму” другу своему? (Иов 6:26,27).

Теперь Иов немощен, “тело его одето червями и пыльными струпами; кожа его лопается и гноится” (Иов 7:5). Он не может уже “спасти страдальца вопиющего и сироту немощного”, потому что сам стал этим страдальцем и беззащитным сиротой, дом его не распахнут для утешения страждущих, в нем теперь хозяйничают “пришлые”.

“Так как Он <…> поразил меня, то они сбросили с себя узду пред лицем моим” (Иов 30:11). В этих словах объяснение столь дерзких нападок на Иова его друзей: уж очень велик соблазн унизить мудрого и обличить праведного, если есть такая возможность. Питая в сердце гнев (Иов 36:13) и зависть и не заботясь о своем исправлении, друзья спешат оправдаться пред своей совестью, но их “мысли и ухищрения” — “одна ложь” (Иов 21:27,34), ибо они подвластны “закону греха и смерти” (Рим 8:2).

Чтобы сокрушить, казалось бы, непоколебимую стену греха между Богом и человеческим сердцем, чтобы жить “не по плоти, но по духу” (Рим 8:1), нужен Посредник, который “положил бы руку свою на обоих нас” (Иов 9:33). “Я знаю, Искупитель мой жив!” (Иов 19:25), — восклицает истерзанное сердце Иова. Искупить грех, вернуть человека в первозданное состояние “первой любви” может только Тот, Кто Сам этому греху неподвластен; научить любви, вложить ее в сердце способен лишь Тот, Кто Сам умеет любить. Поэтому Искупителем и Посредником может быть только Бог, возвращающий человеку целостное видение мира. Только Господь может претворить любовь рассудочную, оценивающую, выгадывающую, которая по сути есть эгоистическая любовь к себе, лишь усугубляющая разделение, в любовь животворящую, которая “никогда не перестает” (1 Кор 13:8), в любовь, неподвластную человеческим немощам.

Но чтобы обрести истинную любовь, необходимо сначала избавиться от любви чувственной, замешанной на самоугождении, на страстях по плоти. “Не мир пришел Я принести, но меч” (Мф 10:34), — говорит Господь, — меч, которым и следует отсечь все, что недостойно Царства Божия. А недостойно Царства Божия то, что делаем в угоду себе, своим плотским чувствам, все это наследует смерть и рассыпается в прах. Другими словами, для того, чтобы Божественная любовь вселилась в сердце, человеческая любовь должна претерпеть изменение, преобразиться из любви чувственной, плотской в любовь духовную.

Но такое изменение невозможно без Жертвы, которая и стоит во главе нашего спасения: Господь ради нас претерпел смерть, чтобы мы ради Него смогли жить, потому что Он “не есть Бог мертвых, но живых” (Мф 22:32).

Господь раскроет нам Свои объятия, бросится нам навстречу, как любящий Отец, если мы дадим Ему возможность спасти нас, принеся Ему в жертву свое смиренное сердце, ибо только сокрушенный дух может принять спасительную благодать Божию. Для этого от нас потребуется подвиг: мы должны будем пожертвовать “своим имением”, вернуть Отцу то, что было отторгнуто от Него нашей гордыней (Лк 15).

“Попрать”, уничтожить смерть можно только уничтожив в себе ветхого человека, раба и наемника, а обрести жизнь можно лишь добровольным умиранием. Господь жертвует Своей жизнью ради любви к нам, мы должны принести ответную жертву ради любви к Нему, отдавая жизнь свою Богу и друг другу, не ожидая никаких наград, ибо истинная любовь не может не жертвовать.

“Мои глаза видят Тебя!” (Иов 42:5), — восклицает в великой радости Иов, получая сторицей награду за свое многострадание. То, во что он так твердо верил, свершилось для него уже в этой жизни. Он узрел Бога духовным взором, узрел телесными очами, преображенными благодатью Божией, узрел вожделенную Красоту, прилепившись к Которой, обретаешь истинную полноту и радость. В Ее сиянии любые телесные и душевные страдания становятся блеклыми и ничтожными, как явно свидетельствовали христианские мученики с первых же дней существования Православной Церкви.

Претерпев все крестные муки: отречение и малодушие друзей, которые “увидели страшное и испугались” (Иов 6:21), плотские страдания и, наконец, ужас богооставленности, Иов обретает и плоды этих мук, которые получают идущие вслед за Спасителем: всепрощающее сердце (“Иисус же говорил: Отче! Прости им, ибо не знают, что делают” (Лк 23:34)) и усыновление (“Жено! се, сын Твой. Потом говорит ученику: се, Матерь твоя” (Ин 19:26–27)).

Неиссякаемая радость о Господе коснулась сердца Иова и принесла ему покаяние, истинное преображение сердца и ума: “Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я <…> раскаиваюсь в прахе и пепле” (Иов 42:5–6).

Своими страданиями и любовью он освободил и друзей, своих “жалких утешителей” (Иов 16:2), находящихся на краю гибели, и сам, благодаря молитве за них, получил всевозможные дары: И возвратил Господь потерю Иова, когда он помолился за друзей своих (Иов 42:10); он обрел радость о Господе, которую оставили прародители в раю, питаясь в поисках наслаждений плодами смертоносного древа.

Итак, Любовь являет нам Свою тайну на Кресте, раскрываясь как Жертва, когда весь искупительный путь Господа предстает пред нами в виде превосходящих всяческое разумение страданий и унижений, вобрав всю немощь человеческой природы, чтобы растерзать на Кресте Послушания смерть. Но чтобы участвовать в этой спасительной Любви, от нас требуется, казалось бы, совершенно невозможное: отвергнуться себя, взять крест свой и следовать за Господом (Мф 16:24). Как писал Наполеон, завершая свой жизненный путь, “Иисус Христос предъявляет трудное для выполнения требование, превосходящее все другие требования. Он просит человеческого сердца”. Но “невозможное человекам, возможно Богу” (Лк 18:27). И устрашающие нас страдания несут радость и утешение; Крест, на который мы с ужасом взираем, думая, что он раздавит нас, становится двумя крылами за спиной. Все, что мы приносим Господу, возвращается нам с избытком, сердце, врученное Богу, переполняется Его благодатью и обретается душа, потерянная ради Господа (Мф 16:25). Получить можно, только отдавая. Таков закон духовной жизни (Мк 10:29–30).

И тогда наше сердце воспламенится, с помощью Божией, любовью ко Господу и друг к другу, открывая в себе неиссякаемый источник “воды живой”, текущей “в жизнь вечную” (Ин 4:14). От нас зависит только возжелать это чувство любви “всем сердцем, и всем умом, и всею душою, и всею крепостью”, и тогда Господь Сам вложит в наше отверстое навстречу Ему сердце, томящееся “духовною жаждой”, “угль, пылающий огнем”, о котором Господь говорил: “Огонь пришел Я низвести на землю, и как желал бы, чтобы он уже возгорелся” (Лк 12:49), — тот огонь, который так жаждал узреть в наших сердцах Спаситель, страдающий на Кресте (Ин 19:28).