«Пациентка ни на что не реагировала, я назвала ее по имени — и она откликнулась»
Любовь Жуковская, генеральный директор сети фитнес-клубов, санитар в реанимации:
Любовь Жуковская
— 20 дней я просидела в изоляции с мыслями, что же я могу сделать полезного в четырех стенах. Бизнес закрыт на время карантина, что будет дальше — неясно. Знакомые врачи говорили, что у них не хватает людей для ухода за пациентами — медсестер, санитарок, уборщиц. И я решила попробовать.
Стала санитаркой в отделении реанимации COVID-19. Мои обязанности — вымыть полы, выбросить мусор, перестелить полностью все постели, всех пациентов помыть, перевернуть, слить мочу, убрать кал. Если кто-то что-то просит, то дать, в течение дня — кормить пациентов. Помочь медсестрам, если это требуется.
Я шла в реанимацию, понимая, что там — тяжело, в том числе и морально. Меня предупреждали об этом, говорили, что пациенты там — в тяжелом состоянии и, случается, они умирают. Я говорила, что все понимаю. Но одно дело — понимать умозрительно, а другое — встретиться со всем этим на самом деле. Нужно было очень быстро адаптироваться, научиться справляться со стрессом, слушать все, чему учили меня старшие коллеги, и стараться по максимуму выполнять все, что они просят, чтобы быть в этой ситуации полезной.
Часть пациентов была на аппаратах искусственной вентиляции легких. Ты за ними ухаживаешь, перестилаешь постель, переворачиваешь. Через некоторое время могло оказаться, что кто-то из них умер, и нужно было организовывать их вывоз, мыть после них кровать. Рутинная работа, к которой трудно привыкнуть…
Но как поддерживало и радовало, когда пациенты переводились из реанимации в отделение интенсивной терапии! Все сотрудники, хотя здесь и не принято включаться эмоционально, переживают за больных.
Любовь на работе
Среди пациентов была женщина, назовем ее условно Алла Сергеевна. И вот Алла Сергеевна лежала в полубессознательном состоянии, мы ее по очереди поили из шприца водой. Она хотела пить, но практически не реагировала на то, что ей говорили. И в какой-то момент я ее назвала Аллочкой. И она стала отзываться, реагировать! В итоге к ней, немолодой женщине, стали так обращаться все. В конце концов, ее перевели в отделение интенсивной терапии. Очень надеюсь, что ей удалось выжить.
А одна из пациенток как-то сказала, что не хочет жить: «Мне все равно, я хочу, чтобы меня оставили в покое и больше не трогали». Причем эта женщина не одинокая, дома ее ждала семья. Меня глубоко ранили эти слова, я очень переживала после этого. Но эту пациентку тоже перевели, и я думаю, что у этой истории хороший конец.
Я помню каждого человека, кто лежал в реанимации, особенно тех, кто находился в сознании. Это невозможно забыть.
Думаю, что они тоже никогда не забудут, что они там видели.
За все время работы я видела в реанимации только одного пациента 39 лет. Небольшой процент был и людей старше 45 лет. В основном пожилые люди с сопутствующими заболеваниями. Но я поняла, что COVID-19 может коснуться всех. И важно, чтобы он миновал людей из группы риска, тем более, коронавирус распространяется быстро, им очень легко заразиться. Вначале болезнь проходит бессимптомно и люди не знают, что они, возможно, заражены.
Моя мама живет отдельно, как только началась эпидемия, я ее немедленно отвезла на дачу. Она за меня, конечно, переживает, но сказала, что прекрасно понимает, почему я поступила именно так. И сама наверняка сделала бы то же самое, будь она моложе.
Я проработала в реанимации полторы недели — четыре смены по 12 часов. После этого перешла волонтером в Городскую клиническую больницу №52. Там я проработала только смену, причем не в отделении реанимации. В первой половине дня было много выписок, выписывались пожилые люди. Мы передавали их родственникам, и это было здорово! Они очень ждали, когда выйдут, потому что долго лежали в больнице — почти месяц. То есть люди заболевают быстро, а лежат в больнице долго, соответственно, койко-мест становится меньше и меньше. И это одна из причин, по которой нужно оставаться дома.
Любовь на работе
После этой работы я стала иначе смотреть на мир. 12 часов я проводила в костюме, в маске, в которой трудно дышать и которая постоянно запотевает. Общалась с людьми, многие из которых находились в крайне тяжелом состоянии. Все это довольно травмирующая ситуация. И когда я выходила после смены на улицу, делала первый вдох, на меня накатывало какое-то невероятное счастье, которого я не испытывала никогда в жизни. Счастье от возможности сделать этот вдох.
Сейчас я дома — у меня исчезло обоняние. Это один из первых симптомов, указывающих на возможность вируса. Жду результата анализа, и если выяснится, что я не больна, то продолжу работать волонтером — уже в отделении реанимации.
«Все эмоции должны оставаться за пределами красной зоны»
Георгий Демин, волонтер в ковид-корпусе Первой Градской больницы (Москва):
Георгий Демин
— Я знал, что должен быть сейчас здесь. У меня есть медицинский опыт. В 14 лет я был волонтером в хосписе №1, учился в медицинском и проходил практику, служил в армии в военном госпитале, а потом снова был волонтером — в детском хосписе в Домодедово. Поэтому я не сомневался в своем решении.
Когда родителям сказал, то сразу понял выражение их лиц и гнетущую тишину между нами. Будто я опять в армию ухожу — неизвестно куда, неизвестно на сколько, рисковать жизнью. Конечно, им тяжело, они переживают. Но они приняли мой выбор. Друзья сказали, что я сумасшедший. А девушка моя обрадовалась, она знает, что для меня значит медицина. Хотя я знаю, что она тоже волнуется. Спасибо ей, что старается мне не показывать этого.
Моя утренняя смена начинается в восемь утра и занимает шесть часов. В больницу мы приезжаем заранее, в 7:30, потому что надо пройти шлюз. Лучше это делать спокойно. Ты полностью переодеваешься, никакой гражданской одежды на тебе не остается — только стерильная, медицинская.
На нас, санитарах-волонтерах, защита: медицинская форма, костюм химико-биологической защиты — белый, как на всех плакатах, респиратор, сверху — медицинская одноразовая маска, медицинские очки, шапочка, две пары перчаток. Первые надеваешь так, чтобы они были под костюмом, вторые — на нем. Все рукава и штанины проклеиваются скотчем, как и капюшон защитного костюма. Все герметично. Самое трудное — научиться в этом дышать. Это физически тяжело, непривычно.
После этого я отправляюсь в отделение, докладываю медсестре, что я прибыл. Дальше мне дают задание. Чаще всего — накормить пациентов. У нас лечится много пожилых людей, которые не могут за собой ухаживать. Наша задача — им помочь: накормить, переодеть, подмыть, перестелить постель, принести воды, уделить внимание.
Так как я мужчина, то часто занимаюсь транспортировкой больных. Диагностическое отделение находится на первом этаже, нужно иногда доставить туда пациента. Кого-то приходится везти в реанимацию, кого-то — из реанимации в палату. Морг тоже никто не отменял.
Не могу сказать, что после смены мне тяжело физически. Я привык к этой работе. Но я вижу ребят, которые в больнице в первый раз, они стали волонтерами из чистого порыва. Они огромные молодцы! Но многие из них не представляли, что их ждет. И оказались не готовы. В моральном плане они адаптируются, а физически им, конечно, тяжело. Даже просто в костюме находиться шесть часов — уже нелегко.
Для меня оказалась трудной самоизоляция. С точки зрения общественности нельзя контактировать с работником красной зоны. Я могу общаться с близкими только виртуально, и это уже много, когда хочется тепла. Мне сложно без тактильного контакта, без этой поддержки. Пытался сравнить это все со службой в армии, но я там никогда не был один. Там были парни, мы с ними хотя бы за руку здоровались, были вместе. Сейчас все иначе. Мы друг друга не боимся, но чувствуем хрупкость ситуации. Понимаем, что мы на фронте, тут лучше ничего лишнего не делать.
У меня вызывают уважение люди, с которыми мы вместе работаем. Как держатся волонтеры, кто прежде не был знаком с больницей. Они стараются скорее перестроиться на волну медицины, многому научиться.
Волонтеры
Например, мы две смены отработали с одним молодым человеком — он пришел из СПИД-центра, где трудился год. Меня поражает, что он постоянно задает мне вопросы. Для меня ответы уже очевидны, а он искренне пытается разобраться: как правильно перестилать простыню, менять памперсы и так далее. Он везде старается ходить со мной. Сегодня мы спускались в реанимацию. Он пошел со мной, хотя я видел — ему трудно. Для меня это уже нормально — видеть людей в трубках. Но я понимаю, что впервые с этим сталкиваться непросто.
Я могу сказать, что многим из нас страшно. Не потому, что каждый из нас может заразиться, а потому, что люди рядом болеют. В инфекционном отделении нет счастливых. Вообще со счастьем сложно в любой больнице. Пациентам трудно — надо просто это принять, а если ты не принимаешь, тебе становится страшно и беспросветно. Пусть мы стационар, а не реанимация, но нашим пациентам бывает плохо. Это, наверное, гнетет.
У меня был замечательный учитель по хирургии, который меня взял ассистировать ему на операции. Он тогда сказал: «Запомни, на столе нет людей». Если начнешь переживать, сочувствовать, испытывать эмоции, ты увеличишь шанс ошибиться в разы. Все эмоции остаются в шлюзе вместе с гражданской жизнью. Здесь мы медики. Мы должны сопереживать, но не вбирать в себя чужую боль.
Больным плохо. Температура, кашель, недомогание — это все выглядит, как грипп. При этом у многих в голове мысль, что они могут не поправиться. Люди напуганы. Они почему-то приходят умирать. А врачи, медсестры, санитары каждый бьется над тем, чтобы они выжили, выздоровели.
Я пытаюсь поддержать пациентов. Когда приходишь к пациенту, надо сразу задать вопрос, как его зовут. Человек сразу почувствует заботу. Даже если он не может говорить или плохо слышит, в глазах он прочтет, что вы хотите помочь.
Хотя есть разные люди. Иногда я замечаю, что пациенты нас боятся — замирают и не шевелятся, как бы им ни смотрели в глаза. Конечно, я понимаю, что играет роль наш внешний вид. Люди лежат в обычной больнице, одеты в свою одежду, а между ними ходят какие-то люди в белых герметичных костюмах, как из фильмов ужасов.
В детстве кто-то боялся белых халатов, а теперь все боятся нас — мы же как инопланетяне в защите.
Мы как можем стараемся это сгладить. Многие сотрудники разрисовывают костюмы — солнышко, цветочки. Один из наших ходит с огромной надписью «ЦСКА» на спине. Но опять же очень сложно передать эмоции, нет никакого тактильного контакта — мы в перчатках. Видно только глаза, и те плохо — маска запотевает иногда.
Что бы я сказал тем, кто хочет стать волонтерами в госпитале? Во-первых, я безмерно их уважаю. Бросить свою жизнь в условиях пандемии и пойти воевать с вирусом — это круто.
Во-вторых, прошу их взвесить свое решение. Принять тот факт, что будет тяжело не только морально, но и физически. Если у вас нет опыта работы хоть в какой-то медицине или ухода за тяжелобольным родственником — будет сложно. Хотя бы почитайте книги о том, как работают врачи, как-нибудь наберитесь этого опыта. Поймите, что вы увидите не самые приятные картины. И примите тот факт, что люди умирают. Это нормально.
Сегодня мы работали с волонтером, который прошел войну. Мы вчера с бабушкой очень милой познакомились, хорошо с ней пообщались, а сегодня она умерла — мы ее паковали. После смены разговаривали и понимали, что мы оба уже видели смерть. Но будь на нашем месте ребята, для которых эта смерть была бы первой… Пообщаться с человеком, а утром упаковать его тело в пакет — это ломает. К этому тоже надо быть готовым.
Поэтому я хочу сказать ребятам: думайте, решайте. Если все-таки решитесь, то уже не бойтесь. Оставьте страх и все эмоции позади.
После смены я иду домой. В больнице я весь день был в маске, очках, перчатках. А на улице вижу людей, которые гуляют всей семьей. Кто-то сидит на лавочке, во дворе играют в футбол дети. Мне странно видеть людей, которые не боятся заразиться, когда вирус рядом. У этой беспечности могут быть тяжелые последствия.
Но я не хочу никого осуждать — большой процент людей после самоизоляции выйдет с посттравматическим синдромом.
Мы все находимся в травмирующих обстоятельствах, и лучше сочувствовать друг другу, чем обвинять.
Завтра мне снова на смену. Моя работа закончится либо по собственному желанию, либо по особому распоряжению. Я останусь в госпитале, пока это не начнет вредить моей жизни и большим планам. Это значит, что до конца августа — дальше я буду учиться, потому что хочу быть врачом.
Но я надеюсь, что эпидемия закончится раньше.
«Спокойно, мы не на войне»
Олег Яковлев, фотограф, волонтер в госпитале Национального медико-хирургического центра им. Пирогова:
Олег Яковлев
— У меня было несколько причин стать волонтером. Во-первых, я как фотограф-портретист во время режима самоизоляции остался без работы. Поддержки от государства самозанятым людям, как оказалось, не полагается. Во-вторых, мне хотелось понять, что такое коронавирус, посмотреть на него поближе. Надоело прятаться от неизвестности.
Я просто пришел вместе с другом в больницу — в госпиталь COVID-19 Национального медико-хирургического центра им. Пирогова и сказал: «Я хочу у вас работать». К нам вышла главная медсестра, спросила, уверены ли мы, что хотим работать санитарами в реанимации. Мы ответили, что понимаем, куда идем. Тогда нас отправили в отдел кадров и на медкомиссию.
И вот я вышел на смену. Она длится 24 часа, но работаешь ты 12, причем не подряд — а три раза по четыре часа. Четыре часа работаешь, четыре отдыхаешь. Последние четыре часа после рабочих ты ждешь следующую смену, а потом — уезжаешь.
Я уже несколько раз бывал в реанимациях как посетитель, когда приходил к родственникам, так что примерно представлял, как выглядит реанимация — кровати, датчики, пульты и люди, многие из которых без сознания.
Обязанности — понятные, например, мыть полы, кормить пациентов.
Условно реанимация делится между тремя санитарами, и если в отделении, скажем, 12 пациентов, то я отвечаю за 4 из них, чтобы они были накормлены, чтобы были записаны показания их мочи и так далее. И чтобы в их палатах было чисто. Понятно, что бывают какие-то общие задачи, когда нужно очень массивного пациента перевернуть или переложить, это делают все. А в целом — ты следишь за своей зоной ответственности. Если помыл полы, все чисто, то можешь пойти и порезать половые тряпки из войлочного рулона.
Олег
Бывают какие-то не очень приятные процедуры. Например, когда у пациентов с исколотыми руками берут кровь и сложно найти живую вену — это неприятно, а пациентам больно. Или подмывание, когда надо убирать кал, мочу. Но, опять же, я представлял, что это будет. Тем более, когда ты в респираторе и не чувствуешь запахов, а на руках у тебя два слоя перчаток, то, получается, ты не взаимодействуешь напрямую с реальностью, а отделен от нее.
С пациентами, если они, конечно, в сознании, я пытаюсь общаться. Совсем пожилых спрашиваю: «Как вас зовут? Сколько вам лет?» Если они едят, уточняю, разбавить ли им чай холодной водой, положить ли сахар, сколько пакетиков. Это простая забота или вежливость.
Я стараюсь не привязываться, ведь пациенты иногда меняются и я не всегда знаю, куда они уехали из реанимации: в обычную палату или в морг. И не уверен, что хочу это знать. К пациентам я отношусь по-человечески с уважением, как, скажем, к незнакомым пассажирам в метро, которым я еще должен помочь чем-то в рамках должностных обязанностей.
В часы перерыва можно находиться в комнате отдыха, пойти в круглосуточную столовую, даже погулять во внутреннем дворе. После напряженных четырех часов в красной зоне сил ни на что полезное нет, хочется просто тупить, а ночью пытаешься поспать на диванчике, чтобы были силы на ночную смену.
Медперсонал вокруг очень хороший. Сначала я немного опасался: все-таки я человек из сферы, далекой от медицины, как у меня будут складываться отношения с людьми? Оказалось, опасался напрасно. Тем более, там нет давно работающей вместе команды, ведь даже медики пришли работать из разных мест, из разных специализаций, так что все знакомятся, спрашивают, кто откуда.
Санитарки доброжелательно стали меня всему учить, объяснять, где что находится. Первый час работы я ничего не делал, просто ходил за всеми и смотрел. Врачи рассказывали мне, как какие приборы работают, что они измеряют. Понятно, что со всем этим я соприкасаться не буду, но было интересно узнавать новое. Если бы я учился на медика, это был бы совершенно бесценный опыт, я бы там мог очень многому научиться.
В отделении не принято бегать, суетиться, спешить. Это очень важное правило — все спокойные.
Если ты куда-то бежишь, тебя сразу деликатно остановят, скажут: «Спокойно, мы не на войне, все в порядке».
У меня так было, я куда-то спешил, засуетился, и меня главный врач сразу остановил со словами: «Все хорошо. Не надо никуда бежать». И я понял, что бежать не надо — можно случайно кого-то задеть, что-то опрокинуть и будет только хуже.
При мне была одна сложная ситуация, но ее разрулили быстро, минут за пять. Приборы у пациента запикали, врачи собрались, сделали какие-то манипуляции, приборы пикать перестали, как я понял, состояние нормализовалось. Было здорово видеть, как все профессионально и спокойно действуют в явно сложной ситуации. Но эти ситуации возникают не очень часто. Это не сериал «Скорая помощь», где каждую секунду кого-то куда-то увозят, привозят, кто-то умирает.
Олег
Там много долгих неспешных моментов, рутины, монотонности, и это успокаивает — помыть полы, поменять белье, покормить.
Первое, что я точно понял про коронавирус — это не миф. Я и раньше знал об этом, но теперь увидел собственными глазами. Много людей лежат именно с затрудненным дыханием, с огромными проблемами с легкими. И все больницы, действительно, переполнены. Сейчас еще несколько этажей медицинского центра переделывают под коронавирусные отделения. Собственно, мы находимся в бывшем отделении челюстно-лицевой хирургии.
Болезнь может протекать тяжело — я наблюдаю это в реанимации.
Когда я только сообщил жене, что буду там работать, она сначала встретила это настороженно, испуганно: велик риск заразиться и заразить всех. Но вскоре согласилась с моим решением.
У нас восьмилетний сын, мы с ним часто говорим про коронавирус, даже играем — колючими шариками. Когда берут на работу санитаром в госпиталь COVID-19, обязательно спрашивают, с кем ты живешь, и предпочитают людей, которые живут одни. Если бы я жил с родителями, меня бы точно не взяли. Когда услышали, что с семьей, немного напряглись, но потом сказали, что жена молодая, сын не совсем младенец, — риска меньше, можно работать.
Вообще в больнице так стерильно, что, мне кажется, больше шанса заразиться в метро, когда я еду с работы или на работу. Понятно, что стараюсь соблюдать все меры предосторожности.