В это воскресение Церковь празднует память всех святых в земле русской просиявших. О том, чем русские святые отличаются от остальных, об особом типе русской святости рассуждает священник Константин Камышанов.
Зачем мы празднуем память всех российских святых? Ведь все святые похожи. Чем больше они похожи на Бога, тем больше они похожи между собой. Однако при всей похожести преподобного Серафима на Франциска Ассизского, они разные. Русский святой все-таки отличается от святого из Франции, Германии, Испании или Африки.
В Японии есть праздник любования полной луной. Он установлен не потому, что солнце в этот осенний день плохо светит, или красота луны больше красоты звезд, а потому, что в один из дней приятно полюбоваться одним особенным событием, прочувствовать именно его неповторимую красоту. Так и с днем празднования памяти всех российских святых.
Каждый православный народ украсился своим особым достоинством. Греки — апостольством и искусством. Грузины и армяне — мужеством, позволившим им чудом сохранить веру во Христа, среди бушующего моря злобных врагов. А особенность русской святости получена от особого менталитета Византии и жизни в империи. Имперское сознание имеет как минусы, так и плюсы. В случае с российскими святыми оно имело положительный знак и обусловило масштабное видение пажити Божией величиной с мир. Оно родило парадоксальное явление — русскую мессианскую ответственность за этот мир.
Перечисление этих свойств нужно не для характеристики музейного экспоната, а для понимания того, что опыт наших святых актуален в нашей стране и сегодня, так как большая часть достоинств и недостатков нашей страны дрейфует по времени.
Надо отметить три наиболее важных особенности святости в нашей церкви.
Макроуровень. Евангельский максимализм, воспринятый нашими святыми и заключающийся в прохладном отношении к политике, культуре, быту и полной устремленности к Небу.
Очень мощное и жесткое государство выдавило Церковь в область частной жизни. Да и сама жизнь в постоянно сжигаемой и разоряемой стране не могла привить русским любви к имению. Духовный радикализм выразился в устремленности русского святого не к земному отечеству и к поэзии его переустройства, а к граду Небесному и жажде его воплощения.
Это очень важный момент для характеристики русской святости и Церкви — новое мессианское вселенское сознание. В своей крайней степени отвержение ценностей мира выразилось в очень характерной форме, любимой нашим народом — в юродстве.
В созидательном плане отвержение мира отразилось в мощном духовном пласте, максимально выраженном Нилом Сорским — в нестяжательстве. Евангельский максимализм святых, очень сильно повлиял на русский характер. Эта часть — культурный фундамент лучших русских людей.
Теперь можно рассуждать о том, что миссия оказалась невыполнимой и революция была жалкой и пошлой пародией на эти эсхатологические ожидания. Но нужно отдать должное: мы хотя бы мечтали об этом. Другие даже не берут этого в голову. Наши святые, как могли, хотя бы старались вести наш народ в сторону Царства Небесного.
Следующий уровень. Всем известно, что любимым праздником нашей Церкви является Пасха. В ней содержится код русской святости. Как нет Пасхи без Страстной Пятницы, так святость наших угодников всегда связана с подвигом, страданием и со-распятием со Христом.
Такие труды преодолели наши любимые преподобные Сергий Радонежский и Серафим Саровский. Понимание спасительности страданий, полного и незлобливого следования за Христом породило очень характерный вид святости не знакомый грекам — страстотерпничество. Оно наиболее ярко было исповедано князьями Борисом и Глебом и любимыми народом Романовыми. Здесь мы видим, что достижение Града связано с личной Пасхой и как следствием, с личной Страстной седмицей.
Третий момент вытекает из общинного устройства старой России. Естественным является понимание народа и страны, как единой христианской семьи. Как результат, реализация святости российских святых по большей части совершилась в социуме. Сейчас идут споры о том, какой быть общине, опыт нашей Церкви никогда не делившейся на сообщества и кружки при храмах, очень актуален.
И последнее — наша Церковь не национальная и не интернациональная. Она сверхнациональная. Уникальный опыт сосуществования разных народов в одной Церкви, на одном приходе обогатил всю нашу культуру. Великий Александр Свирский был тайновидцем Троицы и по рождению вепсом. Знаменитый иконописец Дионисий, создавший фрески Ферапонотово был татарским мальчиком, плененным русскими войсками. Преподобный Серафим был русским, говорившим с заметным южным акцентом. И все они во Христе обрели братство, пример которого служит нам до сих пор добрую службу.
Нужен ли сейчас новой стране, Российской Федерации, опыт старой России и ее гениев духа?
На сегодня самым болезненным моментом нашей жизни является революционное брожение. И, следовательно, востребованным является опыт наших святых полученный в эти лихие года.
Революция в России никуда не делась. Страна проговаривает недосказанное предложение семнадцатого года. Сталин просто заморозил страну. Речь остановилась, но вот она оттаяла и процесс пошел по-новой.
Одним из самых острых вопросов и решений, навязываемых Церкви новыми социалистами, является тема отношений Церкви и общества. Ими требуется апгрейд Симфонии, основанной на модных ценностях норвежских марксистов.
Подразумевается, что рано или поздно эти ребята захватят власть, и поэтому они прессуют Церковь, чтобы та определилась, и стало ясно какое место ей отвести в желаемой революции. Но у Церкви и ее святых уже есть негативный опыт революции, который удерживает ее от объятий, приведших к инфаркту. Батюшки уже ходили однажды с красными гвоздиками в петлицах, и архиереи уже посылали приветственные телеграммы Временному правительству.
Сегодня навязчиво и с угрозами требуют от Церкви легимитизации новой революции через богословие и практику нашей Церкви. От нас уже стали жестко требовать принять и понять грядущую революцию, геев, кощунников, преследователей, изуверов и найти им с любовью место в проектируемой ими Новой Церкви. Нам уже мстят за непослушание.
Но революционеры опять разочаруются в Церкви, Христе и ее святых. Она другой природы. Понимание нежелания Церкви играть на политическом поле вызвал все нарастающий конфликт режиссеров от политики и Церкви. Но так всегда и было, когда Церковь старалась жить свободно. И теперь мы знаем, что церковная свобода для нас — самое главное. И этот опыт наших святых мы учитываем.
Опыт Симфонии нашей Церкви с государством был. И он был неудачным, потому что государство, как более сильный партнер, схватило Церковь за горло стальной рукой.
Вероятно, хочет схватить и в будущем. Таким образом, опыт старых русских святых и опыт новомучеников, оказавшихся жертвой государства, опошлившего христианство, не только учит нас правильно вести себя по отношению к политическим силам, но и подсказывает, что наш идеал мироустройства, Град Небесный лежит в другой плоскости. Учит тому, что эта характерная для нашей Церкви жажды правды на земле, усвоенная русскими святыми, должна искаться в совершенно других мирах, чем те области, куда выталкивают нас политики.
Другим конфликтным моментом общества и Церкви является представление об ее социальной роли. Почему-то предлагается потребительская модель, в которой Церкви отводится роль толстой тетушки-жалельщицы, которая почему-то всем что-то должна. В социологических исследованиях Церковь представляется как еще один Собес или бесплатный театр с дополнительной функцией бесплатного психолога. И как-то упускается то, что главное в Церкви то, что она Тело Христово и существо ее мистично.
Эти несовпадения вызывают агрессию тех, кто борется за влияние на людей. Есть люди, которые не любят Христа. Есть люди, которые ненавидят Церковь. Есть люди, которым христиане противны.
Эти люди, если представляется такая возможность, то охотно безнаказанно плюют в лик Христа, как друг-семинарист Сталина. Есть такие молодцы, которые бы охотно перебили бы священников, как Троцкий, если бы им за это ничего не было. Ну, и есть пошлые и бездарные люди, которые ничего из этого не могут или боятся, но всегда рады нагадить по мелочи, как знаменитая студентка философского факультета МГУ и ее товарки. Пошлость — это форма, лишенная содержания.
Написано в Евангелии: «Вам же, слушающим, говорю: любите врагов ваших, творите добро ненавидящим вас, благословляйте проклинающих вас, молитесь за злословящих вас. Ударившему тебя по щеке — подставь и другую, а отбирающему у тебя хитон — не препятствуй отобрать и другую одежду» (Лк, 6 :27-29).
Враги Церкви тасуют слова как карты. Вместо «тебя» они подставляют «Христос» и «Церковь». Если подставим вместо «Тебя» слово «Церковь», то получится абсурд: » Любите проклинающих Церковь». Если подставим слово «Бог», то вспомним Христа в претории. Разве он улыбался Каиафе? Разве он давал блины римским палачам, рвавшим Его тело? А церковь — это тело Христово. Разве за себя Иоанн Златоуст просил заградить уста хулящие церковь бьющей рукой? Дешевое трюкачество самоучек. Как раз форма юродства без веры и есть пошлость.
Основной претензией со стороны неверующих людей является требование от Церкви большой и всеобъемлющей любви. Но нужна ли антихристам наша любовь на самом деле?
Иностранцы жалуются на эту нашу черту — лезть ко всем со своей любовью, особенно по пьяному делу. Новые революционеры жалуются на то, что православные недостаточно влюблены в хулиганов, уголовников, мучителей и диссидентов.
Нужна ли была любовь Павла Груздева его охранникам в концлагере? И любил ли он их? Или между ними было что-то иное? Что он думал о них, когда он вносил в лагерь ведра с грибами для истощенных заключенных, а они сжирали половину?
У нас, при Церкви, стало модно лезть к чужим со своей, никому не нужной любовью и братством. При этом «новые православные» подозревают, что в их руках лежит сокровище, которое срочно нужно всем без разбору. И вот они, жертвуя своей эгалитарностью, готовы сделать одолжение, как им кажется, этим «несчастным» А они, «несчастные», чувствуют этот дух снисхождения, и им от нашего сочувствия становится мерзко вдвойне.
В этой невежливости и навязчивости, как ни странно, кроется неуважение к человеку. Бог дал ему свободу. Человек ей распорядился, так как сам посчитал нужным.
Бог не вмешивается прямо, потому что ждет любви, а любовь связана со свободой. Любви как взаимного чувства. Если, в этом случае, не возникает любви от человека, то отношения опускаются им на более низкий уровень — ожидания и надежды со стороны небесного Отца.
В любом случае, произвольное и настойчивое вмешательство в жизнь тех, кто не любит Христа, неуместно, невежливо и высокомерно. Инициирование любви поверх головы Бога — глупо и нагло. Надо оставить этих людей в покое и тем самым уважить их право свободы — фундамента той самой, ожидаемой любви. Нельзя разрушить этот фундамент. Российские новомученники не лезли к комсомольцам с лобзаниями и не вкладывали в их уста медовые пряники.
В притче о блудном сыне Отец не гонялся за ополоумевшим сыном, но ждал, пока тот придет в себя. Не хватал за руки, когда тот воровал корм свиней. Но и блудный сын был не таков, как голая дама «Фемен» с бензопилой, пилящая крест в Киеве. Он не глумился над памятью Отца. И несчастный и избитый иудей, лежащий у дороги, встретившийся Доброму Самарянину, не хулил ни Бога, ни храм.
Любовь не может быть агрессивной и навязчивой.
Опять мы видим подмены. Есть вещи потенциально возможные и существующие в идее, и есть события, в которых разворачивается эта возможность, воплощаясь в материю. Не надо путать идею в потенции и реализацию идеи.
Если иметь ввиду замысел Бога о каждом из нас, то все верно: все мы — братья одного Отца. А если смотреть, как эта данность реализуется на деле, то понимаешь, что человек, плюющий в лицо Христу, взрывающий храмы, убивающий христиан или глумящийся над Церковью — никакой не брат. Что это за «брат», распявший на Пасху солдата во время войны на Кавказе или отрезавший голову сирийскому монаху тупым ножом? Что это за голая «сестра», пилящая крест в Киеве? Да не брат ты мне! И не враг ты мне. Ты — враг Христов и Его малого стада, как Иуда, Нерон или Ленин. Придешь покаяться — обниму и обрадуюсь, а пока …молитесь, кому охота, за Ленина. Богословствуйте, кому охота, о спасении Пилата. Но имейте ввиду: до вас уже богословствовали на эти темы с известным результатом.
И еще об одном отличии Церкви от комсомола.
В Церковь пришло много комсомольцев, пионервожатых, коммунистов, норвежских марксистов и просто затейников, которые уверены, что Церковь — это новый комсомол, и поэтому туда надо всех привести поголовно. Этого никогда не было и не будет, потому что Церковь не комсомол и не партия. На вопрос, кто твой брат, норвежские марксисты готовы быстро ответить: «Весь мир, а мы — граждане мира».
Все это прекрасно, что хочется вселенского Царства Божьего сразу и здесь и сейчас, но в этом «веке» его здесь никогда не будет. Ни вселенского, ни в отдельно взятой стране.
Это комсомол был всесоюзным, а Церковь всегда была Малым Стадом. Оно никогда не было Большим и не будет, по определению. Работа по всеобщему поголовному воцерковлению бессмысленна и утопична, как марксовская революция.
Как это не толерантно — Малое стадо! Можно представить, как корежит от этих слов агрессивное политическое меньшинство. Оно не верит в Бога, но настаивает на том, что мечта тоже должна быть подвергнута уравниловке и распределена, как некий продукт, между еще более мелкими и еще более агрессивными меньшинствами.
Некий повар наверху пытается из нас сделать суп. И нас заставляют их любить. Пожалуйста. Любовь мы понимаем как помощь в реализации в человеке замысла Бога о нем. Но наследникам Клары Цеткин и больного на голову Аркадия Гайдара — малолетнего командира истребительного отряда — она не нужна. Дикарям, марксистам и язычникам такая наша любовь омерзительна.
Малое стадо собрано из свободных людей, добровольно пришедших в Церковь. Свобода — это Божественный дар. Бог ни к кому не пристает со своей любовью. Он деликатен. Он не может ради любви насылать гром и молнию и пугать видениями. Зачем нам быть христианами больше, чем Христос? Настоящий христианин не лезет с любовью, но с добром ожидает обращения.
В одном из советских апокрифов рассказывается, как одна старушка все время молилась за Ленина, желая его вымолить из ада. Но вот однажды Ульянов приснился ей и сказал:
— Ох, не молись за меня, мне только хуже от этого.
Можно спорить о численности Божьего народа. Споры обычно рождают не истину, а обиду. Потому поверх рассуждений положим слова Самого Христа о том, что Малое стадо — это данность.
«Не бойся, малое стадо! Ибо Отец ваш благоволил дать вам Царство». (Лк.12:32).
Ни о каком массовом спасении нет и речи. Есть потенциальная возможность и есть, актуализация этой возможности. Много званых, но мало избранных. Опыт русской святости не совпадает с опытами политтехнологов Запада. Жестко, но Царство Божие это не Норвегия.
Память всех святых, в земле русской просиявших — это не этнографический или архивный объект. Это гигантский опыт реализации таинственной Жизни Бога, в Его церкви, воспринявшей его на свой лад на этой земле, в этой истории. Это опыт, к сожалению, мало востребованный. Он часто заменяется вульгарным богословием самоучек, пошляков и графоманов «от ветра в голове» и мыслями, которые приносит Каспийское море. Их вопросы и претензии кончатся только у нашего гроба. Не надо питать иллюзий о том, что мы когда-нибудь договоримся о мире с миром.
«Мир ловил меня, но не поймал» — сказал замечательный Григорий Сковорода. Он не поймал наших святых. Он не должен поймать нас. Здесь нужен опыт.
Опыт русских святых говорит нам о том, что путь наш в рай должен быть очень трудным, для того чтобы мы не потеряли себя, Христа и Церковь. Что этот путь лежит через семью, народ и страну в русский квартал в Небесном Иерусалиме. Это опять говорит и о том, что за Страстной Пятницей всегда бывает Пасха. Наша личная Пасха. Пасха Малого стада. Пасха — как встреча с Богом. История русской святости не окончилась. Она продолжается…
